Внезапное молчание под маской обнаружило невидимое удивление.

– И всего-то? – наконец присвистнул капитан Кураж. – Остается уточнить, о каком принце речь? Есть такие, кого я совсем не уважаю...

– Это герцог де Бофор!

– А, тогда дело другое! Этот мне по душе... Ну что ж, господа, благодарю за сведения и за то, что предупредили меня! Имею честь откланяться!

Так и не сняв маску, капитан Кураж отвесил изящный поклон, подметая пол перьями шляпы. Его густые, черные и курчавые волосы рассыпались по плечам. После чего он исчез так же бесшумно, как и появился.

– Вы полагаете, что мы должны были назвать ему имя? – с упреком произнес Ренодо. – Это может быть опасно!

Персеваль улыбнулся, наполнил вином два бокала и подал один из них гостю со словами:

– Разве вы забыли, что до известного нашего с вами злоключения мы хотели пойти на один из Дворов Чудес, чтобы просить помощи у Великого Кесра?[4] Не станем жалеть о том, что Двор Чудес сам явился к нам.

– Вы думаете, этот человек и есть их главарь?

– Он сам назвался королем воров Франции. По-моему, это весьма значительный титул... А теперь пойдемте посмотрим, как там Николь и Пьеро. Я предполагаю, что мы найдем их связанными.

Николь и Пьеро действительно были связаны, ибо капитан Кураж приходил не один; но пленники в один голос заявили, что с ними обходились не грубо и что загадочный незнакомец держал себя довольно учтиво.

– Он сам проверил, не слишком ли туго завязаны веревки, – возбужденно говорила Николь, – и даже потрепал меня по щеке, назвав красоткой!

– Надеюсь, вы не станете нас уверять, что он дворянин? – с иронией спросил Ренодо.

– Я знавала не столь учтивых дворян! А о слугах закона вообще говорить нечего! – возразила Николь, которая, увы, не могла похвалиться доброжелателями своего друга, полицейского сержанта Дезормо...

Персеваль велел Пьеро принести дров, чтобы поддержать огонь в камине. Он не решился высказать вслух свои предположения. Был ли незнакомец дворянином? Почему бы и нет? Голос и манеры странного гостя позволяли это предположить, и в конце концов, одному Богу ведомо, кому может быть выгодно погрузиться в клоаку Двора Чудес!

Спустя три дня, в четверг, – в этот день выходила «Газетт де Франс», – парижане узнали, что начальник полиции города, подвергшийся нападению поздно вечером, когда возвращался домой, спасся лишь благодаря вмешательству ночного дозора. Легкая рана, полученная при нападении, не помешала начальнику полиции отправиться с поручением в Нормандию к маршалу де Гасьону.

– Дурак! Ничего у него не вышло, – проворчал Персеваль, чуть было не скомкав драгоценную газету, которую его друг Теофраст доставил лично.

– Он слишком быстро решил действовать. Подобное покушение надо было тщательно подготовить. А теперь...

– Теперь Лафма станет остерегаться! Только бы господин де Бофор не пострадал от этой неудачи!

– Не думаю. Насколько мне известно, кардинал получил от капитана Куража высокопарное письмо, настоящий вызов Лафма; в нем он уверяет, что у него не будет ни сна, ни покоя, пока начальник полиции смеет дышать воздухом Господа Бога!

– Как вы это узнали?

– Мне сказал об этом его преосвященство. Кардинал строго-настрого запретил мне сообщать что-либо об этом в «Газетт де Франс». Он опасается, что капитан завоюет симпатии простых людей и войдет в легенду.

– Отлично, это уже обнадеживает! Значит, его светлости Франсуа де Бофору бояться нечего...

– В отличие от вас я не столь уверен в том, что под маской скрывается именно он. Но могу согласиться с вами, что подобное сумасбродство очень на него похоже... О, открыто на него не нападут, но однажды кардинал может устроить ему свою ловушку. Ришелье решительно не выносит семью Вандомов, а герцога особенно. Герцог ведь так обаятелен! А кому это может понравиться? Только дамам...

– Признаюсь, меня очень занимает вопрос, стал ли де Бофор любовником госпожи де Монбазон? Ведь ее имя уже довольно давно связывают с герцогом.

– В подобных делах всегда трудно утверждать что-либо наверняка, но, возможно, это правда. Мадемуазель де Бурбон-Конде, чьей руки просил герцог, вышла замуж за герцога де Лонгвиля, который был любовником госпожи де Монбазон. Такая перестановка вполне была бы в его вкусе. Естественно, повсюду все во всеуслышание говорят, будто герцог без ума от госпожи де Монбазон, но я думаю, не сам ли он поддерживает эти слухи, чтобы вызвать ревность нашей королевы...

Оставшись один, Рагенэль долго размышлял над последними словами друга. Он думал о том, что новая страсть всегда вытесняет старую, что, с одной стороны, хорошо, если Франсуа забудет о своей опасной любви к королеве, но, с другой стороны, вспоминая малышку Сильви, радовался, что она сейчас там, на затерянном в океане острове. Узнать о связи герцога с госпожой де Монбазон было бы для нее мучительно...

Шевалье де Рагенэль знал Бель-Иль – когда-то он приезжал туда вместе с герцогиней Вандомской и ее детьми. Он знал великолепие его пейзажей, и гавань Спасения с ее старым аббатством о чем-то ему напоминала. Короткая записка от Гансевиля, который проезжал через Париж, направляясь к своему господину, известила Рагенэля, что конюший устроил на острове Сильви, Жаннету и Корантена и считал, что все складывается к лучшему. Он надеялся, что Сильви, надежно защищенная и удаленная от придворных опасностей и интриг, в которые она невольно была вовлечена, обретет, быть может, прежнюю радость жизни. Надеяться на это и молиться за нее – вот все, что оставалось Персевалю, который изливал Господу свою скорбь от разлуки с Сильви, не имея возможности получить от нее весточку...

А весточка, которую мог бы получить шевалье де Рагенэль, доставила бы ему большую радость: Сильви чувствовала себя хорошо. И после несчастного случая, когда она едва не погибла вместе с аббатом де Гонди, девушка начала обретать вкус к жизни. Как сказал Сильви ее товарищ по несчастью, будет лучше, если она откажется от попыток убить себя, ибо Господь Бог, несомненно, не желает, чтобы она оставила бренную землю. Значит, надо смириться и продолжать жить.

Если бы она действительно бросилась вниз с обрыва, то неминуемо погибла бы. И только поросший кустарником спасительный каменистый выступ не дал им рухнуть в море. Рыбак, чье внимание привлекли крики аббата, поспешил за подмогой, и скоро они были спасены. Первыми прибежали Жаннета и Корантен... Сильви ничего не помнила, потому что, падая, она ударилась головой о камень и потеряла сознание. Очнулась Сильви в своей постели, страдая от болей, которые, к счастью, скоро прошли, избавив ее молодое тело от последних следов изнасилования. Жаннета, опустившись на колени, благодарила небо, а сама Сильви впервые за долгое время плакала от радости и особенно от облегчения.

Хранителями этой печальной тайны являлись только Жаннета и Корантен.

– Когда мы несли вас домой, я вдруг увидела, что у вас кровотечение, но устроила так, чтобы никто, кроме меня, этого не заметил, ведь я, слава Богу, поняла, что происходит, – объяснила Жаннета. – И в доме с вами оставалась я одна. Но гораздо веселее было нести господина аббата к господину герцогу, от которого рыбаки надеялись получить вознаграждение: аббат кричал как оглашенный из-за колючек, которыми было утыкано все его тело. Вы тоже были исколоты, но намного меньше! О, мадемуазель Сильви, Господь сжалился над вами! Несправедливо, чтобы вы, чистая и невинная, расплатились такой страшной ценой за преступление другого. Теперь вы сможете обо всем забыть...

Однако нестерпимый стыд оставался в ее сердце. Тело ее очистилось, но радужные мечты Сильви потускнели. Любовь к Франсуа теперь окрашивало отчаяние: Сильви даже допускала, что однажды она сможет завоевать его сердце, но разве она осмелится предложить Франсуа «остатки» от какого-то Лафма?

Конечно, священник Лёфло, посланный к госпоже де Гонди, чтобы сообщить ей об интересе, какой господин Венсан проявляет к мадемуазель де Вален, навестил Сильви и предложил решение – отдать Богу себя и свою душу. Он пустился в пространные рассуждения, которые сводились к тому, что единственно Бог достоин величайшей любви и что единственно его невестам ведомо безмятежное счастье. Сильви никак не удавалось представить, что ее запрут в монастыре: ведь там почти не придется наслаждаться красотами природы, а главное – вольным ветром свободы...