– Монсеньор, разве вы не можете иметь лучшего учителя, чем я?

– Нет, – резко ответил он. – Я хочу, чтобы это были вы, потому что вы научите меня песням, потому что вы красивая и потому что от вас приятно пахнет!

Эта последняя подробность заставила Сильви рассмеяться. В отличие от большинства своих современниц Сильви по примеру Франсуа уверовала в благодетельную силу воды, предпочтительно холодной. Случилось это в Вандоме, когда после купания в Луаре Франсуа ей рассказал, что его полулегендарная прабабка Диана де Пуатье до преклонного возраста сохраняла свою красоту, ежедневно, и летом и зимой, моясь холодной водой. На острове Бель-Иль Сильви, как только поправилась, каждый день купалась в море и с тех пор всегда старалась мыться холодной водой.

– Тогда не угодно ли будет вам начать сейчас? – спросила Сильви, натянув новую струну и взяв несколько аккордов.

– О да! – с восторгом согласился мальчик.

Восхищенное личико Людовика согрело сердце Сильви, которая усадила мальчика и начала урок, думая, что ему будет трудно справляться с большим инструментом. Но беспокойство ее быстро рассеялось, ибо маленький Людовик с ожесточенным упорством пытался покорить гитару. Королева дала свое согласие, и в последующие дни Сильви стала находить удовольствие в этих уроках, которые маленький принц никогда не считал слишком долгими; в ходе этих занятий между ними возникла молчаливая дружба, переросшая у Сильви в подлинную нежность. Людовик был идеальный ученик: он обладал превосходным слухом, глубоким чувством ритма, и его слабый, чистый голосок звучал невероятно мило, когда он пел.

Естественно, Филипп – он был младше брата на два года – тоже пожелал учиться играть на гитаре, но Людовик воспротивился этому с бешеным упрямством, поклявшись, что он прекратит брать уроки, если на них будет присутствовать брат, и никто не посмел ему возразить.

– Вы будете учиться позднее, когда ваше величество подрастет, – успокоила Сильви Филиппа, этого карапуза, слишком хорошенького, чтобы не быть обворожительным и даже слегка загадочным. Она никак не могла понять, почему Филипп, похожий на короля, каким-то чудом оказался столь очаровательным ребенком. Малыш действительно был неотразимо мил с его густыми, черными кудряшками, большими темными глазами, всегда веселыми, и розовым личиком. Королева, почти боготворившая старшего сына, была без ума от этой крошки, называя Филиппа «своей девочкой» и наряжая его так, как будто тому никогда не придется носить ничего другого, кроме женских юбок и всяких финтифлюшек...

Новые занятия так нравились Сильви, что она почти забыла о своих грандиозных замыслах. Это было тем легче, что от лондонских эмигрантов никаких известий не поступало, а кардинал по-прежнему в столице отсутствовал. Но вдруг стало известно, что Ришелье, как обычно, водным путем возвратился в замок Рюэль, где 30 октября его навестила королева.

Вернувшись в Сен-Жермен, Анна Австрийская вызвала Сильви и сказала:

– Я сочла себя вправе обещать его высокопреосвященству, что сегодня вечером вы будете петь для него. Нет, не возражайте, – прибавила она, заметив непроизвольный жест отказа. – Сейчас он очень болен, и тем самым вы совершите милосердный поступок...

– Все так давно считают его больным, и даже при смерти, ваше величество, что я не совсем понимаю, при чем здесь милосердие? Кроме того, мой последний визит в замок Рюэль оставил у меня...

– ...ужасное воспоминание, я знаю, но на сей раз вы поедете в моей карете и вас будет сопровождать лично господин де Гито. С вами уже ничего не случится... Ну, кошечка моя, в добрый путь! Подумайте о том, что это я – а вы знаете, сколько я от него натерпелась, – прошу вас преодолеть себя. Сделаете вы это?

Сильви склонилась в почтительном поклоне: она и без того слишком явно выразила свое нежелание.

– Я повинуюсь вашему величеству.

– Прекрасно. Ступайте готовиться к отъезду!

Вернувшись к себе в комнату, Сильви сначала села и достала из-за корсажа пузырек с ядом, с которым она теперь не расставалась. Итак, долгожданное и пугающее мгновение настало! Вероятно, ей представилась возможность покончить с человеком, который всегда, всеми силами старался уничтожить семью Вандомов, и в частности Франсуа из-за его разделенной любви к королеве! Но удастся ли ей заставить кардинала принять яд? Вряд ли Ришелье, если он так тяжело болен, как это утверждает королева, попросит подать ему бокал испанского вина...

Во всяком случае, Сильви совсем не рассчитывала увидеть картину, какая ждала ее в спальне кардинала.

Она думала, что ее ждет безжизненно распростертый умирающий, бледный как мел, но увидела кардинала, облаченного в пурпурную мантию, на которой резко выделялась синяя лента ордена Святого Духа, возлежавшим на полудюжине больших квадратных подушек, обшитых кружевами. Он полулежал перед ней, держа четки в сложенных на груди руках, с поднятой головой, и его лицо, как никогда, было похоже на лезвие ножа. Казалось, что Ришелье нарумянен, так сильно раскраснелись от лихорадки его острые скулы.

Он пристально смотрел на Сильви, которая, положив свою гитару на пол, склонилась в глубоком, как того требовал придворный этикет, поклоне.

– Вот мы и снова встретились, мадемуазель де Вален, – сказал Ришелье, – и я благодарю Бога за то, что он дал мне возможность принести вам мои извинения. Дурные слуги, похоже, взяли привычку устраивать вам западню всякий раз, когда вы бываете у меня. Королева рассказала мне о последней из них, но я уверяю вас, что этого я не хотел.

– Я никогда не думала, монсеньор, что ваше преосвященство может иметь отношение к столь подлым козням. Во всяком случае, сегодня вечером мне бояться нечего. Меня ждет господин де Гито...

– По моему совету, – уточнил кардинал. – И я рад, что мне снова выпало удовольствие послушать вас. Что вы мне споете?

– С позволения вашего преосвященства я прежде всего хотела бы осведомиться о вашем здоровье!

– Весьма любезно с вашей стороны. Как видите, я болен... быть может, тяжелее, чем обычно, но с Божьей помощью надеюсь подняться с этого ложа. Хотя бы перебраться в кресло...

– Что желает послушать ваше преосвященство?

– «О жимолости», а также «Любовь к себе»... А далее все, что вы сами споете с удовольствием. Я наверняка знаю, что это принесет мне большое облегчение...

Сильви спела две первых песенки, которые просил исполнить кардинал. Потом она ненадолго замолчала, словно задумалась над тем, что еще спеть. Ришелье, закрыв глаза, терпеливо ждал... То, что он услышал, никак не отвечало его ожиданиям.

– Монсеньор, – прошептала она, – позволит ли ваше преосвященство господину де Бофору когда-нибудь вернуться во Францию?

Резко поднятые веки обнажили в глазах кардинала холодную злобу.

– Если вы пришли сюда защищать это дурное дело, то лучше уходите!

– Это не дурное дело, и я умоляю ваше преосвященство выслушать меня хотя бы минуту, всего одну минуту! Вы слишком озабочены справедливостью и честью, чтобы возлагать на сына проступки отца. Вы не можете обвинять господина де Бофора в том, что он хороший сын, – прибавила она, решительно отказавшись от употребления третьего лица, которое казалось ей слишком неуместным в защитительной речи.

– Я обвиняю его в том, что он вступил в сговор с Испанией в ущерб безопасности государства!

– Вам прекрасно известно, что это не так. Десятки раз, несмотря на свою молодость, герцог проливал кровь от испанского оружия. Он предан своему королю, он честен...

– Но тем не менее он собрал в Вандоме важное совещание, на котором встретились эмиссары заговорщиков...

– Он лишь собрал друзей для охоты. Не его вина, если некоторые из них имели дурные мысли... Даже у эшафота и даже после того, как он принял святое причастие, господин де Ту продолжал заявлять, что господин де Бофор не замешан в заговоре, что он, наоборот, отказался помогать заговорщикам.

– Де Ту проявил преданность верного друга, которому уже нечего было терять...