Глаза мальчика пылали таким величественным гневом, что Сильви опустила голову, как будто это она была виновата в бегстве Бофора. Вместе с тем она испытывала легкий страх, ибо Людовик в нескольких словах обнаружил свой истинный характер. Он с детства полностью сознавал, что рожден королем, и это позволяло предполагать, что, наверное, Людовик станет великим королем... Если только, получив однажды власть, не будет худшим из тиранов.

Однако Сильви не хотела упускать возможность вступиться за Франсуа.

– Ваше величество правы, – сказала она, – и я признаюсь, что сама была удивлена тем, как во дворце восприняли известие о побеге, но, ваше величество, учтите, что побег совершил человек, который пять лет провел в заключении всего-навсего по подозрению. Так и не было доказано, что господин де Бофор посягал на жизнь кардинала.

– Возможно, герцогиня, но он вполне на это способен. Я не сообщу вам ничего нового, признавшись, что я не люблю его преосвященство... но еще меньше я расположен к господину де Бофору!

– Ваше величество, уверяю вас, вы заблуждаетесь. Он самый преданный из всех ваших подданных, – с горечью упрекнула Людовика Сильви. – Его любовь к своему королю не может быть подвергнута сомнению. Я знаю это!

– Наверное, вы хотели сказать, его любовь к королеве? – спросил мальчик с грустью, в которой звучала потаенная ревность. Потом он прибавил, положив ладонь на руки Сильви: – Я не хочу вас огорчать, мадам. Я знаю, что он друг вашего детства и очень дорог вам, но вы понимаете, что я не больше вас властен над моими чувствами... Не думаю, что когда-нибудь я смогу полюбить господина де Бофора...

Эти последние слова Людовика неотступно преследовали Сильви, когда она ехала из Пале-Рояля в свой особняк на улице Кенкампуа: она видела в них угрозу в будущем, когда девятилетний мальчик, находящийся еще под двойной опекой матери и первого министра, получит полную и единоличную власть. Она уже сейчас понимала, что он будет страшен в своей ненависти. И что может стать следствием этой ненависти? Бедный Франсуа! Его страсти вечно оборачиваются ему во вред! Как он будет страдать, когда узнает, что его ненавидит собственный сын!

Хотя Сильви вернулась домой очень поздно, на улицах Маре царило необычное оживление, и, въехав на улицу Кенкампуа, она заметила большое скопление людей, вышедших из трактира «Деревянная шпага». По странной игре случая особняк герцога де Бофора был расположен по соседству с особняком герцога де Фонсома. Но этот дом всегда оставался молчаливым, слепым и глухим: в нем герцог де Бофор не жил.

Особняк этот Генрих IV подарил Габриэль д'Эстре, получившей титул герцогини де Бофор. Изящный ренессансный стиль особняка превосходно подходил для этой красивой женщины, но в нем удобно было бы жить и мужчине. Но нынешний носитель титула никогда в особняке не жил по простой причине: Вандомы, которых долгие годы преследовали за их преступления и кардинал Ришелье, и король, когда бывали в Париже, не хотели разлучаться. В родовом особняке они держались вместе; но если Франсуа иногда и выражал смутное желание зажить собственным домом, то это не шло дальше вскользь высказанной мысли, кстати, обижавшей его чадолюбивую мать. Поэтому прекрасное здание выглядело заброшенным. Но люди, узнав о побеге, пришли сюда выразить свое ликование, как будто высокая фигура Франсуа вот-вот должна была появиться на балконе. Сильви была растрогана: с нынешнего утра для этих людей особняк превратился в такой же символ, каким был для нее все пять лет с того дня, когда она, став молодой женой, поселилась в особняке де Фонсома и впервые увидела тусклые стекла особняка де Бофора и его сад, заросший колючими кустами и сорной травой.

В отличие от других аристократических домов, которые с приближением лета пустели – их обладатели переезжали в замки, – в особняке де Фонсома оставалось достаточно прислуги, чтобы держать дом открытым и готовым в любое время принять хозяев. Так же обстояли дела и в поместье Конфлан.

Было совсем темно, когда она, надев халат и поужинав, вышла в сад, чтобы подышать свежим воздухом последнего майского вечера. Непроглядную темень наполняло множество звуков. Доносились отголоски песен, сочиненных в честь героя дня на мотив песенки «Король Анри». Изредка можно было расслышать слова случайного оратора, призывающего восстать против «Мазарини, который морит голодом народ, против Мазарини, палача его светлости герцога Франсуа»; среди ликующих криков слышались звуки скрипок. Сильви поняла, что люди затевают танцы и что в квартале до утра никто не уснет.

Но это Сильви только радовало. Она чувствовала себя счастливой оттого, что простые люди по-своему выражают свои чувства к Франсуа – значит, они признали его.

В эту ночь Сильви, спрятавшись словно птичка среди ветвей и цветов, решила оставаться в саду до тех пор, пока под звуки скрипок ее не сморит сон. Ей было так хорошо с нежностью думать о том, что Франсуа наконец свободен и ей больше не придется со страхом ждать известия – она боялась этого все пять лет, – о том, что он умер в тюрьме от какой-нибудь загадочной и внезапной болезни, как это в разное время случалось с именитыми узниками.

Полулежа на скамье, на которую были наброшены подушки, Сильви слушала музыку, глядя на озаренные луной цветники и вдыхая аромат роз. Она уже погружалась в какие-то смутные грезы, как вдруг встрепенулась: в окнах второго этажа пустынного особняка забрезжил слабый свет; вероятно, кто-то зажег свечу. Кто же там может находиться? А вдруг это Франсуа? О нет, было бы последней неосторожностью поверить веселым улыбкам Мазарини, которые он расточал ради удовольствия королевы, обсуждая побег Бофора. На самом деле кардинал, наверное, кипел от гнева, и можно было не сомневаться, что, как только пришло известие о побеге, по его приказу все полицейские ищейки королевства были брошены на поиски опасного беглеца.

Странно, но свет показывался то в одном окне особняка, то в другом. Казалось, по дому бродит призрак, но Сильви в привидения не верила. Тогда кто это может быть? Какой-нибудь восторженный почитатель хозяина особняка, который воспользовался уличным праздником и пробрался в дом? Вряд ли это было так. Хотя особняк и пустовал много лет, он тем не менее был накрепко закрыт и даже охранялся. Сильви сама в этом убедилась, когда она, движимая любопытством, пыталась туда проникнуть. Но ни близость с семьей Вандомов, ни титул герцогини ей не помогли: сторож, старый солдат, служивший еще при короле Генрихе, был вежлив, но тверд.

– Пока хозяин не прикажет открыть ворота, в дом никто не войдет, – отрезал он. – Вы уж простите меня, госпожа герцогиня.

Этот случай произошел примерно два года тому назад, но с тех пор она ни разу не пыталась проникнуть в особняк и думать забыла о старом стороже. Жив ли он еще? На втором этаже по-прежнему мелькал свет, и Сильви, не в силах справиться с любопытством, решила, что должна все выяснить сама. Моля Бога, чтобы никто не стал ее искать, она прошла в глубь сада, туда, где была общая стена. Вся увитая плющом, в одном месте она имела проем, чем и воспользовалась Сильви.

Сделать это удалось не без труда: свободный халат был не лучшим костюмом для того, чтобы карабкаться через стену, да и бархатные домашние туфельки совсем для этого не годились. Но Сильви всегда отличалась если не упрямством, то настойчивостью. Любые препятствия только обостряли ее решимость. А сейчас ей было просто необходимо увидеть, кто же бродит по пустынному дому де Бофора.

Перебравшись наконец через стену, она двинулась по узкому проходу: в прошлом это была аллея, еще различимая в густых зарослях. Чтобы не упасть, Сильви была вынуждена внимательно смотреть под ноги и не могла одновременно следить за светом в доме. Когда она приблизилась к дверям, свет в окнах исчез. Однако Сильви не отступила, она тронула входную дверь, которая, к ее изумлению, со скрипом открылась. На пороге ей пришлось задержаться, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте. В прихожей пахло плесенью и разогретым воском. Свечу, наверное, зажигали здесь.