Мы проезжали у подножия Аупс, эти горы своей величественной вышиной и количеством пронзавших небо пиков превосходили Маттеракс. Мириады белоснежных вершин тянулись с востока на запад, пересекая границы государств, — великая Римская стена.

Юный Сим был от гор в полном восторге и с таким энтузиазмом крутил головой, что, казалось, вот-вот вывалится из седла.

— Эти горы ни один человек перейти не сможет, — заключил он.

— Ганнибал перешел их на слонах, — сообщил я.

Юный Сим на мгновение нахмурился.

— А, на слонах, — произнес он.

До этого момента я даже не подозревал, что Сим не имеет никакого представления о слонах. Даже в цирке доктора Тэпрута не было слонов. Возможно, Сим подумал, что они карабкаются по горам, как обезьяны.

На протяжении нескольких недель мы ехали вдоль размытых границ мелких королевств по едва истоптанным дорогам. Семеро путешественников — опасное число. Слишком много, чтобы проехать незамеченными. Слишком мало, чтобы чувствовать себя в безопасности. И все же мы выглядели крепкими парнями. Возможно, не настолько крепкими, как это было на самом деле, но достаточно для того, чтобы у местных бандитов пропало желание на нас нападать. И наш обтрепанный вид в том помогал. У нас были лошади, оружие, доспехи — хорошая добыча, но ее ценность значительно уменьшалась тем обстоятельством, что пришлось бы иметь дело с Райком и Макином.

Нижние склоны Аупс тянулись вдоль границ Тевтонии длинными бесплодными долинами, пересеченными высокими нагромождениями обрушившихся массивных горных пород и щебня. Давным-давно здесь происходили напряженные события. Это называлось «изоляция территории», и даже сегодня мало что росло на кислых, покрытых слоем пыли почвах. Среди этой безжизненной пустоты, откуда до любого населенного пункта не менее недели езды, мы обнаружили дом, самый одинокий во всем мире. Я читал когда-то, что среди белых снегов севера у края замерзшего моря люди живут в ледяных хижинах, завернувшись в меха, как во вторую кожу, ежась от ветра, который своей силой может разорвать пополам. Но это был каменный дом, затерянный среди огромных валунов, с пустыми глазницами-окнами, которые делали его еще более одиноким. Из дома вышла женщина, перед ней столпились трое ребятишек, которые внимательно наблюдали, как мы проезжаем мимо. Они стояли и смотрели молча. В этой безжизненной долине, куда долетает только шепот ветра, но где не слышно ни карканья вороны, ни звонких песен жаворонков, казалось грешно говорить, словно человеческий голос может разбудить то, чему лучше пребывать в глубоком сне.

Лицо у смотревшей на нас женщины было слишком белым, слишком гладким, как лицо мертвого ребенка. Дети в серых лохмотьях толпились вокруг нее.

По дороге на север мы въезжали в царство весны. Сейчас казалось: мы галопом врываемся в лето. Грязь засохла твердью, весенний цвет облетел, появились мухи. Райк сделался красным — так с ним всегда бывало с наступлением лета, даже грязь не спасала его от солнечных лучей, обгоревшая кожа не смягчала его нрава.

Мы оставили позади горы и их унылое подножье, оказались на просторах, заросших диким вереском, а затем пошли великие леса юга.

К концу жаркого дня, когда лицо стало болеть чуть меньше, ожог не зарубцевался полностью, но перестал сочиться, я достал из ножен меч. Мы разбили лагерь на опушке леса, Райк добыл оленя, и филейная часть брызгала жиром, заставляя костер потрескивать.

— Ну что, сэр Макин из Трента, потренируемся!

— Ну, если ты не забыл, как им пользоваться, мой сеньор, — усмехнулся Макин и обнажил свой меч.

Мы вели тренировочный бой: отбивали удары и делали ложные выпады, восстанавливали растяжку мышц и отрабатывали взмахи. Без предупреждения Макин увеличил скорость, острие его меча почти касалось моего тела.

— Продолжаем урок? — спросил он и усмехнулся, на этот раз свирепо.

Я позволил интуиции вести меня, а сам лишь наблюдал ход боя — движения вперед и отступления, — не обращая внимания на такие детали, как колющие и рубящие удары. За спиной у Макина солнечный свет лился сквозь макушки деревьев тонкими нитями, похожими на струны арфы, за шелестом листвы и пением птиц я уловил напряженную песнь клинка. Мечи мелькали все быстрее и быстрее, сталь звенела, дыхание участилось. Боль вернулась ко мне. Она жгла, словно осколки Гога застряли в костях челюсти и горели. Быстрее. Усмешка исчезла с лица Макина, пот струился по лицу. Быстрее — искры отраженного света мелькали в его глазах. Быстрее. Секундное отчаяние — и: «Достаточно!» И он разжал руку, выпуская меч.

— Боже правый! — воскликнул Макин, тряся рукой. — Тебе нет равных.

Братья побросали свои занятия и наблюдали за нашим поединком с удивленными лицами, будто глазам своим не верили.

Я пожал плечами.

— У меня был хороший учитель.

Руки у меня дрожали, и я с трудом попал клинком в ножны.

— А-а! — На мгновение показалось, что я порезался, и я закусил пальцы. Но крови не было, были пузырьки в том месте, где раскаленная сталь обожгла меня.

Мы обогнули горный хребет и изгиб одной широкой реки, затем другой. На картах у них есть названия, иногда местные жители, не доверяя картам, дают им свои имена. Иногда вверху по течению реку называли одним именем, а внизу — другим. Меня это не особенно заботило, так как не сбивало с пути и не мешало ехать туда, куда я направлялся. Хотя были иные препятствия. Сторожевые башни, патрульные отряды, разливы рек, слухи об эпидемии чумы заставляли делать поворот то там, то здесь, словно направляли нас на юг по конкретным дорогам. Мне не нравилось быть направляемым, но Макин сказал, что это всего лишь мои эмоции.

— Вот черт! — Я спрыгнул на землю и подошел к разрушенному мосту. С нашей стороны каменная кладка еще держала свод моста, тянувшегося над бурным потоком на несколько ярдов, а там мост обрывался и торчал сломанным зубом. Обломки глыбами выступали из воды, рождая волны и водовороты. Было очевидно, что мост обрушился недавно.

— Придется повернуть немного на восток. Это не конец света, — сказал Макин.

Из нас он лучше всех ориентировался на местности и умел находить верный путь. Карты были у меня. Я мог закрыть глаза и четко представить каждый участок, но у Макина был дар каждый чернильный завиток и черточку на карте превращать в правильный выбор того или иного горного хребта или какой-то определенной долины.

Я хмыкнул. Присев у края моста, почувствовал запах гнили, едва уловимый, который не мог перебить острый запах речной влаги.

— Значит, на восток, — сказал я.

И мы свернули на дорогу, уходившую на восток, — узкую темно-зеленую полоску, тянувшуюся среди зеленого развесистого ивняка и густых зарослей ежевики, которая своими колючими ветками цеплялась за сапоги.

Особенность заросших травой тропок заключается в том, что по ним редко кто ездит, и значит, для того есть особые причины. И если это не опасности, которые витают вокруг нее, то причина в самой дороге. Иногда обе причины существуют одновременно. В Кантанлонии нечеткие границы цивилизации становились размытыми до такой степени, что угрожали засосать без шанса на спасение.

— И мы туда поедем? — Красный Кент привстал в стременах, подозрительно оглядывая распростертую перед нами болотистую местность с торчащими стрелами камышей, уходящую в зеленовато-коричневую бесконечность.

— Воняет. — Макин несколько раз резко втянул ноздрями воздух, словно не был уверен в своих ощущениях.

Райк только сплюнул и с ожесточением гонял комаров, которые налетали на него тучами, привлекаемые его вонючей плотью.

Герцогство Кантанлония лежало вдоль бывшей границы между двумя крупными королевствами, соединение которых было первым шагом, который сделал Филипп, создавая империю. Существует легенда, что мать родила Филиппа именно здесь, на границе двух королевств, в Авинроне, и поэтому он претендовал на оба. К настоящему времени от Авинрона ничего не осталось, кроме зловонного болота, питаемого речкой с подходящим названием Узе.[4]