Погода была чудесная, солнце, но не жарко, легкий ветерок, шум воды, которую легко и сильно резал нос крейсера. Трумэн задремал. А может быть, eмy только показалось, что он задремал. Пригласили на маленький концерт судового оркестра. Очень мило. После концерта все не спеша тронулись в офицерскую кают-компанию перекусить.
Президент Соединенных Штатов на борту крейсера «Огаста» возвращался домой после завершения Потсдамской конференции. Казалось бы, несколько дней можно отдохнуть, подышать чистым океанским воздухом, но расслабиться не удавалось: президент ждал важного сообщения. Около полудня Фрэнк Грэхем, офицер связи «Огасты» вручил Трумэну шифровку из Вашингтона: «Бомбардировка Хиросимы произведена в условиях прекрасной видимости в 5 часов 23 минуты 15 секунд утра (по вашингтонскому времени – 5 августа в 19 часов 15 минут). Истребители противника не появлялись. Зенитного огня не было. Результаты успешны во всех отношениях. Визуальный эффект превосходит все прежние испытания. Состояние самолета после сброса бомбы нормальное».
Потрясая кулаком с зажатой в нем телеграммой Трумэн кричал офицерам в кают-компании:
– Не падайте со стульев, джентльмены! Мы только что сбросили бомбу на Японию, она мощнее, чем двадцать тысяч тонн тринитротолуола! Успех потрясающий! Мы одержали верх!
Верх над кем? Ну, не над Японией, конечно. Фау-2 Гитлер называл оружием возмездия. А бомбу Трумэн мог бы назвать оружием назидания. Поклонник политики «железного кулака и сильных выражений», Трумэн не делал никаких тайн из своих намерений. «Русские скоро будут поставлены на свое место – говорил он, – и тогда Соединенные Штаты возьмут на себя руководство движением мира по тому пути, по которому его надо вести».
За столь безответственными словами стояли, увы, не менее безответственные дела. Уже в октябре 1945 года – и двух месяцев не прошло после капитуляции Японии – существовал документ, оставленный военной разведкой Пентагона: «Стратегическая уязвимость России перед нападением с воздуха». Потом появилось великое множество подобных «теоретических разработок», которые в любой момент могли превратиться в практические руководства. Через месяц, в ноябре 1945 года, Пентагон намечал атомную бомбардировку двадцати городов Советского Союза, еще через месяц, в декабре – уже ста девяноста шести.
В 1949 году, когда была принята на вооружение первая наша баллистическая ракета Р-1, в военном ведомстве США был составлен план под кодовым названием «Дропшот» – «Укороченный удар», есть такой термин в теннисе. Согласно этому плану войны с Советским Союзом необходимо было «добиться быстрой капитуляции путем атомных бомбардировок такой ошеломляющей эффективности, что они приведут к параличу всей нации». Конкретизировалось и само довольно расплывчатое понятие «ошеломляющей эффективности»: триста атомных бомб, сброшенных на наши города. Ну, а уж разбитую параличом нацию оккупировать никакого труда не составляет. «Укороченный удар» предполагал, что «полная оккупация союзными силами потребует двадцать три дивизии для собственно Советского Союза». Еще пятнадцать дивизий нужно для вторжения в социалистические страны Восточной Европы.
Почему «Укороченный удар» не был реализован? Причин много, не место тут их разбирать. Но одна из причин – сообщение ТАСС от 25 сентября того же 1949 года о произведенном в Советском Союзе атомном взрыве. Как всегда, в Вашингтоне нашлись «оптимисты», которые доказывали Трумэну, что сама по себе атомная бомба еще ничего не решает, что у русских нет средств для транспортировки этой бомбы. Но вскоре выяснилось, что у русских, оказывается, есть стратегические бомбардировщики, которые могут такую транспортировку осуществить. О ракетах тогда как-то мало вспоминали. Кому надо, помнили о них; конечно, в саму возможность создания межконтинентальной ракеты, способной нести ядерный заряд, поверить было трудно. Серьезно Америка относилась пока только к авиации и впервые в своей истории начала заниматься системами противовоздушной обороны.
«Оптимисты» Белого дома, тем не менее, имели основание для оптимизма. Советская атомная бомба еще не создавала паритета. Неоднократно и в 40-е и в 50-е годы публиковались карты Восточного полушария, на которых в границы Советского Союза со всех сторон упирались стрелки гипотетических ударов. Не говоря о странах Западной Европы, напичканных американскими военными базами, стрелки эти шли с юга и с востока – из Турции, Японии, Южной Кореи, с Окинавы и Тайваня. Количество их измерялось десятками, а численность военнослужащих – сотнями тысяч. Для американского бомбардировщика, стартующего с этих баз, расстояние до цели в СССР вовсе не равнялось расстоянию от советского военного аэродрома до побережья, западного или восточного – не важно, Соединенных Штатов. И как бы ни были совершенны наши самолеты, проигрыш в пути, а значит, и вероятность перехвата, были предопределены. Предпринятая Хрущевым попытка создать военную базу на Кубе, вблизи границ США, как известно, провалилась, но это случилось значительно позднее. А в тот момент не существовало такого средства доставки атомной бомбы на территорию потенциального противника, которое нельзя было бы перехватить. Все больше людей, ответственных за оборону страны, понимали, что таким средством может стать только ракета.
В фильме «Укрощение огня», несмотря на то, что в начальных титрах автор сценария и режиссер Даниил Храбровицкий всячески отмежевывается от документалистики, прототипы главных действующих лиц угадываются однозначно, а Курчатов, например, Курчатовым и назван, даже бороду курчатовскую Бондарчуку приклеили. Башкирцев – это, конечно, Королев, Огнев – это Глушко, Логунов – очевидно, Устинов, Головин – Неделин. Прототипы документальны, но в то же время редкий фильм так пропитан красивой ложью, как «Укрощение огня».
После испытаний атомной бомбы Огнев на наблюдательном пункте затевает нелепый разговор, долженствующий, по мысли сценариста, показать гуманизм советских ученых: «А вас не тревожит моральная сторона?»
Как говорят в Одессе – «хватились!» Поздно было такие вопросы задавать. Но еще нелепее реплика Головина: «Меня тревожит одно, как в случае необходимости доставить все это в любую точку земного шара!» Вот тут уж, действительно, «хватились!» – бомба уже есть, а как ее «доставить», оказывается, неясно. Огнев продолжает валять Ваньку, пока Головин с солдатской прямотой не задает ему и Башкирцеву главный вопрос:
– Вы будете делать носитель? Только без демагогии – да или нет?
– Да, – отвечает мудрый Башкирцев.
– Пожалуйста, не говори за меня, – продолжает паясничать Огнев.
Какой-то детский идет разговор. Как могли наши ракетчики, которые были не только выдающимися конструкторами, но и истинными патриотами, не делать носитель, видя реальную угрозу превращения «холодной» войны в войну «горячую»?! Какое профессиональное, моральное, гражданское право имели они отказаться от подобного задания? И какими недоумками выглядят здесь высокие руководители оборонной промышленности и армии, если они вот так, на ходу, в бункере, ставят задачу, важнейшую для судьбы страны, определяющую саму возможность ее дальнейшего развития!
То, что ракета с атомной боеголовкой будет принципиально новым оружием, ломающим все прежние наступательные и оборонительные доктрины, было ясно сразу после Хиросимы. Что нужно было сделать, знали. Весь вопрос был в том, как это сделать.
Точнее, вопросов было два.
25 сентября 1949 года ТАСС сообщило о взрыве, который произошел значительно раньше: в полдень 29 августа. Через два дня «летающая крепость» В-29, совершавшая обычный облет советских границ, вернулась с засвеченными пленками. Эксперты определили причину: радиация. 23 сентября Трумэн оповестил своих соотечественников об атомном взрыве в России. Лишь после этого Сталин распорядился о публикации сообщения ТАСС.
Бомба, взорванная на металлической башне, была еще далека от совершенства, тяжела, громоздка. Поэтому первый вопрос, который надо было решить – сделать атомную боеголовку максимально компактной и легкой.
