Атомщики тем временем осваивали Капустин Яр. На полигоне Вознюк выделил им километрах в сорока от стартовой площадки кусок земли, на котором началось строительство «площадки 4Н» – заповедной и неприкасаемой территории атомщиков. Внутри нее, окруженные забором из колючей проволоки с вышками, где сидели автоматчики (этот силуэт стал просто символическим для России, как белая березка), строились два ДАФа151 – служебных помещения. Первый корпус – «чистый» – предназначался для всех работ, связанных с автоматикой и конструкцией зарядного устройства, второй – «грязный» – для работы уже с самим зарядом, который должен был храниться в подземном бункере, как в сказке – под семью замками, и, тем не менее, ежедневно (!) проверять его должны два (!) человека по специально разработанному ритуалу152. Отдельно на «площадке 4Н» были расположены жилые помещения, душевая, столовая, кинозал и комнаты отдыха – атомщики старались, где только возможно, обустраиваться со всеми удобствами, избегая палаточных стадий. Лаврентий Павлович приучил их денег не жалеть, что, скорее всего, правильно, поскольку всякие времянки обходятся, в конце концов, дороже...

Стройбаты Вознюка должны были возвести ДАФы к сентябрю 1955 года. В мае Александр Петрович Павлов, которому предстояло вскоре обосноваться на «площадке 4Н», приехал на полигон, чтобы посмотреть, как идут дела. Когда вместе с Вознюком они объехали строительные площадки, обоим стало ясно, что сентябрь – срок абсолютно нереальный. Вознюк сидел мрачный, понимая, что в недалеком будущем ему предстоит большой разнос, но угнетала его не предстоящая кара, вплоть до сдирания генеральских погон, а собственное бессилие: выхода он не видел. Неожиданный выход предложил Павлов, причем выход простейший, примитивнейший и именно поэтому обещавший успех.

– Не могли бы вы, Василий Иванович, используя ваш авторитет в Министерстве обороны, добиться разрешения на досрочную демобилизацию солдат-строителей в том случае, если они сдадут объекты в срок? – спросил Александр Петрович.

Вознюк сразу оценил предложение Павлова и без труда добился разрешения на досрочную демобилизацию. После этого энтузиазм на стройке достиг невиданных пределов, работали и ночью, включив прожекторы и прикрепив к груди электрические фонарики. К сентябрю «площадка 4Н» была готова.

С февраля до сентября Королев, занимаясь еще доброй сотней разных других дел, держал под неусыпным контролем все стендовые испытания Р-5М, в результате которых тщательно измерялись режимы перегрузок и вибраций. Ракетчикам удалось удовлетворить непривычно жесткие для них требования атомщиков, которые, впрочем, тоже пошли на некоторые уступки. В середине августа 1954 года Королев проводит третью серию летных испытаний Р-5 уже явно с прицелом на ее модернизацию. На стендах идет отработка отдельных узлов, проверка на перегрузки и вибрацию, но стенд – это только стенд и в январе—феврале 1955 года он начинает испытания первых Р-5М в Кап.Яре.

О напряжении, с которым работал тогда Королев, могут рассказать протоколы испытаний модернизированной ракеты Р-2, академической В-1E, оперативно-тактической Р-11МФ на качающемся стенде и стратегической Р-5М, датированные одними месяцами, а порой и неделями. У него нет времени даже на письма, он шлет домой только телеграммы: «Шлю самый теплый сердечный привет...», «Все благополучно», «Здоров, все благополучно, настроение среднее...», «Очень страдаем от сильной жары, страшно соскучился, очень хочу уже домой...»

Работа над Р-5М вначале проходила без участия атомщиков – отрабатывалась собственно сама ракета. С осени, когда заселилась «площадка 4Н», работа стала общей.

Собственно ядерный заряд в дополнительных испытаниях не нуждался: если правильно сработает вся автоматика подрыва, не взорваться он не может просто по законам природы. Следовательно, проверки и испытаний требовала сама автоматика, «атомные капсулы», запальное устройство. Этим собственно и занимались Павлов и Лилье, но к моменту испытаний Владимира Константиновича перебросили на другую работу, и Павлов остался в Кап.Яре один, вместе с дюжиной своих ребят, из которых ближайшим его помощником, отдавшим очень много сил этой работе, был Владимир Петрович Буянов. Их задача была многогранна. Во-первых, работа автоматики исключала возможность взрыва заряда на старте. Бомба должна была взводиться уже в полете. Но поскольку никто не мог дать стопроцентной гарантии, что ракета полетит туда, куда нужно, взводиться бомба должна была не просто в полете, а только непосредственно над целью, на спуске, когда уже ясно было, что она прилетела туда, куда ее посылали, когда не существовало сил, способных изменить направление движения боеголовки.

Во-вторых, вся эта автоматика должна была выдержать все условия ракетного полета: вибрации и перегрузки на старте, переходящие в невесомость, а затем новые перегрузки, нарастающие при спуске до весьма солидной величины, да еще с аэродинамическим нагревом. Вот и начали проверять: что сработает, что не сработает, что выдержит, что не выдержит.

Вряд ли надо объяснять, что вся эта работа велась под покровом абсолютной и строжайшей тайны с введением предельных режимов засекречивания. Даже в Кап. Яре – наисекретнейшем объекте – мало кто знал о существовании «площадки 4Н» и еще меньше – о том, чем там занимаются. Площадку охраняло особое подразделение госбезопасности, не подчинявшееся командованию полигона. Кроме Вознюка и Королева, никто пропуска на площадку не имел. Что касается ракетчиков, то секретность их была унаследована у гвардейских минометных частей. «Расчеты первых „катюш“ знали, – рассказывал мне Василий Иванович Вознюк, – доску от снарядного ящика потеряешь, расстрел». Так что вчерашним фронтовикам-ракетчикам, работающим теперь на полигоне, секретность была не в новинку. Капустин Яр даже адрес имел фантастический: «Москва-400». Во время испытаний всякая внеслужебная связь прекращалась вообще. «По некоторым ясным тебе сейчас соображениям больше почтой писать не могу...» – сообщает в одном из писем к Нине Ивановне Королев. В другом письме: «Мои письма, видимо, долго не попадут к тебе, так как сейчас здесь очень строго...»

Еще в ХШ веке знаменитый алхимик Альберт Великий, граф фон Больштедт вывел формулу, ставшую для всех служб режима основным руководством к действию: «Нет иного способа сохранить тайну, как не увеличивать числа людей, в нее посвященных». Формула мудрая, ничего более эффективного, действительно, невозможно придумать. Атомщиков Берия просто запер: для выезда из зоны требовалось специальное разрешение, въезд каких-либо посторонних, временных людей, даже близких родственников вообще исключался. Ракетчики жили полегче: Подлипки не входили ни в какую зону. Но о работе ракетчиков с атомщиками в ОКБ Королева знали считанные люди. То же и в ОКБ Пилюгина – знали, что «пятерку» модернизируют, повышают надежность, но зачем и почему? Да, чтобы была надежнее! – вот вам и весь ответ.

Летом 1955 года и в начале 1956 года Королев проводит двадцать восемь пусков будущей «атомной ракеты». Ядерное устройство в головной части ракет было заменено массивной стальной плитой-отметчиком, которая сохраняла, даже зарываясь глубоко в землю, следы работы детонаторов, по которым довольно легко можно было определить четкость и качество работы всей автоматики боеголовки. Плиту вырывали из воронки на месте падения ракеты, бережно заворачивали в брезент и доставляли на «площадку 4Н», где атомщики аккуратненько очищали ее от земли, протирали спиртом и смазывали маслом, чтобы не ржавела. А потом «читали» свою плиту и составляли протокол испытаний. Можно ли было назвать итоги этих испытаний обнадеживающими? Для атомщиков, безусловно.

Плита рассказывала, что вся их техника работает четко, выдерживая все условия ракетного полета. Для ракетчиков – отчасти. Правда, из двадцати восьми ракет на активном участке взорвалась только одна и, что очень важно, быстро разобрались, почему она взорвалась. Но были недолеты. Разбирались, дорабатывали. Несколько пусков проходило точно по программе, потом опять срыв. Королев нервничал, успокаивал себя сравнениями с испытаниями других ракет, ведь бывало и хуже шли дела.