– А Нина Ивановна?! – потребовал Хрущев. Он хотел, чтобы все шло чин по чину, как полагается на свадьбах.
С рюмкой в руке, споткнувшись о телекабели, поспешила на призыв вождя и супруга Главного конструктора.
Играла музыка, жужжали своими камерами кинооператоры: фильм о свадьбе космонавтов заказали около ста стран, пели солистки из хора имени Пятницкого; заглушая их, шли, кое-как руководимые тамадой-Поповичем, свадебные здравицы и тосты. К микрофону один за другим подходили ораторы: Ворошилов, Келдыш, Гагарин, секретарь ЦК комсомола Марина Журавлева. Самыми тихими были родичи и друзья Андрияна из Чувашии, совершенно подавленные всем этим великолепием и близостью Хрущева, до которого можно было практически дотронуться, но сама мысль об этом казалась столь фантастичной, что для отрезвления рука сама тянулась к граненому графинчику.
В конце концов все немного притомились. Хрущев с Ворошиловым затеяли долгий спор, какие песни надо петь, какие не надо. Киношники и телевизионщики выключили свои перекалки, и, хотя было очень светло, сразу стало темно и праздник как бы кончился.
По программе свадьбу надлежало продолжить в Звездном городке. Хрущев туда не поехал. Прощались долго, целовались с тем чистым, истовым верно-подданничеством, с которым, кажется, только русские умеют целоваться.
В огромной «Чайке» Келдыша хозяин сел с шофером, на откидных – Карпов с Королевым, а сзади – Нина Ивановна с женой Карпова и Бушуев. В Звездном началось все по второму кругу. Королев больше не пил. Запомнился замечательный чувашский виртуоз, который играл на гармошке...
Я бы не рискнул осуждать Никиту Сергеевича за «звездную свадьбу». Он был искренен и добр к этим молодым людям. Вся же азиатская помпезность шла от его собственных представлений о прекрасном и давнего, с годами отвердевшего бескультурья. Будучи натурой по-настоящему страстной, Хрущев губил себя отсутствием чувства меры. Касалось ли дело свадьбы, реорганизации экономических структур, реформы народного образования или внедрения кукурузы, всякий раз даже полезное и нужное начинание от чрезмерного усердия если и не оборачивалось бедой, то ожидаемых результатов не давало и в конце концов себя дискредитировало. И в совнархозах, и в политехнизации, и в целине зерна здравого смысла были. Брось их в землю, удобри разумными административными акциями – они прорастут в свой срок и дадут урожай. Но Хрущеву хотелось, чтобы они проросли немедля, и для этого землю удобрял он столь усердно, что превращал уже в чистый навоз, на котором хорошо растут разве что одни поганые грибы. Когда защитники Хрущева говорят, что все доводили до абсурда угодливые аппаратчики на местах, а сам Никита Сергеевич-де не виноват, доля правды в этих словах есть, хотя коль хватило у него сил раскрутить маховик некой новой реформы, так уж подавно должно было хватить их и на то, чтобы его притормозить. Да и потом, ужели без ведома Хрущева выселяли, скажем, из Москвы Министерство сельского хозяйства, чтобы оно было «поближе к земле»? Нет, при поправках на всечиновничье угождение и усердие Хрущев сам не любил тормозов и на изобретенные своей властью механизмы их не ставил.
Так было и с его преобразованиями в науке. Мысль о том, что науку надо приблизить к производству, а достижения ее поскорее внедрять в практику, была и разумна, и актуальна. Но и тут чрезмерность в осуществлении здравых идей губила все начинания. Напрасно Александр Николаевич Несмеянов доказывал, что Академия призвана решать фундаментальные задачи, которые с первого взгляда далеки от нужд практической жизни, а потом оказываются главной питательной средой для развития всякого производства, напрасно приводил в пример Фарадея и Бутлерова, – сопротивление президента лишь раздражало Хрущева, который хотел видеть академиков в цехах и на полях. Власть была недовольна Несмеяновым, но президент Академии – не секретарь обкома, с налета его не скинешь, да и в истории Академии не было случая, чтобы президента отстраняли. Должность эта, как правило, была пожизненной. И в советское время Карпинский, Комаров и Вавилов умирали в президентском кресле.
Однако недовольство росло. Масла в огонь подлила космонавтика. Несмеянов считал ее успехи замечательными, прекрасно понимал политическое значение этих успехов, приветствовал планы Королева, но вовсе не собирался ставить космонавтику в положение исключительное, ломать в угоду ей научные планы множества институтов и отдавать ей лучшие людские и материальные ресурсы Академии.
Но ракетчики во главе с Королевым требовали именно этого. К 1960 году они были уже довольно сильны: Королев и Глушко стали академиками, Пилюгин, Рязанский, Кузнецов, Бармин – членами-корреспондентами Академии наук. Все они входили в Отделение технических наук, академиком-секретарем которого стал А.А. Благонравов. Б.Н. Петров был одним из его заместителей, Г.И. Петров и В.П. Глушко – членами бюро этого отделения. В отделение входили Л.И. Седов, радисты В.А. Котельников, Г.В. Кисунько и А.А. Расплетин, теплотехник Б.С. Стечкин, атомщики Н.Л. Духов, B.C. Емельянов, авиаторы А.Н. Туполев, С.А. Лавочкин, А.С. Яковлев и пока находящийся между авиаторами и ракетчиками В.И. Челомей. Это было самое многочисленное (102 академика и члена-корреспондента), а главное – самое могущественное и наиболее щедро (если не считать атомщиков) финансируемое отделение Академии – мозг военно-промышленного комплекса страны. Не считаться с ракетчиками в академических делах было все труднее. Но когда Благонравов попытался поставить вопрос на президиуме о выборах Королева в вице-президенты, поддержки там он не получил: из ЦК была «спущена» своя кандидатура: Михаил Дмитриевич Миллионщиков. Пилюгин и Бармин выступили на заседании президиума в поддержку Королева, требовали, чтобы кандидатуру Королева еще раз рассмотрели в ЦК. Келдыш молчал. Несмеянов согласился. Вопрос сняли с обсуждения. Но когда все ракетчики уехали на космодром, выборы провели. Миллионщиков стал вице-президентом, Королев – лишь членом президиума. Стало ясно, что Несмеянов без боя власть энергичной группировке из Отделения технических наук не отдаст.
Ракетчикам он был нужен, когда они только проникали в Академию и завязывали связи с ее институтами. Теперь он им мешал. Им нужен был «свой» президент, всемирно признанный, авторитетный ученый Теперь, где только могли, они на всех уровнях, вплоть до кабинета Первого секретаря ЦК и Председателя Совета Министров (с марта 1958 года B.C. Хрущев совмещал обе эти должности), упорно доказывали, что президентом необходимо избрать Келдыша. Эти слова совпадали с желанием Хрущева освободиться от упрямого Несмеянова, мешающего ему осуществлять преобразования в мире науки. Время работало на ракетчиков: победные старты укрепляли их авторитет все больше и больше. Из силы научно-технической они превращались в силу политическую. Апрельский старт Гагарина стал последней каплей, переполнившей чашу их триумфа и терпения Никиты Сергеевича. Издается Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по улучшению координации научно-исследовательских работ в стране и деятельности Академии наук СССР». Следом, 19 мая. Общее собрание Академии, разыгранное по нотам, написанным в ЦК, принимает отставку Несмеянова и выбирает рекомендованного им Келдыша президентом Академии наук. Бесспорно, что с приходом на научный престол нового президента позиции ракетчиков еще более укрепляются. Королев может радоваться: теперь, когда они так сильны, так могучи и богаты, есть ли задачи, которые были бы им не по плечу?!.. Он забыл один дьявольский закон, давно живущий в мире людей: общая слава не сплачивает. Никогда, нигде и никого – будь то маршалы Великой Отечественной или английские битлзы...
Существует средневековая притча: одного рабочего спросили: «Что ты делаешь?» «Везу тачку с камнями», – ответил он. «А ты что делаешь?» – спросили другого. «Строю Шартрский собор!» Королеву, в отличие от современных ему чиновников высшего ранга и многих его коллег, была свойственна историчность мышления. Хрущев делал на космосе политику сегодняшнего дня, укреплял свой международный, да и внутренний авторитет. Ракета была для него мастерком, которым он возводил «величественное здание коммунизма» – одно из любимых выражений Никиты Сергеевича. В более низких эшелонах власти, в ЦК, Совмине, министерствах, причастных к космонавтике, она тоже рассматривалась прежде всего как некий политический рычаг, отвечающий потребе сегодняшнего дня. Немало умных людей (обывательское мнение, будто все чиновники – дураки, ложно) с рвением замечательным подключались к новой работе, да не просто подключались, а энергично при этом отпихивали тех, кто тоже хотел подключиться. То соперничество, которое наблюдалось в США между армией, флотом и ВВС, с поправками на специфику системы, присутствовало и у нас, разве что соперники были другие. Все понимали, что космонавтика – не просто новая, сверкающая золотыми звездами научно-техническая жила, но нечто более важное – знамение времени, зеркало эпохи, а потому сулит власть, карьеру, награды, сулит радости жизни.
