В дальнейшем сам Кеннеди не раз подчеркивал престижность лунной программы США. Комментируя его речь в Хьюстоне в сентябре 1962 года, «Нью-Йорк тайме» писала о том, что «президент Кеннеди проникновенно говорил о планируемых сейчас громадных и дорогостоящих усилиях, направленных на то, чтобы американец достиг Луны в этом десятилетии. Аргументация по существу сводится к тому, что те темпы и расходы, которые были установлены правительством Кеннеди, необходимы потому, что мы не можем позволить себе разрешить Советскому Союзу занимать ведущее положение в космосе. Короче, мы должны соревноваться и соревноваться успешно. Соединенные Штаты взяли на себя обязательства и не могут отступить».
Читая это, ощущаешь несвободу выбора. Вроде бы высадка на Луну не желание, а обязанность, тягостная необходимость выполнить некое, независимое от воли, высшее предначертание. Уолтер Липпман – самый популярный журналист США в те годы – заметил коротко и зло: «Это показуха, а не наука, и она компрометирует всю Землю». Показуха не показуха, а работы разворачивались очень быстро. Уже в 1961 году НАСА купило за 80 миллионов долларов около 88 акров земли на острове Мэррит в Мексиканском заливе на самом юге Флориды и приступило к строительству «лунного порта». На месте камышовых зарослей, набитых мириадами москитов, поднимался город Кейп Кеннеди, вокруг роились городки-спутники: Порт Канаверал, Коко-Бич, О'Голли, население росло, как в годы калифорнийской «золотой лихорадки»: с 24 тысяч до 265 тысяч.
С такой же невероятной скоростью рождались и отмирали различные проекты достижения Луны. Выбирали ракету-носитель. Что строить: «Нову» со стартовым весом 4500 тонн или более скромный «Сатурн-5» – 3000 тонн? Каким должен быть лунный корабль? Вариантов было множество, вплоть до 10-местного проекта. Кеннеди добился главного: признания лунной программы – программой общенациональной. Все делалось очень солидно, с размахом, с широким применением компьютеров, вся научно-техническая, технологическая, индустриальная мощь самой богатой страны мира была направлена на ее реализацию.
В 1963 году Кеннеди застрелили в Далласе. Президентом становится Линдон Джонсон. Он убежденно сохраняет космический курс своего предшественника. Еще за шесть лет до этого, когда полетел наш первый спутник, Джонсон говорил сердито:
– Я не верю, что нынешнее поколение американцев хочет примириться с положением, когда каждую ночь приходится ложиться спать при свете «коммунистической луны»...
Деньги! Джонсон не только не перекрыл могучие финансовые потоки, питающие лунную программу, он превратил их в настоящие золотые водопады. Общая сумма ассигнований на исследования космоса с 1808,4 миллиона долларов в 1961 году, когда была объявлена лунная программа, возросла в 1964 году до 7038 миллионов.
Наши «Востоки» были намного тяжелее американских «Меркуриев», мы запускали ракеты вокруг Луны и на Луну, стартовали к планетам, первый космонавт был наш, первая женщина в космосе наша, на конец 1964 года мы запустили одних только спутников «Космос» больше полусотни, из 13 людей, побывавших на орбите, 9 были наши – мы лидировали во всех пунктах всех космических программ, мы были впереди на всех дистанциях «космической гонки», но расстояние между нами и заокеанским соперником стремительно сокращалось, и мы уже слышали за своим затылком горячее дыхание азартного американца.
Все биографы Королева упирают на то, как облегчили его труд космические победы, как помогала теперь ему, пусть безликая, но громкая слава. Но ведь все это и невероятно осложнило его жизнь! Поставленные им самим перед собой и всячески поощряемые людьми, стоящими у власти, условия непременного и очевидного первенства в космонавтике требовали постоянного напряжения всех его сил. Более того, после полета Гагарина требования эти начинают выходить за пределы возможностей даже такого человека, каким был Королев. Они определялись теперь уже не его яростной, сметающей все преграды на своем пути энергией, не умом и талантом его соратников, не могуществом его ОКБ и даже не высоким потенциалом, накопленным Устиновым и другими руководителями отдельных областей промышленности, а экономическим, технологическим и научным потенциалом всей страны. Гонка в космосе по существу превращалась в соревнование двух экономических систем. Существовали сотни причин, объясняющих, почему мы обогнали американцев в космосе. И была одна причина, по которой они должны были нас догнать: они были богаче. Понимал ли это Королев? Думаю, что понимал. Жизнь заставила это понять. В то, что Гагарин – пик судьбы, верить не хотел, а что дальше становилось не легче, а все труднее и труднее, не мог не чувствовать.
Самый первый набросок Н-1 предполагал, что ракета поднимет на орбиту от 20 до 40 тонн – почти восьмикратное увеличение мощности в сравнении с Р-7. Этот вариант и был в работе, когда Королеву позвонили из ЦК и сказали, что Никита Сергеевич просит его приехать в Пицунду. Королев задумался: надо было решить, какие плакаты требуется срочно нарисовать к предстоящему совещанию. Сергей Павлович руководствовался давно проверенным правилом: слова убеждают не всегда, а потому начальству непременно нужно что-то показывать. Лучше всего – готовые машины в цеху или просто на старте. Но поскольку на совещаниях это сделать нельзя, необходимы плакаты. Уровень популяризации – нижайший. Никаких чертежей. Графики самые простые, безо всяких логарифмических координат. Желательно избегать величин относительных. Все должно быть на уровне шестого класса средней школы – просто и ясно: скорость, вес, высота, дальность, если это выгодно – рубли. И еще: плакаты должны быть обязательно красивы, от этого в немалой степени зависел успех доклада. Поэтому Королев был очень придирчив к плакатам, долго объяснял непосредственным исполнителям, как, где, в каком масштабе и даже каким цветом что требуется нарисовать, а потом долго все сам проверял и нередко заставлял переделывать. Он знал: даже малая, чисто техническая неточность в плакате может быть так использована опытным оппонентом, что мигом загубит весь твой доклад и все обсуждение развернет таким образом, что выправить положение будет очень трудно. Для Пицунды плакаты требовались обязательно.
Все приглашенные Хрущевым гости размещались в санатории ЦК КПСС в Гаграх, откуда безо всяких объяснений причин выселили всех отдыхающих. Это было сделано столь строго и категорично, что никому и в голову не пришло скандалить и соваться со своими путевками. Да и февраль – сезон, когда большое начальство наезжает редко.
... Королев не знал леса, не понимал его. В детстве – в Нежине, в Киеве, в Одессе – леса не было, он был знаком с деревьями лишь как горожанин и близко видел настоящий лес, пожалуй, только по дороге на прииск Мальдяк. Гиганты знаменитой реликтовой рощи на Пицунде были непохожи на те высокие, голые и прямые сосны, которые росли в Барвихе на даче, где летом жила Мария Николаевна, к которой он иногда заезжал. Темно-зеленая крона этих древних деревьев была могуча и широка, В них не было стройности корабельного леса: все сосны росли немного вкривь и вкось – взрослые стволы сохраняли память о далеких днях, когда морские шквалы гнули и крутили их тонкие юные тела.
Миновав аккуратную беломраморную проходную, узкие окошки которой делали ее похожей на какой-то аристократический дот, машины остановились у правительственной виллы, вышедшие из них гости сразу окунулись в крепкий, душный воздух субтропического леса. Реликты пахли не смолой, как обычные сосны, а источали незнакомый сложный лекарственный запах дорогой, незагаженной больницы.
Деятельная натура Хрущева не выдерживала курортного ритма, надоедали и долгие прогулки, и плескание в бассейне. Однажды он подумал, что можно неплохо поработать и во время отдыха, который он проводил в Ливадии, но в последнее время чаще – в Пицунде. Нередко случалось, что поблизости отдыхали люди, с которыми ему давно хотелось что-то обсудить, посоветоваться, да просто поговорить. Из ракетчиков на даче Никиты Сергеевича бывали Королев, Глушко, Пилюгин, Челомей, Янгель. Обедали, болтали, обстановка была очень непринужденной.
