Сколько радости черпала я в общении с Эскамом, сколько утешения дарил он мне своими щедрыми выдержками из древних, пока старость и ухудшившееся здоровье не заставили его удалиться на покой; и сколько же радости черпала я в общении с Робином, даже в мыслях о нем…

Но в каждом, Эдеме обитает свой змей, нет радости, которая не таила бы в себе боль.

Я знала, что Робин потратил часть подаренных мною денег на то, чтобы перевезти жену ближе ко двору. Сесил, у которого тоже были свои «глаза и уши», проследил, чтобы мне донесли. Заботами Норфолка, который запустил слух в нашу придворную лужу, зная, что он обязательно доплывет до меня, я узнала и место — Кумнор в Оксфордшире, где Робин поселил также и своего управляющего, молчаливого, угрюмого Форестера вместе со слугами и приказом держать ее взаперти.

Меня это смущало. Зачем сажать ее под замок?

Значит, она — пленница, птичка в клетке, потому что он залетел в небесные выси и не хочет обременять свой полет грудастой сизаркой-женой?

Почему я думала о ней? Ведь ее существование оставалось для меня нематериальным. Мало того, она оказывала мне услугу: никто не мог заподозрить Робина в том, что он из корыстных целей добивается моей руки. Он женат, я думаю о замужестве, больше и говорить не о чем.

Однако образ Эми по-прежнему преследовал меня. Я видела ее ясно, как днем, ее маленькое тело и полуоткрытый рот, этот враждебный взгляд исподлобья, пухлые смуглые груди и облако рыжих волос.

Почему он никогда о ней не говорит?

И еще хуже: почему я сама не решаюсь вызвать ее призрак?

Потому что она не уйдет. Она будет жить, она будет нас преследовать. Ибо она жива, она не призрак, она — реальная женщина, а значит, и реальная угроза моему спокойствию.

И все же я не заговаривала о ней.

А жизнь шла своим чередом. Чем щедрее я одаривала Робина, тем больше совет настаивал на моем замужестве. Что мне отвечать?

Пока я медлила, кое-кому надоело ждать.

Однажды в присутствии новый посол, епископ Квадра де Авила, толстый, гладкий князь испанской церкви, разодетый в алое и черное, вручил свои верительные грамоты и попросил разрешения обратиться.

— Говорите, ваше преосвященство.

У него был приятный, ласкающий слух выговор.

— Его Священное Католическое Величество король Испанский приветствует свою возлюбленную сестру. Ее Светлейшее Императорское Величество королеву Англии, и просит пожелать ему счастья по случаю помолвки.

— Помолвки?

— С французской принцессой.

С сестрой короля и золовкой Марии! Значит, теперь и Филипп обернулся против меня?

Я затрепетала:

— Хороша же была любовь вашего хозяина ко мне, если он не утерпел подцепить принцессу, хотя мог заполучить королеву!

Де Квадра развел руками и зашевелил пухлыми смуглыми пальчиками, каждый из которых красноречиво выражал всю глубину его сожалений.

— И все же увы. Дражайшее Величество! — Он скорбно отклячил губу. — Королю нужен сын… Испании нужен наследник… а время не ждет.

Время не ждет…

— Габсбург! — вторили друг другу Шрусбери, Сесил и Дерби.

— Англичанин! — возглашали Бедфорд, протестанты и народ.

— Я! — канючил Арундел.

— Я? — вопрошал Пикеринг.

Лишь мой избранник молчал — и я знала почему.

Наконец я поняла, что не в силах больше копить горе в себе — надо выплеснуть его наружу, иначе оно разъест меня изнутри. Однажды, входя в присутствие, я увидела Робина — он, как всегда, стоял в дверях, чтобы первым приветствовать королеву. По обыкновению, все повернулись ко мне — кузен Ноллис, высокий белоголовый Гарри Хансдон, наш родственник лорд Говард, прямой, как шомпол, старик Бедфорд — он спорил о военном искусстве с только что вернувшимся из Франции графом Сассексом. Однако Робин весь ушел в разговор с моей нелюбимой кузиной Екатериной Грей и графом Гертфордом, сыном покойного лорда-протектора, рослым, хорошо сложенным, однако туповатым юношей, которого я никогда не жаловала.

Что-то в том, как Екатерина повернула бледное, словно примула, лицо к моему лорду — это мой лорд, слышишь, Екатерина! — ив том, как он с улыбкой внимает ее словам, задело меня за. живое.

— Ее Величество королева!

При выкрике герольдов он резко выпрямился и очутился рядом со мной.

— Ваша Светлейшая милость!

Я не утерпела, яд так и брызгал из меня:

— None vien ingannato, se поп che si fida!

За спиной у меня Мария Сидни, сестра Робина, и Джейн Сеймур деликатно отступили на несколько шагов. Глаза у Робина расширились, словно от сильной боли. Он медленно повторил:

— «Кто слишком доверяет, бывает обманут»?

Вы слишком мне доверяли? Доверяли? И обмануты — мною? Миледи, чем я заслужил подобный упрек?

Я злилась на него и еще больше на себя.

— Ничем! Прикажите музыкантам, пусть играют! Пусть все танцуют!

Он покачал головой, все еще недоумевая.

— Конечно, Ваше Величество… — Оглянулся на Екатерину — она ластилась к графу Гертфорду еще нежнее, чем за минуту до того к Робину. Лицо его потемнело. — На вашу пословицу, мадам, я отвечу другой! Chi ama, crede — кто любит, верит!

— Chi ama… — Я взорвалась:

— Это ложь!

Chi ama, tene! Кто любит, страшится! Всегда!

Всегда, всегда! — И, к своей ярости, разразилась слезами.

Он стремительно шагнул вперед и схватил меня за руку.

— Освободите зал! — крикнул он лорду-гофмейстеру. — Ее Величество удаляется!

Стража ринулась вперед и расчистила мне путь сквозь толпу.

— Идемте, миледи!

Подняв голову, кивая и улыбаясь по сторонам, словно все в порядке, Робин быстро провел меня через толпу в смежную комнату.

— Подайте Ее Величеству вина, смочите салфетку в розовой воде и оставьте нас, — приказал он служителям.

В мгновение ока приказ был исполнен. Мы остались одни.

Он подошел, нежно поднес к моим губам тяжелый серебряный кубок:

— Вот, мадам… глоток канарского… это придаст вам сил…

Я отпила. Его рука у меня на лбу была прохладна, нежна, тверда. В мозгу пульсировала боль. Он встал рядом на колени, заботливо приложил к вискам только что смоченную салфетку.

— А теперь. Ваше Величество… моя сладчайшая госпожа… царица женщин… скажите, что вас печалит. Неужто мой разговор с леди Екатериной? Вам нечего страшиться! Полноте, вы затмеваете ее, как звезда — головешку! Скажите же, чем я вызвал вашу ревность?

Меня затрясло, слезы хлынули градом. Я понимала, как жалко выгляжу, но я должна была сказать:

— В слове «чем» — три буквы, и одна из них «эм»!

Его лицо исказила невыразимая мука.

— О, миледи… леди Елизавета! Не плачьте из-за этого! Не плачьте из-за нее… или из-за меня!

Как объяснить ему, что я плачу не из-за нее, но из-за нас двоих?

— Робин… прости меня… что с Эми? Что с твоей женой?

И вновь его черты исказила нестерпимая боль.

— Мадам, вы не можете не видеть — не догадываться, — как мало она для меня значит! — Он затряс головой яростно, почти иронично. — Но она по-прежнему моя жена, да, моя дорогая « женушка!

Его горечь была как на ладони. Мне захотелось сделать ему больно.

— Но вы женились на ней!

Он почти оскалился.

— В семнадцать лет? Что мальчишка в эти годы понимает, кроме зова плоти? А когда я набросился на нее, как каннибал, и пресытился до отвала, что осталось потом?

Телесные браки начинаются с радости, а кончаются горем.

Пророческие слова Сесила, сказанные на Робиновой свадьбе, через десятилетие глухо отозвались в моих ушах. Бедная Эми. Ах, бедная Эми! Сафо словно знала ее историю, описав ее удел: «Лань, что со львом спозналась, от любви погибнет».

Жалость переполняла меня.

— Неужели совсем ничего не осталось?

Он зло рассмеялся:

— Для меня — сыворотка из-под прокисшей страсти. Для нее — нечто худшее, муж, который ей теперь отвратителен.