Красивая блондинка с великолепными плечами, чей профиль был мне смутно знаком, занимавшая соседнее кресло, вставая, уронила крошечную сумочку, лежавшую у нее на коленях. Прежде чем я успел сложиться вдвое и подобрать ее, она наклонилась с той же целью. И моя галантная предупредительность, задавленная в зародыше, была щедро вознаграждена. Ее асимметричное декольте, щедро открывавшее левую грудь и целомудренно скрывавшее правую, открыло головокружительные глубины, в которые погрузился мой взор. Золотой крестик на цепочке болтался между двумя соблазнительными холмами. Эстетическое зрелище длилось недолго, но я успел заметить, что та грудь, которую скрывали от восхищенных взоров, имела одну странную особенность. Красивая блондинка, подобрав свою сумочку, встала. Я сделал вид, что ничего не видел, и проложил себе путь в толпе до центрального прохода. В холле кинотеатра я стал переходить от группы к группе в поисках Марка Ковета, который в момент нашего прибытия был отделен от меня билетершей, рассаживавшей народ, исходя из своих стратегических соображений. Наконец я поймал его.

– Куда пойдем? – спросил я, поднимая локоть, как горнист, дающий сигнал атаки.

– "Камера-клуб" вас устроит?

– Согласен на "Камера-клуб".

Мы прошли по Елисейским полям, оживленным, как средь бела дня, сверкающим световой рекламой и освещенным витринами магазинов. Мы прошли между издательствами "Жур де Франс" и "Ле Фигаро", свернули под деревья проспекта Матиньон, где в особняке располагался "Камера-клуб" – место полуночных встреч всех избранных мира кино. Помещение клуба тонуло в роскоши: огромные, как озера, зеркала на стенах везде, где только возможно, позолота, повсюду шелк и бархат. И даже под пыткой швейцар никогда бы не признался, что он родом из Бельвиля[3]. А между тем, это был самый обычный холуй, как и все прочие, но те не щеголяли в униформе. В зале ресторана все столики, покрытые узорчатыми скатертями, уставленные серебром и хрусталем, были заняты. Вокруг сновали официанты во фраках. Мы вошли в бар, где кишело тараторящее человечество. Марк Ковет нашел свободный табурет, но почти тотчас же бросил меня одного, поскольку ему надо было кого-то срочно повидать. Я взобрался на сиденье, вытащил трубку, набил ее и заказал выпивку. Потом расстегнул воротник, который сдавливал мне шею, и принялся размышлять о тайком увиденной груди. Вокруг меня шло бурное обсуждение «Глухих угроз». Кто-то оглушительно провозгласил, что это было сен-са-ци-он-но. Этот тип, отделяя слог от слога, выдавал слово по частям, как колбасу.

– ...Полностью разделяю ваше мнение. Этот язык просто первоклассен.

– Да, большое искусство. Если бы этот фильм был представлен на фестивале, он сорвал бы все премии.

– Подождите еще "Хлеб, брошенный птицам", – охладил их пыл другой пророк. – Если бы он участвовал в конкурсе...

Тут вернулся Марк Ковет в сопровождении молодого разбитного парня с рыжей шевелюрой, в смокинге, взятом напрокат.

– Разрешите представить вам Рабастена, – сказал Ковет. – Собрат. Мой собрат. Он непременно хочет познакомиться с вами.

– Жюль Рабастен, – добавил рыжий, улыбаясь и протягивая мне руку. (Я ее пожал, поскольку это ни к чему не обязывало.) – Жюло для дам и друзей. Я работаю в "Кино-газете"... (И он принялся тискать мне руку. Глаза его сверкали.) ... Ах, мсье Бюрма, я так счастлив с вами познакомиться. Просто в восторге. Право слово. Вы не можете себе представить...

И он многократно повторил, что я не могу себе представить. Вопреки явному интересу к моей персоне, он, видимо, не очень мне доверял, но традиции знал хорошо:

– Это надо обмыть, а? – сказал он. Я не отказался.

– Итак, – продолжал он. – Теперь, когда Грас Стендфорд вернулась в Америку, чьим телохранителем вы состоите?

– Ничьим. Но продолжаю посещать кинематографические круги.

– Вам должно было надоесть, – вздохнул он. – Это, быть может, живописно, но здесь не происходит ничего особенного. Много ли трупов подобрали вы вокруг Грас Стендфорд?

– Я оставил мой катафалк в гараже.

– Так я и думал. Но, может быть, теперь это изменится. Говорю это, потому что занимаюсь не только киношниками. Я работаю корреспондентом криминальной хроники для нескольких провинциальных газет. Мне известно, что Ковет пользуется у вас исключительным правом, черт возьми! Все, что написано о Грас Стендфорд, вышло из-под его пера. И теперь он мог бы оставить жалкие крохи своим коллегам. Я...

Марк Ковет выругался. Рабастен продолжал:

– Короче, если вы наткнетесь на какой-нибудь труп, дайте мне знать. Вот на всякий случай моя визитная карточка.

И он вручил мне карточку, которую я положил себе в карман.

– Вот оно, новое поколение, – проворчал Марк Ковет. – Честолюбиво. Крайне честолюбиво и готово вырвать хлеб изо рта у старших, лишь бы добиться успеха. Ах! Кровопийцы!

Они принялись переругиваться, когда еще один юнец в очках и с усами, с фотоаппаратом на животе и вспышкой в руке, ударил рыжего по плечу:

– Привет, Рабас. Я удираю. Ты берешь машину?

– Нет, – ответил тот. – Эй! Фред! Ты знаком с этими господами?

– Марк Ковет из "Крепюскюль", не так ли? – сказал Фред. – Фред Фредди из "Радара".

Журналисты обменялись рукопожатием.

– А этот господин – Нестор Бюрма, – продолжал Рабастен.

Фред заинтересованно раскрыл глаза:

– Ах, да. Ну, конечно! Ковет... Бюрма... Два сапога – пара, а?

– Прекрасная пара, – поддержал Ковет.

– Детектив-таран, бывший телохранитель очаровательной Грас Стендфорд, – сказал Рабастен.

– Он самый, собственной персоной, – скромно сказал я.

Яркая вспышка на мгновение ослепила меня. Фред Фредди не терял времени:

– А вот тебе и хорошенький документ для твоих личных архивов, Жюло, – рассмеялся он. – Ты его получишь завтра, если я, конечно, не забуду. Это стоит стаканчика виски, или нет?

– Мне выдали на расходы, в том числе и на выпивку, – сказал Рабастен.

Он заказал виски для фотографа и для нас. Фред Фредди проглотил свою порцию залпом до дна.

– А теперь я смываюсь, – сказал он, вытирая губы тыльной стороной ладони. – Какая свинская профессия! Все время только фотографии. Привет, ребята.

И он исчез в толпе.

– Да, свинская профессия, – простонал Рабастен, запустив руку в свою рыжую шевелюру. – С тех пор, как я взял в руки перо, мне пришлось сто раз рассказывать об одном и том же. И ни разу не напасть на сенсационное сообщение, которое сделало бы меня знаменитостью...

– Что опять хочешь поживиться на халяву? – проворчал Марк Ковет.

– Замолчите, – сказал я. – Между вами двумя я чувствую себя товаром.

Рабастен выругался и осушил до конца свой стакан, а заодно и стакан своего соседа по стойке, потом заказал новую выпивку для всех. Где-то рядом было произнесено имя Денизы Фалез. Рыжий пожал плечами:

– Меня уже мутит от них, – сказал он, – с их Денизой Фалез.

Я прищелкнул пальцами:

– Она сидела рядом со мной в кинотеатре "Франсуа I". Я чувствовал, что ее лицо было мне чем-то знакомо, но не мог подобрать к нему имени. Теперь все стало на место.

– Да, – усмехнулся Ковет. – Теперь ее узнают в лицо. Она, видимо, изменила политику и не хочет больше показывать свою грудь. Однако, в фильме "Стоп, граница" она имела колоссальный успех.

– И своим успехом фильм обязан только ей, – добавил Рабастен. – В наклоне, крупным планом и так далее. Но в своем последнем фильме, который вышел десять дней тому назад, "Мое сердце летит" она упакована, как мумия. Над публикой издеваются, иначе не скажешь. Если Дениза будет продолжать в том же духе, то она очень скоро станет статисткой...

– Вот и она, – сказал я, указывая подбородком и своей трубкой на вход в зал.

В зал входила пара, встреченная одобрительным шепотом. Мужчина – лысый, обливающийся потом пузан, я встречал его уже в коридорах "Космополитена". Спотыкаясь, он сопровождал Денизу Фалез, мою соседку по кинозалу, красивую блондинку с изумительными плечами и асимметричным декольте, и все эти почести были обращены именно к ней. Она улыбалась усталой деланной улыбкой, настолько усталой, что глаза как бы отсутствовали. Мелькнули две-три вспышки.