Как же так вышло, порой задаюсь я вопросом, что столь ярая собачница вроде меня придумывает целую кучу историй, где и листа не обходится без кошек?

Я вправду не знаю, что ответить. Пускай, по большему счёту, как раз собаки составляли мне компанию долгие-долгие годы, в спутниках моих ходило немало и кошачьего племени. Первым же товарищем, именно что — полностью моим, у тогдашней меня, — совсем ещё девчонки, — стал Локи, длинношёрстый чёрный котяра. Настолько неустрашимый зверь, что, порой, казалось, будто в нём больше от пса, чем собственно от кота. Иногда мне случалось находить его — глубокой, Фэрбенкской [1]зимой, — уютно свернувшимся калачиком меж парой лаек.

Едва выйдя замуж, в Кодьяке, я на пару с мужем радовалась компании Хлорофиллы, молоденькой кошечки моего супруга. Будучи нестерилизованной, она весьма и весьма поспособствовала местной кошачьей популяции, немало разнообразив, так сказать, генофонд Кодьяка, за что соседи с любовью звали её «кошачьей производительницей».

Ныне же я всецело принадлежу Пи, чёрно-белой, с манишкой, кошке, — ей уже за девятнадцать. Она стала моим самым преданным кошачьим «соавтором», просиживая на хозяйских коленях многие часы, покуда я печатала — выглядывая поверх и суясь с боков. Сэм — помоложе, ему только восемнадцать, знатный ходок по столам и воришка обеденных закусок, настоящий бич, терроризирующий бренное существование моего супруга. Но, вопреки твёрдой решимости не заводить боле никого из кошачьей породы, в декабре две тыщи девятого в рядах домочадцев произошло прибавление в виде Принцессы и Фэтти (Толстяка). Подросшие из одного помёта, они на удивление легко доказали, сколь хорошо могут приспосабливаться к нам — а также нашим псам, детям и своим родичам, кошачьим старейшинам.

Толстяк — огненно-оранжевого окраса. Голубоглазый котяра. И большой охотник сказывать сказки.

— Я допустила ошибку и всё ещё расплачиваюсь за это. — Говоря так, Розмари пыталась смотреться сильнее, чем ощущала себя сама. Менее отчаявшейся и более по-деловому чёткой.

— Ты уже порядком рассчиталась за неё, — решительно отозвалась Хилия.

С детства лучшая подруга её, Хилия всегда принимала самое крепкое участие в делах касаемо самой Розамари. Бывшая порой бестактной, но неизменно преданной, Хилия. И верность эта, проявившаяся вновь, на редкость много значила для женщины.

Подхватив Гилльяма, Розмари легонько подбросила малыша в воздух. Карапуз, хныкая, цыплялся за колени с того мгновения, как мать опустила его вниз. И только взятый на руки наконец затих.

— Смотри, избалуешь и испортишь, — заметила Хилия.

— Да нет, я просто подержу его, — ответила Розмари. — И если уж на то пошло, не думаю, что он — ошибка. Уж что-что, а мальчик — единственно хорошее, что вышло из моей… ошибки.

— Ох, я вовсе не о нёмговорила! — мгновенно всполошилась Хилия. Её собственный кроха, всего месяца отроду, дремал на груди, прикрыв глазки, покуда мать кормила его молоком. Гилльям, поудобней устроившись на коленях Розмари, уже клонился поближе, с любопытством глазея свысока на младенца. Ручонка тянулась к малышке.

— Дать ей отдохнуть, Гилльям. Не смей пихать её.

— Ты вполне расплатилась за ту ошибку, — продолжила, словно позабыв о досадной запинке, Хилия. — Ты страдала, казня себя, без малого три года. Несправедливо, что теперь он вернётся домой и, как ни в чём не бывало, вздумает начать всё заново.

— Это егодом, — вскользь подчеркнула Розмари. — Доставшийся от деда. Его клочок земли. И Гилльям — егосын, как он давеча бахвалился в таверне. Он в своём праве: всё это — его.

— Не смей даже говорить так! Это не егодом! Не смей защищать этого негодяя! Да и дед отписал всё за Гилльямом. Не Пеллом, — Гилльямом! Собственный дед не мог довериться Пеллу, зная, что он поступит подобным образом, как с тобой, так и с родным сыном. И ты, как мать Гилльяма, имеешь столько же прав находиться здесь, если уж на то пошло. И даже более: кто как не ты, и только ты, вкалывала здесь в одиночку? В каком виде были здешние стены, когда этот поганец бросил тебя одну, с животом, шатаясь и бездельничая со своей морранийской девкой? Лачуга! Хибара с напрочь прохудившейся крышей, наполовину осыпавшейся трубой и двором, заросшим сверху донизу чертополохом да бодыльями молочая. А гляньте-ка теперь туда! — Гневные слова Хилии гремели, словно комья осыпающейся промёрзлой земли, покуда подруга яростно тыкала пальцем то сюда то туда, вдоль крохотной, но опрятной комнатушки. То был самый обычный, простенький деревенский коттедж, с настилом заместо пола, стенами из грубого камня, одной-единственной дверью и одиноким квадратом окошка. Как раз на подоконнике последнего дрых сейчас солнечно-рыжий кот, раскинувшись всеми лапами, словно янтарный ломоть расплывшегося в лучах яркого весеннего солнышка сладкого мёда.

— Погляди-ка на эти занавески да покрывала на кровати! Присмотрись к камину, искусному как шпилька! Давай, смелее, взгляни! На тесно переложенную кровлю, наконец! Там, конечно, неплохо было бы подложить свежей соломы, но подлатанные тобой заплаты держатся, и ещё как держатся! А теперь — выгляни в окно! Рядки грядок с овощами пускают завязи, полдюжины цыплят квохчут и царапают землю, а корова с телёнком в брюхе пасётся, сытая! И чья, чья, спрашиваю я, это работа? Твоя, вот чья! А не этого ни на что не годного лентяя и бездельника Пелла! Стоило тупой маленькой шлюшке подмигнуть одним глазком да поизвиваться, повертеть на нём задом, — и готово; он тут же смылся к ней и её папаше с мамашей. И теперь, после всех штучек, что она с ним проделывали, теперь, когда и папаша её узрел наконец, что если до чего Пелл и охотник, так до звонкой монеты, и цена ему — гнутый медяк, да и выгнал его взашей… с чего он взял, что может вот так запросто заявиться обратно и заполучить вдобавок всё, что ты с таким трудом выстраивала эти годы? Да о каком ещё там праве он смеет толковать?!

— Как и моём, Хилия, равно как и моём. По закону мы оба приходимся Гилльяму родителями. Мы оба имеем право заправлять наследством, в его, разумеется, пользу, до той поры, пока он не вырастет в мужчину. Как мать Гилльяма, я могу утвердить своё право, но, вместе с тем, не могу отрицать наличие того же у самого Пелла. Так оно и есть, — уныло проговорила Розмари, но робкая улыбка прорезалась на лице, стоило ей заслышать, с каким напором восстаёт подруга, обороняя девушку.

— Согласно закону, да, — рявкнула, чуть ли не выплёвывая слово «закон», Хилия. — Я говорю о правоте и праве, а не о законах! Скажи, он на деле осмелел настолько, чтобы свободно захаживать сюда?

Быстро пригасив поднявшийся было в груди страх и загнав ростки его куда подальше, Розмари понадеялась, что не позволила пробраться на лицо ни одной из смутных тревог.

— Нет, покамест нет. Но вчера до меня дошли слухи, что он вернулся в город и болтал в таверне, мол, раз собирается домой, то готов заодно возложить на себя и обязанности, как отца, так и землевладельца. Думаю, набирается теперь смелости открыто столкнуться со мной лицом к лицу. Я слышала, что Пелл проводит ночи в отцовском доме. Не думаю, что его матушка более меня нуждается в сыне. Ей и так нелегко приходится, с пелловым-то беспутным отцом, что регулярно охаживает женушку, за неимением какой-другой прислуги. Так что, могу только гадать, как долго она ещё собирается терпеть сыновньи выкрутасы под своей крышей. Они оба будут давить на него, мол, убирался бы оттуда; я даже подозреваю, кудаотец Пелла предложит ему направиться. Тот всегда негодовал, что я зажилась здесь. Приговаривал, мол, что и коттедж и земля должны были отойти в первую очередь к нему самому, а не, миновав его, напрямую к Пеллу.

— А разве не дед Пелла предложил передать наследство, когда его внук обрюхатил тебя?