Клаус и Солнышко незаметно проскочили в кладовую.

Подобно церковному колоколу, гробу и бочонку с растаявшим шоколадом, кладовая — не самое удобное место для того, чтобы спрятаться, и данная кладовая не была исключением. Младшие Бодлеры очутились в маленькой тесной комнатке, освещенной мигающей лампочкой, одиноко свисавшей с потолка. На одной стене висели на крючках белые халаты, на противоположной имелась ржавая раковина, над которой можно было вымыть руки перед осмотром пациента. Остальное пространство заполняли огромные жестянки с супом-алфавитом, даваемым пациентам на ланч, а также небольшие коробки с резиновыми полосами, назначения которых дети не знали.

— Так, — сказал Клаус, — не очень уютно, но, по крайней мере, тут нас никто не обнаружит.

— Пеш, — выпалила Солнышко, имея в виду что-то вроде «Во всяком случае, пока кому-то не понадобятся резиновые бинты, суп-алфавит, белые халаты или чистые руки».

— Ну, будем одним глазом поглядывать на дверь, — сказал Клаус, — а другим — на список. Он очень длинный, но все-таки сейчас у нас есть кой-какое время и мы успеем найти имя Вайолет.

— Верно, — одобрила Солнышко.

Клаус положил список на одну из жестянок с супом и торопливо начал перелистывать страницы. Как он уже заметил, фамилии стояли не в алфавитном порядке, а по отделениям, так что детям пришлось изучать каждую страницу в надежде заметить имя «Вайолет Бодлер» в списке всех больных. Однако, после того как они просмотрели список под заголовком Отделение Больного Горла и внимательно изучили имена в Отделении Сломанных Шей, прочесали весь список больных, находящихся в Отделении Заразной Сыпи, Клаусу и Солнышку показалось, что они попали в Отделение Упавших Духом, ибо нигде им не попалось имени Вайолет. При свете мигающей лампочки двое Бодлеров лихорадочно листали страницу за страницей, но не находили ничего, что помогло бы им определить, где спрятана сестра.

— Ее здесь нет, — заключил Клаус, откладывая последнюю страницу Отделения Пневмонии. — В списке нет ее имени. Как же отыскать ее в этой огромной больнице, когда нам неизвестно, в какой она палате?

— Псевдоним, — подсказала Солнышко, желая сказать «Может быть, она записана под другим именем?»

— Правильно, — согласился Клаус и снова взглянул на список. — Ведь у Маттатиаса настоящее имя Граф Олаф. Может, он придумал и для Вайолет новое имя, чтобы мы не могли ее освободить. Но где тут настоящая Вайолет? Она может быть кем угодно, от Михаила Булгакова до Харуки Мураками. Что нам делать? Где-то тут, в больнице, готовятся делать абсолютно ненужную операцию нашей сестре, а мы…

Клауса прервал трескучий смех, раздавшийся над головой у Бодлеров. Они подняли глаза и увидали на потолке квадратный динамик.

— Внимание! — сказал, отсмеявшись, Маттатиас. — Доктор Флакутоно, пожалуйста, явитесь в Хирургическое Отделение для подготовки к краниоэктомии.

— флакутоно! — повторила Солнышко.

— Да, я тоже вспомнил это имя, — проговорил Клаус. — Этим фальшивым именем пользовался один из сообщников Графа Олафа, когда мы жили в Полтривилле.

— Тайофрек! — с отчаянием произнесла Солнышко. Она хотела сказать «Вайолет грозит серьезная опасность, надо немедленно найти ее». Но Клаус не отозвался. Его глаза за стеклами очков были полузакрыты, как и всегда, когда он старался вспомнить что-то из прочитанного.

— Флакутоно, — повторил он. — И еще раз, с расстановкой: — Фла-ку-то-но. — Затем он сунул. руку в карман, где хранил все важные бумаги, какие Бодлерам удалось собрать. — Аль Фонкут, — сказал он и вынул одну из страниц квегмайровской записной книжки. Там были написаны слова «Ана Грамма», которые показались Бодлерам бессмысленными, когда они все вместе разглядывали эту страницу. Клаус посмотрел на страницу из записной книжки, потом на список больных, потом опять на страницу. Затем он взглянул на Солнышко, и она увидела, как глаза его расширились. Так происходило всегда, если Клаусу удавалось решить очередную задачу.

— Я, кажется, догадался, как найти Вайолет, — медленно проговорил он. — Нам понадобятся твои зубы, Солнышко.

— Готова, — отозвалась Солнышко и открыла рот.

Клаус улыбнулся и показал на стопку жестянок.

— Открой одну, — попросил он, — и поскорее.

— Рекацир? — спросила ошарашенная Солнышко.

Слово «ошарашенная» означает здесь «изумленная тем, что Клаус именно сейчас вздумал есть суп-алфавит», а «рекацир» в данном случае означает «Клаус, почему тебе вздумалось есть суп-алфавит именно сейчас?».

— Мы не будем его есть, — ответил Клаус, вручая Солнышку одну из жестянок. — Мы почти весь выльем в раковину.

— Пиетрисикамоллавиадельрехиотемексити — выговорила Солнышко, что, как вы, вероятно, помните, приблизительно означает «Признаюсь, я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит». Солнышко произносила это словосочетание трижды за свою жизнь и начинала подозревать, что с возрастом ей придется произносить его все чаще и чаще.

— В прошлый раз ты это сказала, когда мы пытались расшифровать страницы, оставшиеся от Квегмайров. — Клаус улыбнулся, протянул одну страницу Солнышку и показал ей на слова «Ана Грамма». Мы тогда думали — это чье-то имя. Но это своего рода шифр. Анаграмма — это когда ты переставляешь буквы в слове или словах таким образом, чтобы получилось другое слово или слова.

— Все равно пиетрисикамоллавиадельрехиотемексити, — со вздохом сказала Солнышко.

— Сейчас я все тебе объясню, — утешил ее Клаус. — Граф Олаф использует анаграммы, когда хочет что-то скрыть. Сейчас он скрывает нашу сестру. Уверен, что она есть в этом списке, только буквы в ее имени перемешаны. Алфавитный суп поможет расставить буквы по местам.

— Как? — спросила Солнышко.

— Анаграмму трудно разгадать, если нельзя попереставлять по-всякому каждую букву в отдельности, — объяснил Клаус. — Самое лучшее — это детские кубики или маленькие плитки с буквами для игры в «Эрудит», но и алфавитные макаронные буквы сойдут. Давай, открывай поскорей жестянку.

Солнышко улыбнулась, оскалила свои острые-преострые зубы, а затем, с размаху опустив голову, впилась в край банки. Солнышко вспомнила тот день, когда сама научилась вскрывать жестяные банки. Произошло это не так уж давно, но казалось далеким прошлым, поскольку случилось до того, как сгорел дом Бодлеров, в те времена, когда вся семья жила счастливо вместе. Был мамин день рождения, она еще спала, а все остальные возились с тортом в подарок маме. Вайолет взбивала яйца, масло и сахар в миксере своего изобретения. Клаус просеивал муку с корицей, поминутно останавливаясь, чтобы протереть очки. А отец готовил свой знаменитый творожный крем, чтобы густо смазать им пирог. Все шло хорошо, пока не сломалась электрическая открывалка для консервов, а у Вайолет не нашлось нужных инструментов для починки. Отцу до зарезу требовалось открыть банку со сгущенным молоком для глазури, и казалось уже, что торт погиб безвозвратно. И тут вдруг Солнышко, все это время тихо игравшая на полу, произнесла свое первое слово «кус», сказала и впилась зубами в жестянку. В крышке образовались четыре маленькие дырочки, откуда потекло густое сладкое молоко. Бодлеры засмеялись и зааплодировали, мама услыхала их и спустилась со второго этажа, и с тех пор Солнышко использовали, когда требовалось открыть банку с чем угодно, кроме свеклы, пятна от которой трудно отстирать. И вот сейчас, прокусывая верх банки с алфавитным супом, самая младшая из Бодлеров размышляла — действительно ли кто-то из родителей уцелел во время пожара и можно ли возлагать на это надежды на основании лишь одной фразы на тринадцатой странице сникетовского досье. Солнышко гадала, соберется ли когда-нибудь семья Бодлеров воедино, будет ли смеяться и хлопать в ладоши и трудиться вместе, приготовляя что-то сладкое и вкусное…