Белые пушистые облака проплывают над головой. Хорошо вот так лежать и ни о чем не думать. Лежала бы так целую вечность. Тихо. Спокойно. Я люблю, когда на душе спокойно, когда я могу не думать о проблемах, когда время, словно останавливается.

Прошло две недели. Я запретила думать себе о том человеке. Он хотел, чтоб я его вычеркнула, я сделаю это. Пусть для меня это было тяжело. Начинать новую жизнь всегда тяжело. Я улыбалась, смеялась над любыми шутками и старыми анекдотами. Делала вид, что я счастлива. Играла в спокойствие. Верила, что у меня сердце сделано из брони. Я даже почти себя в этом убедила. Только иногда приходила тоска. И слезы готовы были сорваться с ресниц. Но я брала себя в руки и жила дальше.

— Не помешаю? — Он сел рядом.

— Нет. Давно тебя не было видно.

— На работу ездил, — ответил Антон. — А то пить не на что.

— Зачем ты столько пьешь?

— А почему мне этого не делать? Или ты хочешь прочитать лекцию о вреде алкоголя?

— Не хочу.

— Ты меня не боишься. — Это не вопрос, утверждение.

— Нет.

— Почему?

— Потому что я не вижу в тебе мужчину. Ты для меня глупый запутавшийся мальчишка. Может со временем ты и станешь матерым волком, в сторону которого посмотреть страшно, а не то что подойти, но пока ты щенок. Еще пробуешь жизнь молочными клыками, рычишь и злишься, что она тебе не поддается.

— А ведь я могу сейчас сделать что угодно и никто на помощь не придет. Даже от этой мысли не боишься?

— Нет. Не боюсь.

Это было правдой. Я его не боялась, хотя мы были вдвоем, не считая Егора, посреди поля. Антон мог напасть в любую минуту, тем более что он этого не скрывал, да и уже пытался это сделать несколько раз. Но я знала, что даже если он начал бы приставать ко мне посреди толпы, мало кто пришел бы на помощь. Лишь единицы. Такие же дураки, как я. Людям проще отвернуться. Не заметить. А если видят, что кто-то упал, то нужно растоптать. Втоптать в грязь. Постараться сделать так, чтоб человек больше не поднялся.

Отец Алексея стал свидетелем его «игр». Мы тогда были в гостях. Я недавно родила. Алексей решил что нужно показать родителям внука. Им на самом деле было все равно есть Егор или нет. По сути они его не признали. Очередная связь их сына. Очередная забава. Его отец видел в руках Алексея нож. Он видел, что я боюсь Алексея. Но не остановил своего сына. Не помог мне. Потом у нас был с ним разговор наедине. Тогда мне было сказано, что если хоть одна живая душа узнает об «играх», то нынешняя моя жизнь с Алексеем покажется для меня раем. Потому что отец Алексея лично покажет мне, что такое ад. И я поверила. Он был страшнее сына.

Такому человеку было сложно не поверить. Я не видела, что он мог сделать. Только чувствовала, что это будет намного хуже, чем игры Алексея.

— Почему ты хочешь, чтоб тебя боялись?

— Страх — это уважение.

— Страх вызывает ненависть, а не уважение. Уважают за силу, которую ты можешь применить, но не делаешь этого. Сколько тебе лет?

— Девятнадцать. А тебе?

— Двадцать четыре.

Мы замолчали. Проехала машина. Поднялся ветер. Он прошелся по высокой траве, словно погладил ее, приласкал. Только ни думать, ни вспоминать. Раньше получалось ведь запирать мысли, почему сейчас они меня не слушаются? Может потому что я скучаю по нему?

— Мы с тобой как из дурацкого аниме. Парень, девушка и дерево. Мальчонку не считаю. Он где-то далеко от нас.

— Что такое аниме? — Спросила я.

— Мультики японские в основном про школьную любовь.

— Не смотрела.

— Ничего не потеряла. Они дурацкие.

— Зачем же ты их смотришь? — Спрашиваю я.

— Не знаю. — Он на минуту замолчал. — Лера, вот ответить мне на один вопрос. Ты же женщина. Так ведь?

— Так. — И к чему это он?

— Почему вы все такие…

— Какие мужики такие женщины.

— Хочешь сказать, что я сам виноват? — Он сидит и смотрит на меня. Почему в его глазах столько боли?

— Нет. Ты не виноват. — Я не знаю ответа на его вопрос, потому что не знаю ситуации в целом. Но если ему нужно, чтоб кто-то простил его, пусть этим человеком буду я. Он и так был погребен под чувством вины. Слишком сильной вины, чтоб ее мог выдержать один человек на своих плечах.

Мы расстались с ним в городе. Больше не разговаривали. Каждый думал о своем. А дома меня ждал холодный черный чай и корыто, в котором можно было охладиться после жаркого дня. Человек ко всему привыкает, даже мыться в тазу. Хотя раньше мне такое в страшном сне не привиделось бы. Я включила телефон, чтоб дозвониться хозяйки квартиры, нужно было договориться, когда отдать деньги. Она сказала, что за ними зайдет ее сын. Стоило мне закончить разговор, как раздался звонок. Нужно научиться прежде чем отвечать, смотреть на экран, чтоб понять кто звонит.

— Привет, Лера. Думаешь обо мне?

— Нет. — В жаркой квартире стало холодно, как в морозильнике.

— А я о тебе вспоминаю.

— Больше мне не звони. — Заканчиваю разговор. Телефон продолжает звонить. Один пропущенный, два, три, десять… Я не выдержала и взяла трубку.

— Все-таки сдалась. — Довольно говорит он. — Ничего, я тебя тогда сломал, сломаю и сейчас.

Гудки. Трясет. Как же холодно. Надеваю толстовку. Звонок в дверь. Какой же он противный. Хуже чем телефонный. На пороге Антон с полтора литровой бутылкой пива.

— Я вроде не приглашала.

— А я как Винни-Пух, без приглашения хожу.

Он в наглую проходит в квартиру на кухню. Открывает бутылку.

— Кружки давай.

— Я не буду.

— Почему? — Смотрит вопросительно.

— Потому. Для ребенка вредно. — Ставлю перед ним кружку.

— Значит не сделала? — Он все также смотрит на меня.

— Нет. Не сделала.

— Почему? — Наливает себе пива.

— Тебе какое дело?

— Никакого. Просто интересно. — Улыбается. Развалился на стуле вальяжно. А глаза серьезные. Не соответствуют ни позе, ни напущенной расхлябанности.

— Подумала и решила, что не могу и все.

— Чего значит не могу? Все делают, а ты не можешь. — Хмыкнул он.

— А я не могу пойти к врачу и попросить вынуть из меня этого ребенка, из-за того, что он решил родиться не вовремя. Как представлю, что оборву человеческую жизнь, чувствую себя настоящей преступницей. Даже дико звучит, что мать вправе оборвать жизнь своего не родившегося ребенка. Взрослый человек может защитить себя, а ребенок нет. Я его должна защищать, а не убивать. И не мне решать, когда должен родиться ребенок.

— А я думаю тебе. Ведь тебе его носить все это время, мучиться, рожать. Потом растить.

— Самое страшное из всего этого растить. Понимаешь, когда держишь на руках маленького ребенка на руках, забываешь о беременности, о родах. Когда ребенок начинает ходить, то стираются воспоминания о бессонных ночах, зубках, коликах. Так заложено природой. Иначе женщины не рожали бы детей. А вот растить ребенка — это дорого. Для этого нужны деньги. В то же время работать проблематично. У меня же ничего нет. Даже своего угла. Я это понимаю, но все равно не смогла.

— Ясно. — Он сидит и задумчиво смотрит в окно. — Я у тебя сегодня ночевать останусь.

— По чему это?

— А почему ты против?

— Только давай без приставаний. Иначе, с лестнице спущу.

— Не буду. Если сама не захочешь.

— Не захочу. Будь уверен.

— Девушки нравятся? — Он смеется.

— Что?

— Но если парни тебя не интересуют, то значит тебя интересуют девушки.

— Меня ты не интересуешь. И давай закроем эту тему.

— Почему?

— Что почему?

— Не интересую.

— А ты считаешь себя неотразимым? Перед тобой девушки штабелями падают?

— Нет. — Спокойно так отвечает. — Вот поэтому и спрашиваю.

— Ты младше меня. И не в моем вкусе. Не нравятся мне блондины.

— Ясно, а ты, котенок, даже весьма ничего. — Нагло оглядывает меня с ног до головы. Забавный. Лишь отмахиваюсь. А он опять смеется. Мы смотрели телевизор. Какие-то сериалы. Потом легли спать. Я с Егором на кровати. Антон на кушетке.