Потом она подала невероятно пахучий кофе. И все движения ее, когда она вставала, садилась, разливала кофе, были стремительны и точны. Заур не сводил глаз с ее движущейся фигуры, как бы с рыдающим восторгом сопровождая каждое ее движение.

После кофе с такой же стремительной точностью она вдруг встала, подошла и села ему на колени. После стольких восхищений точностью ее движений он не мог и не хотел усомниться в точности того, что она сейчас сделала. Своими длинными прохладными руками она обняла его за шею. Ледяной секс ее глаз оказался в невообразимой близости. У Заура снова закружилась голова, но теперь как бы в обратную сторону. Первый раз его голова закружилась в сторону влюбленности, а теперь закружилась в сторону чувственности.

— Сейчас я вам должна сказать очень важную вещь, — начала она ясным голосом, глядя ему в глаза, — у меня папа — большой человек. Не спрашивайте, кто он, это для вас не имеет значения. Вчера вечером, когда я ему рассказала о случившемся в метро, он воскликнул: «Это провокация против меня! Я должен сейчас же проверить кейс! Это был ловкий способ всучить тебе его! Черт его знает, что там внутри! Но я старый десантник!»

И он, заставив меня и маму выйти из комнаты, открыл его. Около часа он был в комнате, а потом вышел к нам.

«Это действительно провокация, — сказал он, — но не против меня, а против нашей партии. Но из этого следует, что молодой человек, который спас тебя, спас искренно. Я не хочу осложнять жизнь человека, спасшего мою дочь, хотя обязан это сделать по своему положению. Когда он придет за кейсом, вели ему сжечь это все в нашем камине на твоих глазах».

Заур, послушайте моего папу! Он очень умный и порядочный человек. Папа сказал, что вы клюнули на провокацию царской жандармерии. Но это не только опасно, это бессмысленно. Это никто никогда не напечатает. Вы только опрокинете на свою голову неисчислимые бедствия. Сделайте, как сказал папа! Вы мой спаситель, я для вас готова на все!

И она прижалась к нему, как беззащитный птенчик. Заур понял, что оторваться от нее он уже не сможет. Он это понял уже тогда, когда она села к нему на колени. После долгих расцветающих и расцветающих поцелуев, он обхватил ее легкое тело и переложил его на диван. Недоснятая одежда только усиливала чувственное напряжение. Через полчаса, когда они притихли, он услышал ее ясный голос:

— Отвернитесь!

Он отвернулся. Она оделась и вышла в ванную. Он привел себя в порядок и сел на диван. Во всем теле он чувствовал приятную легкость. А в голове звенела легкость иронии, происхождение которой он не совсем понимал.

Он вспомнил томительные сны с участием этой девушки, которые он видел накануне. То, что сейчас было, было хорошо, но почему-то не дотягивало до тех сказочных ощущений, что он испытал во сне. «Во сне нет времени, — подумал он, — и потому прекрасный сон воспринимается как вечность. И ужасный сон потому так ужасен, что воспринимается как вечность». Он уже самовольно допил коньяк и закусил бананом, который до этого не решался взять. Бананы он не пробовал уже несколько лет. Раздев банан, он вспомнил, что сам недоодет. Пиджак его валялся на диване. Он взял его, встряхнул и надел.

Она вошла с кейсом на кухню и молча передала ему. Чувствуя некоторый недостаток благородства и удивляясь, что это его не смущает, он открыл кейс и проверил бумаги. Все было на месте.

— Приступим к аутодафе, — объявил Заур. — Камин он имел в виду в прямом смысле или в переносном?

Заур слышал, что в некоторых богатых московских домах устраивают камины. Но сам их никогда не видел. Он видел только очаги у себя в Абхазии, в крестьянских домах.

— В прямом смысле, — сказала она.

— Прекрасно, — бодро сказал Заур, вставая и чувствуя, как в нем играет ирония. — Кстати, проверим тягу.

Она провела его в большую, уставленную старинной мебелью комнату, где действительно находился камин. Старинная мебель потянула за собой камин, подумал Заур.

Заур вывалил в камин свои бумаги и даже показал ей свой распахнутый опустевший кейс. Он вынул сигареты и зажигалку. Сначала прикурил от зажигалки сигарету, с удовольствием затянулся, а потом, встав на корточки и собрав бумаги в кучу, поджег их. В первые, долгие секунды они очень плохо горели и очень хорошо дымили, словно надеясь, что их еще спасут. Но потом, пыхнув гневом, воспламенились, и языки пламени потянулись вверх.

— Тяга хорошая, — сказал Заур и вдруг, не удержавшись, расхохотался.

— Почему вы смеетесь? — с тревогой спросила она.

Он не мог ей сказать, почему он смеется.

— Я просто вспомнил слова булгаковского Воланда: «Рукописи не горят».

— Горят, горят, — бодро подхватила она и, схватив кочергу, рассыпала еще дымящийся в камине пепел.

На самом деле Заур подумал о том, что при его очень хорошей памяти он все это мог восстановить с фотографической точностью. Главное, что рукописи не оказались в чужих руках.

Бросив кочергу, она победно выпрямилась и теперь снова была так хороша, что Зауру мучительно захотелось ее обнять. Но, увы, ледяной секс ее глаз ему сейчас был недоступен. «Если бы у меня под рукой были материалы о судьбе царских алмазов, — подумал он, — можно было бы все повторить».

Он понимал, что надо уходить, но уходить так сразу было как-то неудобно. Слишком явно все это напоминало товарообмен.

— Позвоните через два месяца, — вдруг сказала она, о чем-то подумав и давая ему повод попрощаться.

— Хорошо, — мрачновато ответил Заур, — к этому времени я, может, чего-нибудь наскребу.

Она поняла его юмор и громко расхохоталась, сверкая прекрасными зубами. Одновременно ее бледное лицо покрылось легким румянцем стыда. Она сейчас была очень хороша, и уходить не хотелось.

— Нет, я уезжаю, — сказала она, провожая его в переднюю, — а, кстати, что вы подумали, когда я вас попросила прийти с паспортом?

— Я подумал, что мы пойдем в ЗАГС, — сказал Заур.

Она опять расхохоталась.

— Какой вы остроумный, — вздохнув, вдруг вымолвила она, — вот этого всегда не хватало моим поклонникам. Но вы, конечно, поняли, что у нас особая среда. Здесь такие вопросы девушка не может решать сама. Все-таки позвоните через два месяца…

Они распрощались, и она захлопнула за ним дверь. Погруженный в какие-то не совсем ему ясные мысли, он вызвал лифт, вошел в него и нажал кнопку. Лифт с тихим шумом пошел вниз. «Почему два месяца?» — подумал он. Вероятно, в этой среде проверяется досье всех, кто вхож в дом, если он со стороны. Клан. Патриархат. Досье ничего утешительного не обещало: сын репрессированного, дважды вызывался в КГБ. Лифт остановился, и Заур вышел из него, захлопнув дверь.

И вдруг он обнаружил, что оказался в каком-то замкнутом помещении, совсем не в том, где сидел милиционер в вестибюле. Прямо против лифта была дверь, он подошел к ней и подергал ее, но она оказалась наглухо заперта. Он почувствовал ужас человека, попавшего в мышеловку. Все его вчерашние подозрения ожили с необыкновенной ясностью. Он кинулся к лифту, но именно в этот миг лифт с тихим злорадным шипением пошел вверх. Казалось, кто-то сверху, может быть, в специальный телевизор с дьявольской насмешкой следит за ним. Он несколько раз нажимал на кнопку лифта, но тот отрубился начисто.

Рядом с лифтом он увидел лестницу, ведущую куда-то вниз. Он устремился по этой короткой лестнице, одолел ее несколькими прыжками и вышел в какой-то коридор. С обеих сторон коридора были двери. Он рванулся к одной двери и стал судорожно дергать ее, но она была заперта. Он перебежал к другой двери и не только стал ее дергать, но и начал стучать в нее изо всех сил, прислушиваясь к тишине и к своему гулко бьющемуся в тишине сердцу Он подумал, что его панические движения взбаламутили выпитый коньяк, и он сейчас пьян и не очень контролирует обстановку. «Дурак, — вспомнил он, окрыленный надеждой, — я, видимо, нажимал на кнопку лифта, когда он еще шел вверх, но дом высокий, и здесь его было неслышно». Он снова взлетел к лифту и стал бешено нажимать на кнопку, но лифт был мертв. И теперь он окончательно уверился, что он в ловушке. Он опять сбежал вниз и стал метаться по узкому коридору, уверенный, что попал в полицейскую ловушку.