Метнув взгляд на спящего ушастика, вздохнула. Бесполезно: от него сейчас можно было добиться разве что тихих посвистываний и периодического всхрапывания, сопровождаемого рефлекторным постукиванием коготков по кружке. Я, конечно, не паинька, но и не полная сволочь, чтобы будить расстроенное недоверием хозяина существо. Да к тому же просветить меня Ринго сможет разве что на пальцах. И далеко не факт, что мы друг друга поймем. Сделав такой вывод, я решительно заткнула свое любопытство, предложив ему дождаться утра. Рука тем временем машинально отрезала очередной кусочек яблока и бросила его в рот. А холодный металл балисонга с новой силой вонзился в методично кромсаемый фрукт.
Н-да, еще один подарок от белокурого Хранителя. И опять мне пришлось его выпрашивать, изображая из себя «бедную родственницу». Я так жалобно вздыхала, рассказывая про отсутствие кухонного ножа, который мне непременно понадобится во время трапезы, что в какой-то момент испугалась того, что собеседник из сострадания принесет недостающий предмет. К счастью, на Арацельса напал очередной приступ торопливости, и вместо кухонного я получила складной нож, дав перед этим торжественное обещание не порезаться. Детский сад – штаны на лямках. Но как все-таки хорошо, что он притащил кучу продуктов и забыл столовые приборы! Воспользоваться данным обстоятельством, чтобы заполучить приглянувшуюся вещицу, наглости у меня хватило. А что? Ведь с оружием в руках явно спокойней, тем более с таким симпатичным. Пусть оно небольшое и не особо страшное, зато острое и удобное. Эх… еще бы научиться манипулировать им так же классно, как это делал блондин.
Я мечтательно прикрыла глаза и улыбнулась. Урожайное у меня путешествие получается на разного рода презенты: балисонг, тетрадь со стихами… и горы шоколада. М-м-м-мечта просто! Может, еще что-нибудь выпросить у красноглазого, пока он меня домой не сплавил? Ринго, например. Если малыш, конечно, не против. А потом и у Камы стрельнуть для коллекции его симпатичную ручку (браслет пусть себе оставит, хватит с меня Заветных Даров). Должны же мне сувениры достаться на память о таких необычных приключениях? Я думаю, да. Главное, чтобы меня саму не оставили тут в качестве сувенира. Хотя… это было бы… любопытно.
К чему кривить душой? Ведь на самом деле мне здесь очень даже нравилось. Мрачновато, необычно, я бы даже сказала – нереально! Но от этого еще более интересно. Никто не посягал на мою жизнь и честь, не занимался рукоприкладством, не издевался, не пытался скормить диким животным или принести в жертву во время какого-нибудь колдовского ритуала. По крайней мере пока. Да! Я дважды испытала сильную боль, но она исчезла так же быстро, как и появилась. И то, что эта самая боль принесла за собой, в местных условиях мне было необходимо. А еще меня тут оберегали. Пусть и немного странным способом. Ну а какой девушке неприятна забота? Так что жаловаться на свою участь я не собиралась. Напротив, такие приключения в жизни простого человека случаются крайне редко (то есть никогда не случаются… почти никогда). Все происходящее напоминало оживший сон с фантастическими персонажами и впечатляющими спецэффектами. Но это была реальность, и мне она импонировала вопреки упорному сопротивлению инстинкта самосохранения. Хотя в глубине души я не теряла уверенности, что рано или поздно приключение закончится и я вернусь домой. К родителям, у которых и без меня хватает забот, к друзьям, занятым своей личной жизнью, к работе, где много книг и мало людей, к брату, регулярно «забывающему» мой номер телефона, к безликим журналам и пульту от телевизора, терпеливо дожидающимся меня в пустой квартире.
Хм… а мне туда точно надо? Тут кто-то про семь миров говорил. Может, напроситься на экскурсию, а родственникам и Ленке послать оправдательную открытку?
Ринго жалобно пискнул во сне, нервно дернул лапкой и крепче обнял кружку, заставив покачнуться ее содержимое. Я с умилением посмотрела на этот спящий комок и, покосившись на белое пятнышко среди черных линий символа Карнаэла, потянулась к тетради, лежавшей в стороне. Чтение – отличный способ отвлечься от дум. Несмотря на внешнее спокойствие, наступления условной ночи я побаивалась. Страх сидел глубоко внутри и периодически посылал в мозг колючие импульсы. Но мне и этого хватало. Неизвестность пугала, а меня, к сожалению, никто не просветил по вопросу – чем конкретно опасен этот Дом в позднее время суток (односложные ответы, как и общие фразы, не считаются). И что мне оставалось делать? Строить догадки? Хотя нет, лучше не строить, а то сейчас такого настрою, что умру при малейшем шорохе от разрыва сердца.
Доев яблоко, я тщательно вытерла руки тканевой салфеткой и раскрыла тетрадь. Пальцы нежно скользнули по страницам, ощутив их гладкую поверхность, а по коже разлилось уже знакомое покалывание, следом за которым пришло тепло. Чем дольше Заветный Дар находился со мной, тем сильнее я к нему привязывалась.
Странно. Простая пачка исписанных листов в белом переплете, обычная бумага с черными закорючками чужого почерка… откуда же такой невероятный магнетизм? Хотя нет, не так! Это не просто тетрадь, это целая жизнь, полная искренних чувств. Вереница образов и картинок, обрывки мыслей и хороводы слов, а еще такая приятная на ощупь текстура… Положив на нее ладонь, я прикрыла глаза и ясно ощутила, как инородный предмет становится частью меня, продолжением пальцев, теплым сгустком энергии, застывшим на их концах, чем-то родным и безумно дорогим.
Так-с! Приехали. Сеанс медитации завершен! Я, конечно, люблю читать книги, но без фанатизма. Да и ненормальной страстью к неодушевленным предметам раньше как-то не страдала. Полагаю, имеет смысл утром спросить у моего скрытного «жениха» о побочных эффектах Заветного Дара. Ибо подозрения в том, что тут без магии (ну а как еще назвать такие вот странности?) не обошлось, росли и крепли в моей голове с каждым новым прикосновением к этой чудо-тетрадке. Впрочем, я все равно была намерена ее изучить. Надо же знать, за что страдаю. А еще заткнувшееся было любопытство очухалось и требовало жертвы. Да и белый хвостик рисунка на запястье чуток уменьшился – наступала ночь. Ы-ы-ы… как же тоскливо и неуютно здесь одной. Съесть, может, что-нибудь? Или вина для храбрости хлебнуть?
Несколько секунд спустя я нервно жевала шоколад и сосредоточенно листала тетрадь, стараясь не обращать внимания на необычные ощущения от мимолетных прикосновений к страницам. Обрывки фраз и одинокие четверостишия, в которых не содержалось ничего, кроме голых эмоций, чередовались с короткими историями. Я читала их, а не на шутку разгулявшееся воображение рисовало подходящие иллюстрации к сюжетам, загнанным в строгие рамки рифмы. Красиво, увлекательно и… немного жутко.
Самой яркой картинкой, возникшей перед полуприкрытыми глазами, был ливень, падающий с затянутого тучами неба на сожженное поселение. На пепелище старой усадьбы лежали обгорелые тела. Кто они? Люди? Хотели спасти свой дом или сохранить что-то более важное? Картинки мелькали в голове, заслоняя одна другую. Перед глазами расплывались черные строчки чужого почерка, а в душе едва ли не звенела неожиданно возникшая пустота. Откуда она? Я поежилась и, выбрав между свитером и курткой, натянула на плечи последнюю. Хоть в комнате и было тепло, мне после таких переживаний явно не мешало согреться.
А потом я снова читала… читала и представляла то, что скользило из слова в слово, застывало на запятых, умирало в точках и снова оживало в новом предложении. Как странно знать, что скрыто между строк, и чувствовать, что сохранил кусочек чужой души.
Шел дождь… Давно… Даже не шел, а шествовал под аккомпанемент громовых раскатов, обрушивая на несчастную землю всю скорбь и ярость плачущих небес. Грязные лужи разливались по земле, превращая ее в чавкающую под ногами жижу. Шаг, другой… а надо ли идти? Холодные капли бежали по лицу, смешивались со злыми слезами. Уже не было ни жалости, ни боли… это слезы бессилия. Он ничего не мог изменить и никого не мог вернуть. В его сердце поселилась пустота, а за спиной незримой тенью замаячила старуха-смерть. Хотел ли он жить? После потери дома, близких… после подписанного ему приговора? Да! Хотел. Он отчаянно цеплялся за слабый огонек надежды и продолжал шагать по размытой дороге вперед. Куда именно? Не так уж и важно. Он просто хотел жить, потому что трудно, безумно трудно умирать, когда тебе всего двенадцать лет.
