– Я не хочу на ярмарку. Я хочу заняться с тобой сексом.

– Что?

– Ты слышал, что я сказала.

– Ты считаешь, что мы должны заниматься сексом при каждой встрече?

– Да.

С нашего первого раза не проходило и дня, чтобы мы не занимались сексом, и если он думал отказать мне сегодня, я уложила бы его прямо перед всеми.

– Ты не можешь подождать немного, пока мы прокатимся на нескольких каруселях?

– Нет. Я думала, мы будем праздновать у тебя дома.

– И что бы ты сделала, если бы это было так?

– Я предложила бы им уйти сразу после того, как мы разрезали бы торт.

– Ты бы выставила людей из моей квартиры?

– Я ждала этого весь день, – я старалась не выглядеть зависимой. Но я практически подсела на секс с ним. – Я никогда не нуждалась в сексе – вообще, но с тобой, это всё о чем я думаю последнее время… У меня такое ощущение, что это больше, чем секс.

Черт… 

Картер улыбался, однако не отреагировал на мою тираду.

– Я не собираюсь умолять тебя, Картер, – по крайней мере, я надеялась, что нет, – мы можем вернуться в машину на 20 минут?

– Двадцать минут?

– Десять?

– Мне нужно намного больше времени.

– Это значит да?

Он снова засмеялся, взял меня за руку, и мы пошли к машине.

– Наверно мы уже не вернемся…

Это был мой последний день терапии, и я не могла дождаться, когда он закончится. Я так была этому рада, мне было плевать на то, что офицер по условному освобождению появился передо мной, как только я вошла в здание, и даже на то, что он всунул мне контейнер для мочи и потребовал, чтобы я наполнила его за пару минут до начала собрания АА.

Он сказал, что, раз это последняя проверка, ему хотелось, чтобы его появление было «эпическим».

– Ну, ну, – сказал он, когда я вышла из туалета, – будущая преступница снова чиста.

– Прости, что не дала тебе повода утащить меня в наручниках, как ты и мечтал, – я закатила глаза.

– Ничего подобного, будущая преступница, – он протянул мне табель, подтверждающий все мои отрицательные результаты во время выборочных проверок. – Я горжусь тобой. Между нами говоря, я уверен, что тебе нравились мои визиты к тебе. Ты хотела этого.

Я не ответила ему.

– И это хорошо, Мисс Андерсон, – тот факт, что он назвал меня по имени, заставил меня взглянуть на него, – это всего лишь означает, что ты не такая ужасная, как тебе кажется. Можешь сделать мне одолжение?

– Зависит от одолжения.

– Я знаю, что начиная с завтрашнего дня, ты больше не обязана посещать эти встречи. Но я хотел бы, чтобы ты приходила сюда хотя бы раз в неделю. Если не ради себя, то ради меня или ради кого-нибудь другого. Никто не должен проходить через такое дерьмо один, – он быстро меня обнял, шепча мне на ухо. – Надеюсь, я тебя больше не увижу.

Я засмеялась, крича ему в след:

– Ты зарабатываешь на жизнь тем, что целый день носишь с собой мочу!

Уже подойдя к двери, он показал мне средний палец и улыбнулся.

Ко мне подошел Тим.

– Эмерланд, у нас все готово к сегодняшней встрече?

– Ага.

– Ну, спасибо, – он вздохнул, – ты первый человек на моей практике, который прошел терапию, так и не рассказав о себе.

– Мне дадут за это медаль?

Тим закатил глаза.

– Когда-нибудь ты сорвешься, Эм. И тогда…

– Э-мер-ланд, – оборвала я его.

– Э-мер-ланд. Прости. Когда такое происходит, лучше находиться в кругу знакомых тебе людей. Я бы очень не хотел, чтобы ты снова сюда вернулась из-за нового постановления суда, так и не разобравшись, почему ты вообще сюда попала.

– Я собиралась рассказать сегодня, договорились? – я достала сложенный листок из кармана. – Я написала гребанную речь и все такое.

– Ты серьезно.

– К сожалению, да. Я расскажу о себе, но видимо ты предпочитаешь потратить весь день на то, чтобы отчитывать меня.

Томи улыбнулся и жестом предложил мне войти в аудиторию первой.

Как всегда все уже сидели в кругу, потягивая кофе.

Мы произнесли наши аффирмации, и когда уже собрались писать в наших журналах «Что я узнал на этой неделе», Тим встал.

– Подождите, – начал он, – сегодня у нас будет необычное собрание. Как вы уже знаете, у нашего поставщика кофе сегодня последний день терапии. Поэтому она хочет вам кое-что сказать.

– Что?

– Давай, – он жестом попросил меня встать, а сам сел на свое место.

Я встала, оглядывая всех.

– В первую очередь, я бы хотела извиниться за то, что смеялась над всеми вами в течение последних 90 дней.

– Мы не видели, чтоб ты смеялась.

– Да, ты не смеялась.

– Когда это было?

– Я смеялась над всеми вами, – я вдохнула и посмотрела на женщину, развлекавшую меня больше всех, которая приносила на встречи своё детское одеяльце, – особенно над тобой. Ты пиздец как много плачешь. Ты плакала, даже когда была не твоя очередь говорить, даже когда мы обсуждали такое простое дерьмо как, что мы делали на выходных, и ты всегда...

– Эмерланд… – Тим закатил глаза, – не отвлекайся от темы.

– Ну, да... ммм... – я покачала головой и подошла к подиуму, что находился в центре. – Давайте я начну все заново.

Я заметила, как все заерзали на стульях. Я никогда до этого не выступала на подиуме. Просто стоять и разговаривать - это удовольствие. Подиум же предназначался для более важных вещей, например, выплеснуть все накопившиеся в тебе дерьмо, надеясь никогда больше его не переваривать.

Я сделала глубокий вдох и на несколько секунд зажмурила глаза, мысленно приободряя себя. Открыв глаза, я развернула листок и начала читать.

– Меня зовут Эмерланд Андерсон, – я сделала паузу, рассматривая красивый подчерк и идеально подобранные слова, которые ясно описывали моё поведение, но это всего лишь часть картины. Я скомкала листок.

– Меня зовут Эмерланд Андерсон и я не собираюсь вешать вам лапшу на уши… Лишь несколько недель назад я осознала, что я – алкоголичка, и мне придется довольно туго, потому что я до сих пор просыпаюсь по утрам с мыслью о выпивке. Алкоголь мне необходим.

На работе я каждый день поддаюсь соблазну выпить, и я действительно очень удивлена тем, что до сих пор не сделала и глоточка. Потому как это было бы очень легко сделать…

Пиздец как легко… – в комнате тишина.

- Я начала пить очень рано, с моей мамой… Она была для меня всем. Даже когда она ничего не делала для меня, даже когда она забывала о вещах важных для меня, она всё равно была моим миром. Я никогда не ставила под сомнение её действия. Ни тогда, когда она учила меня сворачивать косяки, ни когда учила пить шоты в четырнадцать. Я была всего лишь ребенком. Я ценила каждую секунду проведенного с ней времени и была рада, что она уделяет мне хоть немного своего внимания, – мне хотелось остановиться, как раз перед тем, как рассказать самую тяжелую для меня часть, но тут я вспомнила слова Картера о том, что меня никто не будет осуждать, поэтому я продолжила.

– С четырнадцати лет я уже и вспомнить не могу то время, когда я не пила. Сначала, мне хватало одной-двух рюмок в день, бокал вина на ночь, чтобы выслушать её проблемы, чтобы она выслушала мои… – в моей памяти всплывали воспоминания о Лие на нашем диване, когда я снова и снова звонила в 911, потому что она не дышала, и я не могла нащупать её пульс.

– Я действительно не могу вспомнить ни одного раза, чтобы она просто проводила со мной время или уделяла мне внимание, и при этом мы бы не выпивали. Вплоть до этого лета я не понимала, но нас связывала только выпивка.

- Я уверена, что она любила меня, но… – я остановилась, не в состоянии закончить предложение, – когда она умерла, нет, не так. Когда она бросила меня, совершив самоубийство, только тогда я поняла, насколько одинока я была, лишь тогда осознала, что в моей жизни действительно больше никого нет. Поэтому я, при любой возможности, напивалась до беспамятства. Каждый раз, вспоминая о ней – я пила, это был её способ справляться с проблемами, и я думала, что мне это тоже поможет.