— Ты пыталась писать чернилами на пергаменте. — Клера кивнула в сторону пальцев Ноны, прежде чем плюхнуться на кровать.

Нона вытянула перед собой испачканные чернилами пальцы правой руки. По настоянию Ноны Сестра Чайник разрешила ей попробовать с пером и низкосортной бумагой после нескольких часов работы с мелом и грифельной доской. Это оказалось труднее, чем ожидала Нона, и в результате получилось корявое месиво из рваных линий и чернильных пятен.

— Как твой отец? — спросила Нона.

Клера перевернулась на спину и уставилась в потолок:

— А где все остальные? Неужели они утонули во время купания?

Нона пожала плечами.

— Не знаю. Я видела, как Рули входила в Зал Меча. Некоторые из них, должно быть, тренируются на меч-пути. — Клера выглядела измученной. И печальной. Она подбрасывала монетку высоко вверх, ловила ее, подбрасывала. — Как твой...

— С ним все в порядке. Через месяц у него апелляционное слушание. Выглядит многообещающе.

— Это хорошо? — Нона не знала, что такое апелляционное слушание.

— Да. — Клера поймала пенни в ладонь и сжала его в кулаке. В угасающем свете он казался серебряным. — Ты никогда не думала о том, чтобы просто убежать, Нона? Просто бежать, бежать и где-то потеряться?

— Куда? — Нона думала об этом, но лучше бежать куда-то, чем бежать от кого-то.

— Куда угодно. Начать новую жизнь.

— Там очень тяжело. — Нона посмотрела на окна. — Бежать — хорошо, но когда ты останавливаешься, то начинаешь замерзать, голодать и умирать. Вот если у тебя есть деньги, тогда...

— Да. — Клера внезапно села. — Да, деньги делают побег лучше. Деньги исправляют все. — Она встала. — Давай найдем их. Повеселимся, устроим неприятности, пошумим. Завтра занятия. Всегда занятия. Давай...

— Это же серебряная крона! — Нона указала на монету, которой играла Клера.

— Я заставила одну стать многими. — Клера сунула монету в карман. Та упала со слабым звоном. — Мне немного повезло. — Она улыбнулась, но вид у нее был грустный.

— Как... — но тут дверь распахнулась, и в комнату с визгом вбежала Рули, завернутая в полотенца, а Джула и Кетти ее преследовали.

— Лови ее!

— Хватай ее!

И Клера бросилась в погоню, широко и дико улыбаясь.

Первая полная неделя пребывания Ноны в монастыре прошла как в тумане: она изнуряла себя бесконечным повторением ударов, бросков и захватов на Мече, напрягала мозг в Академии, изучая оледенение, эрозию и образование скал, и объедалась, все еще не в силах поверить, что трапезы будут приходить три раза в день.

В дормитории Нона разделила с Гессой еще два сна, оба кошмарные. Гесса сказала, что они, должно быть, проходят через остатки связи, которая возникла, когда она поделилась с Ноной своей памятью. Феномен исчезнет, сказала она. Кроме того, Кетти поссорилась с Генной, и их обоих на неделю отправили в прачечную. И, к радости Клеры, кот настоятельницы помочился на рясу Арабеллы в ночь третьего дня.

На уроках Тени они сварили еще два яда, один из которых вызывал слепоту, другой — путаницу, изучая природу ингредиентов, противоядия, если таковые существовали, и средства, с помощью которых полученные мази могли быть введены жертвам или избегнуты послушницами. Сестра Яблоко оказалась столь же неприятной в своей пещере, сколь милой вне ее. Кетти провела целый день без зрения после того, как ей не удалось помешать Отравительнице обмануть ее тем же трюком, который она только что описала на доске. Рули провела целый день в Необходимости после того, как слишком громко пошепталась с Генной в конце класса. Никто не знал, как Отравительница добралась до нее, но к тому времени, когда она добежала до верха лестницы, ее уже рвало. И Джула попала на острый кончик языка Яблока за мгновение мечтательности — критика ее алхимических неудач довела девочку до слез, что невольно заставило рассмеяться остальной класс.

Путь оказался наименее любимым уроком Ноны, он был даже хуже, чем скучный Дух, на котором Колесо вела их через бесконечные маленькие церемонии, которые, казалось, занимали каждый день Святой Сестры. Вскоре она начала бояться комнаты Сестры Кастрюли, наполненную светом и гармонией. Она смотрела на узоры до тех пор, пока ей не показалось, что ее глаза вот-вот начнут кровоточить, но ничего из того, что рассказала старуха, не заставило мистический Путь открыться перед ней. В ней не было той странной и тревожной энергии, о которой говорила Арабелла на первом уроке Пути, только такая глубокая скука, что ей захотелось выцарапать себе глаза. Визуализация безмятежности разозлила Нону; визуализация тишины наполнила ее голову требованиями чего-то другого.

К тому времени, когда снова пришел седьмой день, Нона уже начала считать монастырь своим домом. Воспоминания о Калтессе казались далекими, воспоминания о Гилджоне и его повозке — сном, а воспоминания о деревне — историей, рассказанной о ком-то другом.

По дороге к Башне Академии Нона остановилась, медленно повернулась на месте и посмотрела на здания, которые так быстро стали знакомыми: Зал Сердца и Зал Меча, Собор Предка, маячивший позади них, дормитории и трапезная, аркада монахинь и широкий двор перед баней. Одинокая курица с важным видом расхаживала в тени скриптория, останавливаясь, чтобы поскрести землю и клюнуть, словно ища пропущенные знаки препинания. Между прачечной и санаторием Нона разглядела стоящий у винодельни фургон, нагруженный бочонками с последним вином, готовым к поставке. Послушницам Священного Класса разрешалось выпить бокал монастырского вина за вечерней трапезой в любой седьмой день, который также был священным праздником, чем большинство из них, по-видимому, и являлось. Рули утверждала, что монастырь зарабатывает гораздо больше на доставке бочонков Сладкого Милосердия по Коридору, чем на обучении и тренировке послушниц.

— Конечно, если бы кто-нибудь из них встретился с Отравительницей, они бы сейчас выливали вино из своих кувшинов в канализацию.

Клера ждала в дормитории, когда Нона вернулась с очередного урока сестры Чайник, ее белые от мела руки были сведены судорогой, а пальцы испачканы чернилами. Прощальные слова сестры Чайник были о Клере, и Нона пересекла продуваемые всеми ветрами дворы, хмурясь под их тяжестью.

— Бесплатный совет. — Чайник накрыла ладонью руку Ноны, когда та потянулась за грифельной доской. — Самый трудный урок, который я когда-либо усвоила: все плохое, что твой друг делает кому-то другому, он когда-нибудь сделает и тебе. Некоторые люди в этом мире являются потребителями, а некоторые — дарителями. Когда двое таких образуют связь, она часто заканчивается плохо. Найди еще друзей, Нона. Клера Гомал проводит достаточно времени, думая о себе, и для этого ты ей не нужна. Не надо...

Нона высвободилась и поспешила прочь из башни, но все еще чувствовала пальцы сестры на своей руке, все еще слышала ее голос. Она вытерла руку об рясу и попыталась стряхнуть поднявшееся в ней дурное настроение. За всю жизнь у нее было мало друзей, и узы, связывавшие ее с ними, были для нее более священными, чем Предок для любой монахини. Дружба — это не то, что ты упускаешь или от чего отказываешься, не то, что можно делать по чуть-чуть или разрезать пополам.

Она все еще злилась, когда распахнула дверь дормитория.

Большинство послушниц еще не вернулись из своих многочисленных развлечений, но Джула лежала поперек кровати, свесив голову через край, словно изучала свиток, а Генна спала — она всегда, казалось, мчалась или спала, без какой-либо реальной паузы между ними. Мимо пронеслась Кетти в нижнем белье, держа перед собой рясу и морща нос.

— Кто-то впустил сюда этого чертового кота! Он написал на мои нижние юбки! Сестра Правило должна утопить эту штуку!

— Малкин хороший, — сказала Джула, не поднимая глаз. — Просто немного старый и сбитый с толку.

— Утопить! — донеслось через дверь, а сама Кетти ужу исчезла в направлении прачечной.

— Единственный мужчина в монастыре, и он все время писает на все подряд. — Клера из своей постели.