...

Хотелось бы – писали мы об этом в той своей статье, – чтобы она все-таки объяснила, почему финал этой рассказанной ею красноречивой истории не разуверил ее в том, что давление, оказываемое на президента, так сказать, изнутри, способно стать более действенным, чем старания других общественных «групп давления», к созданию которых она так пылко нас призывает. А так, честно говоря, создается впечатление, что все эти ее призывы – не что иное, как попытка оправдать свое нежелание отказаться от лестного и престижного титула члена Президентского совета.

Я, конечно понимал, что эта последняя фраза звучит обидно, и не сомневался, что Мариэтта на нее обидится. Но не ожидал, что обида будет такой глубокой.

Она перестала со мной здороваться и при случайных встречах демонстративно от меня отворачивалась.

Однажды на какой-то, как тогда говорили, тусовке, оказавшись случайно с нею рядом, я сказал:

– Мариэтта, не пора ли вам перестать на меня дуться?

– Об этом не может быть речи, – гордо вскинула она голову. – Вы оскорбили мою честь и достоинство.

Ну что ж. Нет так нет.

В том, что мы так резко выступили тогда против «своих»,

я не раскаивался. И ни тогда, ни потом себя в этом не упрекал. А вот что касается самой статьи, особенно конечного ее вывода, то он и тогда, когда мы с Аликом эту статью сочиняли, представлялся мне не очень разумным.

...

Да – писали мы там, – нас тоже охватывает ужас при мысли о надвигающейся на нашу страну угрозе коммунистического реванша. И нам понятна отчаянная попытка вцепиться в Ельцина как в последнюю соломинку, за которую хватается утопающий. Ситуация и впрямь тупиковая. И мы не исключаем, что, когда подойдем к краю, к 16 июня, если и в самом деле в финал выйдут Зюганов и Ельцин, мы тоже малодушно проголосуем за Ельцина, как ни претит нам это и этически, и, простите, даже эстетически. Но надо ли сегодня, когда еще многое не ясно и не решено, когда ситуация меняется буквально с каждым днем, когда впереди еще множество непредсказуемых заранее комбинаций и вариантов, – надо ли уже сейчас отрезать для себя все другие возможности и пути, руководствуясь бодрым советом: «Не тратьте, куме, силы, опускайтеся на дно!»

Недавно по телевизору нам показали Ельцина 91-го года. Того Ельцина, которого мы тогда горячо поддерживали. (И не жалеем, что поддерживали!) Он стоял на трибуне, а из зала ему кинули вопрос: как он считает, есть ли сейчас у страны альтернатива Горбачёву? Борис Николаевич ответил:

– Стыдно было бы, если бы в такой великой стране, как наша, не нашлось альтернативы Горбачёву.

Вот и сегодня тоже. Стыдно будет, если в такой стране, как Россия, не найдется Ельцину другой альтернативы, кроме Жириновского и Зюганова.

Стыдно не стыдно – но дело обстояло именно так. И 16 июня мы как миленькие проголосовали за Ельцина, – что не так уж трудно было предвидеть. Да и сочиняя ту нашу статью, я почти не сомневался, что дело кончится именно этим.

Но как можно было за него голосовать,

если был он в то время, выражаясь деликатно, уже не вполне адекватен. Что ни день, нес всякую чепуху.

15 января, когда уже было очевидно, что военная операция против чеченских боевиков в Первомайском позорно провалилась, Ельцин высказался о ней так:

...

Операция очень и очень тщательно подготовлена. Скажем, если есть тридцать восемь снайперов, то каждому снайперу определена цель, и он все время видит эту цель. Она, цель, постоянно перемещается, и он глазами перемещается постоянно – вот таким образом.

А несколько дней спустя, 19-го, после захвата чеченцами у входа в Босфор парома «Аврасия», высказал сожаление, что у нас на Черном море нет подводных лодок. Ну а если бы были? Что, он отдал бы тогда им приказ торпедировать захваченный боевиками паром и потопить его вместе с заложниками?

Тут, конечно, нельзя не сказать, что знали и помнили мы и совсем другого Ельцина.

Когда его однажды спросили, считает ли он себя демократом, он ответил:

– Вы же знаете, кем я был, откуда я. Как же я могу считать себя демократом? Я учусьбыть демократом.

И действительно учился.

Вот что недавно рассказал об этом Сергей Адамович Ковалёв.

Заявлением, что он более не считает для себя возможным оставаться членом Президентского совета, он тогда не ограничился. Громогласно объявил:

...

Я не могу больше работать с президентом, которого не считаю ни сторонником демократии, ни гарантом прав и свобод для граждан моей страны.

И написал еще одно заявление, уже прямо и непосредственно обращенное к президенту, в котором в совсем уже резкой форме объяснял ему, почему не может и не хочет с ним работать и слагает с себя и другую свою государственную должность – омбудсмена.

И вот как ответил на это его заявление Борис Николаевич:

...

Уважаемый Сергей Адамович, мотивы Вашего решения понятны. Позвольте поблагодарить Вас за совместную работу и пожелать всяческих успехов в Вашей дальнейшей работе.

С уважением,

Ельцин

За три месяца до выборов

у меня уже не было никаких колебаний: я твердо решил, что голосовать буду за Ельцина. А ведь альтернативой Ельцину были тогда не только Жириновский и Зюганов. В тех выборах принимали участие Явлинский, Горбачёв, генерал Лебедь.

Я тогда чуть было не поссорился с одним из самых близких своих друзей – Володей Корниловым: он объявил, что будет голосовать за Явлинского, к которому я относился едва ли не хуже, чем к Зюганову. Даже посвятил ему одну из самых язвительных статеек:

...

Всякий раз, как я вижу на экране телевизора Григория Явлинского, у меня в памяти всплывает один старый рассказ Хемингуэя.

Рассказ такой.

За столиком в маленьком кафе сидит человек. К нему подходит девушка-официантка. Спрашивает:

– Что вы желаете, сэр?

Он отвечает:

– Вас.

Девушка возмущена. Но он спокойно, как ни в чем не бывало продолжает свою игру:

– Если вы подниметесь со мной наверх, я вам дам сто франков. (Герой рассказа – американец, но дело происходит в Швейцарии.)

Девушка уходит, но через несколько минут возвращается.

Мужчина говорит:

– Двести франков.

Девушка возмущается еще громче. Отходит, снова возвращается.

Следует новое предложение:

– Триста.

«Вот урод, – думает тем временем про него официантка. – Урод, да еще какой противный. Триста франков за такой пустяк. Сколько раз я это делала даром. Да и негде тут. Если бы у него была хоть капля соображения, он был понял, что тут негде».

Но в конце рассказа выясняется, что мужчина, предлагавший девушке сперва сто, потом двести, а потом аж триста франков «за такой пустяк», был совсем не глуп. Он не раз уже бывал в этом кафе и прекрасно знал, что там наверху никакого помещения нет. «Он был очень расчетлив, и женщины его не интересовали», – замечает автор. И заключает: «Он ничем не рисковал».

Рассказ забавный, скажете вы. Может быть, даже и не только забавный, но и открывающий некоторые тайны мужской психологии. Но при чем тут Григорий Явлинский?

Сразу это и в самом деле не сообразишь. Но если вдуматься как следует в постоянную линию поведения Григория Алексеевича, окажется, что он тут очень даже при чем.

Вспомните! Сколько раз предлагали ему войти в правительство. И не просто войти, а занять там самый высокий пост – первого вице-премьера, отвечающего за экономику. Григорий Алексеевич от всех этих предложений неизменно отказывался. И всякий раз объяснял, что в такой стране, как наша, политик, желающий реализовать свою программу, провести ее в жизнь, должен быть не меньше – чем президентом. Ведь не то что первого зама премьер-министра, но и самого премьера президент у нас может отправить в отставку одним росчерком пера. Поэтому тут может быть только один путь: самому стать президентом. Другого не дано.