На этот раз Мартен почувствовал себя задетым, хотя и не был ни набожным, ни даже просто практикующим католиком. С чего бы Богоматери из Ченстохова быть хуже какой-то Мадонны из Альтер до Чао? Она безусловно не была ни негритянкой, ни мулаткой, и во всяком случае слыла более чудотворной, чем та португальская!

Он уже собирался высказать это свое мнение вслух, когда к онемевшей было от возмущения Франческе вернулся дар речи и та взорвалась потоком жалоб, перемежавшихся проклятиями и обвинениями в его адрес.

Вот как он с ней поступает! Держит взаперти на своем корабле, посягая на её честь; трусливо прячет её от нареченного, в то же время похваляясь, что убьет его; издевается над её религиозными чувствами, а может даже посягает на спасение её души, подсовывая столь жалкие образы, малеванные уж во всяком случае не святым Лукой, а Кальвином или самим антихристом! Вот на что он способен, хотя разыгрывает влюбленного! Его так называемая любовь, или скорее грязная похоть, отдает адской серой. Имей он в самом деле в сердце хоть каплю жалости к ней, немедленно её освободил бы. Но он далек от такого благородства. Он тиран. И трус. Она не может даже помолиться своей святейшей покровительнице, поскольку нету её образа, который можно встретить на каждом христианском корабле…

— Получишь ты его! — прервал её тирады Мартен. — Получишь ты свою Мадонну с христианского корабля. И это будет первый ваш корабль, который мне попадется.

Генрих Шульц из своей поездки в Гданьск привез не только образ Богоматери Ченстоховской, но и прежде всего множество собственных планов, едва проклюнувшихся замыслов и проектов, которые вырисовались в его голове под влиянием слышанных в Польше сплетен и политических новостей. Главным их источником был папский нунций Маласпин, или скорее его секретарь Педро Альваро, которому Генрих был обязан также протекцией и связями.

Альваро посвятил его в дела назревавшего вооруженного конфликта между Швецией и Польшей — конфликта, вызванного собственно династическим спором Зигмунта III и его дядюшки Карла Зюдерманского за шведский престол. Этим спором интересовались, однако, почти все европейские дворы, и как папа, так и Филип II строили на поддержке Польши далеко идущие планы.

Клемент XIII, который взошел на апостольский престол в 1592 году, решил ввести в Европе новый порядок и двигался к этой цели с непреодолимым упорством. Европа должна была стать католической — и никакие жертвы не были слишком велики, когда речь шла о достижении этой цели, о истреблении еретиков и иноверцев. Для этого вопреки желанию Филипа II «блудный сын» католической церкви король Франции Генрих IX, бывший гугенот, преследователь иезуитов, получил папское благословение. Потому и Польше в планах Клемента XIII предстояло стать не только тараном против турок, но и серьезной союзницей в деле разгрома Англии.

Там же, где речь шла об ударе по Англии, пути дипломатии папы и Филипа II сходились. То есть и Ватикан, и Эскориал поддерживали претензии католического польского короля как своего будущего союзника. Ведь воцарение на шведском троне Зигмунта Ваза означало бы во-первых обращение в католицизм этой страны, населенной протестантами, во-вторых — появление на северо-востоке серьезной католической морской державы, которая могла бы угрожать Англии из портов Швеции и Польши.

Первым шагом к достижению этой цели должно было стать соглашение Зигмунта III с Филипом II и взятие Эльфсборга испанским флотом.

Эльфсборг, лежавший напротив мыса Скаген у выхода из Каттегата в Северное море, и Кальмар с Гданьском у выхода в Балтику стали бы тогда ключевыми бастионами морского могущества польско — шведской державы, возникающей под скипетром Зигмунта III, в тесном союзе с папой и Испанией, а может быть и с Францией.

Вся эта политическая комбинация возбуждала ум Генриха Шульца, поскольку он угадывал в ней огромный шанс умножения своего капитала и авторитета, что впрочем было связано со столь же немалым риском. Шульц в числе прочего предвидел, что купеческий, мирно настроенный и притом в большинстве своем протестантский, сенат Гданьска будет противодействовать намерениям короля. Правда, союз Зигмунта с могуществом Испании и папы казался Шульцу непобедимым, но тем не менее столь же непобедимая Великая Армада Филипа II уступила флоту одной только Англии. Тут же кроме Англии в игру входили Швеция и Дания. Может быть и Нидерланды, и даже ненадежная Франция…Гданьск не раз перечеркивал планы польских королей, стоял на своем и выигрывал. Сдастся ли он на этот раз?

« — Сумей я этому помочь, — думал Генрих, — заслужил бы благодарность и благословение Святого Отца. Добился бы наивысшего положения в сенате. Как сторонник короля, мог бы стать бургомистром, а может и коронным наместником Гданьска. Получил бы огромную власть. Правил бы портом и городом. Принимал решения и устанавливал правила. Контролировал всю торговлю и обеспечил себе огромные доходы. Стал бы богатейшим купцом в Польше, а может даже и в Европе. Мои торговые суда и каперские корабли заходили бы во все порты мира. Помоги я овладеть Гданьском, передо мной открылась бы дорога к почету, богатству и власти, а также — по благословения Святого Отца — к спасению души.

Под влиянием таких мыслей и рассуждений Генрих Шульц все больше склонялся к переносу своей главной квартиры из Лондона в Гданьск, где, кстати, помещался центр его разветвленной торговой империи.

Это был солидный трехэтажный каменный дом, стоявший неподалеку от ратуши на Длинном Рынке, весь занятый бюро и конторами, с банком в бельэтаже. Там меняли деньги и на ломбардский манер выдавали займы под залог товаров, а в глубоких подвалах хранили запасы золота, драгоценности, акции и векселя, запертые в окованном железом сундуке.

Шульц устроил себе на третьем этаже этого дома небольшие, но удобные частные апартаменты, в которых обитал, когда находился в Гданьске, но теперь он думал о покупке большой усадьбы за городом, где мог бы выстроить резиденцию, соответствующую его богатству и положению. Резиденцию, которая затмила бы роскошью подобные усадьбы первейших патрициев Гданьских — Ферберов, Циммерманов, Клеефельдов или Ведеке. Впрочем, это он откладывал на потом; пока были дела поважнее.

Одним из таких дел было приобретение в центре города, неподалеку от порта, какого-то дома, который вместил бы склады ценнейших товаров, импортируемых Шульцем, и хранившихся до тех пор в арендованных помещениях, не всегда подходящих и хорошо охраняемых. После долгих переговоров Генрих приобрел и предназначил для этих целей старый доходный дом на улице Поврожничьей, принадлежавший наследникам дядюшки Готлиба, после чего заключил договор со строительным подрядчиком о его перестройке и обновлении.

Дом, облезлый и грязный, с протекающей крышей, был однако построен солидно и имел позади обширное подворье, где стояли какие-то деревянные будки, сараи и кладовки. Размещались там пара мастерских ремесленников и великое множество семейств несчастной бедноты, ютившейся в тесных развалюхах, на чердаках и даже в сараях посреди мусорных куч. Когда среди них разнеслась весть, что новый владелец намеревается все снести и выбросить всех на улицу, поднялся рев, и перед роскошным подъездом дома на Длинном рынке, вдоль железной балюстрады, кованой фантастическими цветами и листьями, с утра до вечера простаивали отчаявшиеся люди в тщетной надежде, что Шульц даст уговорить себя и оставит им крышу над головой, хотя бы эта крыша и впредь протекала как решето.

Генриха это нисколько не волновало. Все контракты о найме, за исключением одного, истекали в течение ближайшего квартала — он проверил это, прежде чем подписал договор купли — продажи. За ним было право и обеспечена помощь со стороны магистрата при выселении упорных жильцов. Что же касалось того единственного контракта на трехлетнюю аренду двух небольших комнат в бельэтаже, он готов был пойти на определенную компенсацию за его расторжение.