— Владимир Иванович, вы звали меня? — спросила Анна, входя в кабинет барона, где теперь царствовал его сын.

— Проходите, Анна, — велел ей Корф.

Анна сразу уловила перемену в его настроении. Меньше часа назад Владимир был трогательно ей благодарен и вдруг стал напряженным, властным и безжалостным.

— Чем вызвана столь разительная в вас перемена? Вы же казались добры ко мне!

— Я всего лишь был признателен вам за своевременную подсказку. Вы сумели помешать господину Забалуеву, когда он обвинил меня в убийстве собственного отца.

— Вы что-то задумали?

— А вы мне, похоже, не доверяете?

— Я не знаю, что от вас ожидать и что вы чувствуете.

— Да кто ты такая, чтобы рассуждать о моих чувствах?

— Вы правы. Я вам никто. Мы выросли вместе, но я до сих пор не знаю вас. Все хотели видеть в нас брата и сестру, но я давно поняла, что вы не сможете отнестись ко мне, как брат.

— Тебя мне навязали отец и мать! «Люби ее, как любим ее мы!» А я другой! Но они не захотели этого понять. Я никогда не был и никогда не буду твоим братом! Я твой хозяин, а ты — крепостная в этом доме. И думаю, всем пора понять, что это так.

— Вы, кажется, обещали мне…

— Обещания! Как быстро ты вспомнила о них! Довольно! Завтра за ужином ты исполнишь для гостей танец семи вуалей! Будешь прислуживать и танцевать. Как крепостная для господ — для меня, для Сергея Степановича и, конечно, для князя Репнина. Таково мое решение, и никакие слезы и уговоры тебе не помогут.

— Что ж, поздравляю вас, Владимир Иванович! Вероятно, вам не удалось жить так, чтобы отец гордился вами. Но вам удалось добиться того, чтобы я возненавидела вас так же сильно, как вы меня!

На радостях, что Лиза нашлась, Соня с утра побежала на могилу папеньки. Она часто приходила сюда — порадоваться и спросить совета, пожаловаться и погоревать. Соня была уверена, что папенька слышит ее, и каждый раз что-то вокруг давало ей знак об этом. То солнышко выглянет из-за тучи, то птичка возьмется невесть откуда и разольется трелями. Соня порой засиживалась на мраморной скамеечке рядом с могилой отца, подолгу обсуждая произошедшее за день, и, конечно, сейчас она не могла не поделиться с папенькой столь замечательной новостью — Лиза нашлась!

За год, прошедший с момента смерти Петра Михайловича — он погиб от несчастного случая на охоте (упал с лошади, а ружье случайно и выстрели!), Соня так и не привыкла к тому, что больше уже никогда не сможет приласкаться к отцу, посидеть на его коленях, пошептать на ушко разные разности. Соня не могла поверить, что голос, который она слышала в ответ на свои вопросы и жалобы, когда приходила на родовое кладбище Долгоруких, не исходит от папеньки, а чудится ей. И это ощущение особенно сильным было в первое время, когда земля хранила свежесть недавно совершенного погребения. Но и потом, когда через год княгиня установила тяжеловесный памятник из редкого уральского камня, Соня все равно продолжала слышать этот голос. Только теперь он шел не от земли, а со стороны, словно из воздуха или от деревьев.

— Папенька! Это чудо — Андрей Платонович вернул нам Лизу! Мы ее выходим, вылечим, и снова заживем вместе и счастливо. Папенька, милый, мне тебя не хватает! Знал бы ты, как без тебя тяжело. Маменька решила выдать Лизу за Андрея Платоновича. Он говорит, что любит ее, а она любит Владимира. Мы Лизу два дня искали, Андрей ноги сбил, бегая по лесу. Если бы ты был рядом, все было бы по-другому!

— Заблуждаешься, дорогая моя! — к Соне неслышно подошла Долгорукая. — Твой ненаглядный папенька был слабым человеком и подлым обманщиком!

— Он был добрым.

— Да что ты знаешь! — воскликнула Мария Алексеевна.

— О чем это вы?

— Неважно, — Долгорукая с ненавистью взглянула на барельеф на обелиске, изображавший благородный профиль ее мужа. — К тому же он разбаловал вас с Лизой неимоверно. Привыкли, что все дозволено, и чуть что не по-вашему — тут же из дома бежать! Назло мне! Теперь он умер, а я должна собирать за ним плоды его неразумного воспитания! Елизавета вся в него. Ей нет дела до родных, творит, что хочет. Господи!

— Маменька, почему вы никогда не оплакивали его?

— Он недостоин моих слез.

— И Лизу вы тоже не пожалели! Вы такая жестокая, маменька! — Соня расстроилась и убежала.

— Беги, беги, нечего здесь мелодраму разводить, — посмотрела ей вслед княгиня и снова взглянула на образ на памятнике. — Ты и не надейся, Петр Михайлович, я Соню тебе так просто не отдам, хотя бы одну дочь воспитаю, как положено. Елизавета вой в девках засиделась, все мечтает за Владимира Корфа замуж выйти. А я скорее убью их обоих, чем позволю этому свершится. За твои грехи она отвечает, Петр Михайлович! И чего тебе только не хватало? Разве мы с тобою плохо жили? Зачем ты все разрушил? Как я мучилась тогда! А вы радовались с дружком твоим дорогим. Корф не меньше тебя виноват. И отберу я у них поместье, отберу! Пусть его сын нищим пойдет! Пусть помучается Владимир, как я мучалась тогда!

Долгорукая в сердцах смела подолом цветы, что принесла на отцовскую могилу Соня, и решительно зашагала прочь с кладбища.

Дома она прежде всего принялась за расходную книгу. Кажется, все утряслось — Лиза вернулась, у Корфов траур вот-вот закончится, и надо быть готовой к решающей битве за имение. Долгорукая разложила книгу на столе в кабинете мужа и принялась крутить ее и так и сяк, пытаясь понять, что же можно сделать, чтобы извести эту дурацкую запись о полученных князем от Корфа деньгах.

— Маман, я хотел поговорить с вами, — в кабинет постучался Андрей. — А вы опять работаете.

— Дело молодых — наслаждаться жизнью, мы же, родители, должны позаботиться о том, чтобы у вас были на это достаточные средства.

— Знаю, знаю, чем я вам обязан, — Андрей вежливо поцеловал мать в щеку и вдруг разглядел на столе знакомый переплет. — Оказывается, расходная книга у вас, а я ее искал.

— Да, вот все пытаюсь после смерти твоего отца вникнуть в нее, — Долгорукая отодвинула фолиант подальше с глаз. — Да все недосуг — то одно, то другое. Теперь вот ноги разболелись. К непогоде видно.

— А вы оставьте ее мне, я во всем разберусь.

— Что ты, Андрюшенька! — замахала на него руками княгиня, как будто речь шла о ничтожнейшем пустяке. — Разбираться не в чем — все, слава Богу, идет своим чередом. Ты лучше о себе подумай — не засиделся ли у нас? Не пора ли тебе обратно, в Петербург?

— Петербург подождет.

— Не скажи, сынок… Чего тебе? — отвлеклась Долгорукая, глядя на появившуюся в дверях Татьяну.

— Вы чай травяной просили, подавать?

— Неси, да прибор на Андрея Петровича поставь и пирожные не забудь, разговор у нас времени потребует. Но ты садись, Андрюшенька, — Долгорукая вернулась к начатой было теме. — Мне Алешка сказал, что ты давеча свою невесту со двора прогнал? Или почудилось ему, дураку лошадиному?

— Но вы же сами, маман, говорили, что не одобряете приезд без приглашения? Насчет приличий толковали.

— О приличиях, Андрюша, всегда должно помнить. Но я все же рассудила на досуге и поняла, что у вас с княжной настоящее чувство. Таня! Ну, что ты делаешь-то! Осторожнее! — прикрикнула Долгорукая на вошедшую снова Татьяну — та при ее "последних словах, как слепая, натолкнулась на кресло, в котором сидел Андрей, и едва не опрокинула на него разнос с чайными приборами. — Уродка!.. Так вот. Мне бы прежде столько свободы, сколько у нынешних барышень! Я бы со своей красотой таких дел навертела! А она у тебя при дворе живет, в почете и внимании таком, что о тебе — только повод дай! — тут же и забудет. Или ты разлюбил ее?

— Нет, не разлюбил.

— Танька! Да что ж ты творишь! То роняешь все, то падаешь! Пошла вон отсюда, пока я до тебя не добралась! — разгорячилась княгиня, глядя, как пошатнуло Татьяну. — Вот что значит всю жизнь с барышнями, тоже стала мечтательная! Витает где-то. Ступай, кому сказала, после заберешь!