— Господь, — сказал я вслух, — я также хотел бы расстелить шерсть, и мы готовы исполнить Твою волю, но мы должны знать ее. Если Ты хочешь, чтобы мы остались в Филипсбурге, пусть комитет проголосует за это единогласно. И пусть они сами предложат нам холодильник и плиту.

— Господь, — Гвен прервала меня, так как уже открылась дверь церкви и вышли члены комитета, — и пусть они выведут тараканов.

Весь приход вышел вслед за комитетом, они подошли к машине, возле которой стояли мы с Гвен. Мистер Мейер откашлялся и начал говорить. Гвен сжала мою руку.

— Ваше преподобие, мисс Уилкинсон, — сказал Мейер.

Он помолчал и начал вновь.

— Брат Дэвид. сестра Гвен. Мы проголосовали и все согласны в том, что мы хотим, чтобы вы были нашим новым пастором. Единогласно. Если вы решите приехать, мы установим новую плиту и всё такое. А сестра Уильямс говорит, что нужно произвести дезинфекцию.

— Чтобы вывести тараканов, — добавила миссис Уильямс, обращаясь к Гвен.

В свете, падающем через открытую дверь, я заметил слезы в глазах Гвен. Позднее, в гостинице, куда мы добрались после длительных рукопожатий, она сказала мне, что очень счастлива.

И мы действительно были счастливы в Филипсбурге. Мне нравилась жизнь в этом городе, жизнь провинциального священника.

Большинство наших прихожан были фермерами или углекопами. Это были честные, добрые, богобоязненные люди. Они приносили нам в качестве десятины молоко, масло, яйца и мясо. Это были люди деятельные, счастливые, которыми можно было восхищаться и многому научиться у них.

После того, как мы прожили там более года. мы купили старую бейсбольную площадку на краю города, где когда-то играл Лоу Гериг. Однажды, когда я играл там в бейсбол, я просил Бога, чтобы Он дал возможность построить церковь на этой площадке. Мое желание было исполнено.

Мы построили церковь и свой дом рядом с церковью. Это был чудесный небольшой домик из пяти комнат с видом на холмы с одной стороны и белым крестом церкви — с другой.

Мы с Гвен усердно работали в Филипсбурге и многого добились. К началу 1958 года у нас в приходе было 250 членов, включая Бонни, нашу младшую дочь.

Но, несмотря на все это, я чувствовал какую-то духовную неудовлетворенность. Ничто не радовало меня: ни новое здание, ни растущий приход, ни многочисленные собрания. Обычно люди запоминают важные вехи своей жизни. Вот и я запомнил 9 февраля 1958 года. В тот вечер я решил продать телевизор. Гвен и дети уже спали, а я сидел перед экраном и смотрел "Вечернее шоу". Там была сцена, когда танцовщицы появляются в едва прикрывающих их тела костюмах.

И вдруг я почувствовал, как всё это скучно. "Ты стареешь, Дэвид" — сказал я сам себе.

Но, как я ни старался, я не мог сосредоточить свое внимание на том, что происходило на экране. Банальная история о девушке, сценическая судьба которой, как предполагалось, вызовет жгучий интерес у зрителей.

Я поднялся и выключил телевизор. Все девушки исчезли в маленькой точке в центре экрана. Уже сидя в своем кабинете, я подумал: "Сколько времени я провожу у экрана каждый вечер? По крайней мере, несколько часов. Боже, а что если я продам телевизор и буду проводить это время в молитве?" Все равно в нашей семье, кроме меня, никто не смотрит телевизор. А что если я буду каждый вечер проводить два часа в молитве? Эта мысль взбодрила меня. Молитва вместо телевизора! Посмотрим, что из этого выйдет!

Но я тут же подумал и о вещах, которые были против этой идеи. Прежде всего: я уставал к вечеру. Затем — мне необходим был отдых и смена обстановки. Ну, и наконец, — телевидение было частью моей культурной жизни: церковному служителю необходимо быть в курсе всех событий.

Я поднялся с места, выключил свет, остановился у окна, любуясь залитыми лунным светом холмами. Затем я попросил Господа о знамении, которое должно было изменить всю мою жизнь. Мне казалось, что я поставил перед Господом трудную задачу, потому что я действительно не хотел расставаться с телевизором.

"Господи, мне нужна Твоя помощь в разрешении этой проблемы. Вот о чем я Тебя прошу:

я помещу объявление в газете о продаже телевизора. Если Ты желаешь этого, пусть покупатель придет немедленно. Пусть он придет через час; нет — через полчаса после того, как газета поступит в продажу".

Когда на следующее утро я рассказал обо всем Гвен. она была разочарована.

— Полчаса... — сказала она. — Мне кажется, Дэвид Уилкерсон, что ты совсем не хочешь того, о чем молился.

Гвен была права, но я все же поместил объявление. Мое положение после выпуска газеты было комичным. Я сидел на диване в гостиной. С одной стороны на меня смотрел телевизор, с другой — Гвен с детьми, а я смотрел на большой будильник. Прошло 29 минут.

— Да, Гвен, ты была права. Мне не придется...

Зазвонил телефон. Взглянув на Гвен, я нерешительно снял трубку.

— Вы продаете телевизор? — спросил мужской голос.

— Да. Марка ЭР-СИ-ЭЙ. В хорошем состоянии. Экран 19 дюймов. Куплен два года тому назад.

— Сколько вы за него хотите?

— Сто долларов, — быстро сказал я. Я не думал о цене до этого времени.

— Я возьму его.

— И вы даже не хотите взглянуть на него?

— Нет. Я приду за ним через 15 минут.

С тех пор моя жизнь сильно изменилась. Каждую ночь я уходил в свой кабинет, закрывал дверь и начинал молиться. Вначале время тянулось очень долго, и я был сильно обеспокоен. Позже я научился включать в свои молитвы чтение Библии. Раньше я никогда не читал Библию полностью, включая родословные. Я узнал, как важно поддерживать равновесие между молитвой-просьбой и молитвой благодарения. Как чудно провести час в молитве-благодарности. Вся жизнь открывается в новой перспективе.

Именно в один из таких поздних часов молитвы я и взял в руки "Лайф". Все время я ощущал странное беспокойство. Я был один в доме. Гвен и дети уехали в Питтсбург погостить у дедушки и бабушки. Я долго молился и чувствовал себя очень близко к Богу, но в то же время не понимал, почему я ощущал сильное беспокойство. Оно появилось неожиданно, и я не понимал, что бы это могло значить. Я чувствовал такую беспомощность, как будто, получив указание, не мог разобраться в нем.

"Что ты говоришь. Господи?"

Я ходил по кабинету, стараясь понять, что же происходило со мной. На моем столе лежал номер "Лайфа". Я хотел было полистать его, но остановил себя на мысли, что нехорошо читать журнал в то время, как я должен молиться.

Я снова начал ходить по кабинету взад и вперед, и всякий раз, проходя мимо стола, я обращал внимание на журнал.

"Господи, есть ли в этом журнале что-нибудь такое, что мне необходимо увидеть?" — спросил я вслух. Мой голос прокатился эхом в пустом доме. Я уселся в свое кожаное кресло, мое сердце стучало так, как будто я стоял на пороге чего-то очень важного и большого, чего я не мог понять. Я открыл журнал. Взгляд мой остановился на рисунке, который был выполнен карандашом, на котором были изображены семеро ребят, и слезы покатились по моему лицу.

На следующий день, в среду, в нашей церкви была служба. Я решил рассказать церкви о своих ночных молитвах и о том, что из этого вышло. Вечер в среду выдался холодным, шел снег. В церкви собралось мало народу.

Я подумал о том, что фермеры побоялись задержаться в городе из-за ненастья. И даже те две дюжины горожан, многие из которых опоздали, заняли места на галерке, что всегда служит неприятным знамением священнику: это значит, что ему придется обращаться к бездушной массе людей. Я даже не старался вести службу в этот вечер. Я попросил всех сесть поближе, потому что хотел показать им кое-что. Я раскрыл "Лайф".

— Вглядитесь в эти лица, — сказал я и рассказал им, как я рыдал, глядя на эту картину, и как я получил указание от Бога ехать в Нью-Йорк, чтобы помочь этим ребятам. Мои прихожане смотрели на меня окаменевшими взглядами, и я знал, почему. Любое чувство, кроме симпатии, могло возникнуть у людей, видевших лица этих ребят. Я не мог понять своей собственной реакции. Потом случилась удивительная вещь, когда я сказал своим прихожанам, что собираюсь ехать в Нью-Йорк, но у меня нет денег. Несмотря на то, что было очень мало народу, и они не понимали, что я собираюсь делать, они молча, один за другим подходили к столу и клали свои пожертвования. Было собрано 75 долларов, как раз достаточно на дорогу в оба конца на машине.