Расправа над этими деятелями должна была свершиться под стенами новгородского Детинца. С одной из башен Новгородского Кремля я долго наблюдал как впотьмах, на свет факелов, словно ночные мотыльки, к месту казни стягиваются новгородцы. Целые толпы валят на Софийскую сторону прямо по льду Волхова. Вскоре Софийский двор с площадью около собора, да и вообще весь детинец были запружены колыхавшимися народными массами.

— Ну что, Милан … пора начинать государев суд! — обратился к вестовому, — Начнём, пожалуй, помолясь! Выводите боярскую мразь по пять человек, желательно семьями, проследи, чтобы все они были связаны, и веди к вон тому месту плахи, — указал я через башенную бойницу на наиболее ярко освещённое факелами место, — там их и порешим!

— Слушаюсь государь! — вестовой бодро отдал честь, уже спускаясь вниз с довольной ухмылкой, подёргал себя за свисающий ус и был таков.

Через примерно десять минут я увидел его в компании с тремя ратниками, конвоирующими боярина с семейством.

Ратники с факелами в руках образовали коридор от надвратной башни до специально возведённого помоста, выше человеческого роста, рядом с которым конвоиры и посадили бояр, кого на пятую точку, кого на колени. Народ, вплотную обступивший сотню ратьеров, затаив дыхание, с любопытством ждал продолжения. Пришла моя пора появиться на сцене, чтобы открыть кровавое представление.

Спустившись со своей наблюдательной башни, в компании высшего командного состава, я увидел архиепископа Спиридона со своими приближёнными, которые должны будут благословить своим присутствием дальнейшие действа. Давать им слово я был не намерен, так как от страха большинство из них языки проглотили, могли только что — то невразумительно бубнить. Впрочем, отдельные церковнослужители, правда, не очень высокопоставленные, весь день после захвата города, крутились вокруг моих командиров, всячески демонстрируя им своё дружеское расположение. Некоторые, как мне показалось, делали это не из подобострастия, а поддерживая всем сердцем озвученные мной идеи, надо будет к таким повнимательнее приглядеться. Я уже обратил внимание нового губернатора Новгорода Перемоги на этих доброжелателей в рясах, чтобы отныне проповеди в церквях совершали либо они, либо под их присмотром. Церковь добровольно или нет, но должна будет поддержать новый строй, и настроить на нужный для нас лад своих прихожан. Также велел со строптивыми попами, если они не будут понимать «доброго слова», поступать как с вельможами, только делать это не публично, а в монастырских застенках. Наша церковь против светских властей никогда открыто не бунтовала, надеюсь, и сейчас не будет. Тем более что на их земельные вотчины, по крайней мере, в ближайшие годы я покушаться не намерен.

Около башен и храмов Кремля, куда были доставлены знатные узники, ярко горели костры, рядом с которыми грелись отделения пехотинцев, подкидывая в огонь охапки дров и хвороста. Хорошо поставленная служба в собственных войсках всегда радует. Меж тем, мы направлялись к месту сосредоточения света и людей, где также чувствовались любопытство и страх. Многие крестились и судорожно вздыхали.

Командиры зажгли заранее приготовленные для них факелы, я приказал архиепископу взять в руки и возвысить над головой распятие и идти впереди себя, а его ближников вместе с иконами разместил за спинами своих людей. Так мы и вышли в народ. Поднявшись с архиепископом и губернатором на помост, я поднял руку, не прошло и минуты, как смолк приглушённый гул, ранее исходивший из толпы. Приговорённый к смерти боярин дождавшись этого момента, попытался было раскрыть рот, как тут же получил от конвоира удар кулаком в челюсть, после чего благоразумно замолк, внимательно, вместе с народом, слушая мою речь.

Я буквально физически чувствовал исходящее снизу, из толпы нетерпение, густо замешанное с напряжением. Их можно было понять, не часто в жизни увидишь такое шоу. Я полностью перестал ощущать реальность происходящего, видя лишь горящие глаза бойцов из оцепления и блики факельного огня на лицах людей в первых рядах. Ну что же, жребий давно был брошен, и давать задний ход уже слишком поздно.

— Слушайте меня, своего нового государя, мои подданные … — далее последовала пропагандистская речь в духе 40–х годов двадцатого века, о том, что враг у ворот, и чтобы выжить, Русь должна объединиться и сплотиться.

После столь проникновенной речи, под грозный бой барабанов, последовали казни бояр. Для большего эффекта их расстреливали из пистолей и ружей, а специально расточенные пули зачастую сносили пол черепа. «Расстрельные команды», действующие «под присмотром» полуобморочного владыки Спиридона справились со своей кровавой работой за полчаса.

Затем, переполненные впечатлениями за сегодняшний день новгородские жители, начали присягать. Они, сняв шапки, подходили один за другим, целуя распятие и крестясь на иконы, а затем кланялись в мою сторону. В меховой шубе я восседал на стольце, в окружении военноначальников и телохранителей, упорно борясь с накатывающем на меня сном.

Уже ближе к утру отправился со своей свитой сопровождающих во дворец архиепископа. Там я принял доклады о результатах сегодняшних конфискаций имущества казнённых бояр, прежде всего меня интересовали наличные деньги, драгметаллы, оружие и доспехи, изъятые у вельмож и городская казна. Отдельно доложили о результатах сбора трофеев с поля боя. Я всё это скрупулёзно записывал на отдельный листок с подзаголовком «Новгород». Доспехи, оружие и коней я приказал приписать к вновь формируемым отрядам пехотинцев и ратьеров. Недвижимое имущество и ценные вещи должны будут уйти с торгов, а весь конфискованный скот должен быть роздан нуждающимся. Самое главное, деньги и драгметаллы, перейдут на хранение под личную ответственность губернатора.

Ещё раз поговорил с Перемогой, наказал бывшему посаднику Степану Твердиславичу во всём помогать моему ставленнику. Посчитав, что тащить все войска в Псков, будет для этого города слишком жирно, я, посовещавшись со своими военноначальниками, принял решение разделить войска.

Второй корпус Мечеслава в составе 9–го Полоцкого, 6–го Ржевского, 20–го Лукомльского, 13–го Минского, 11–го Витебского, 16–го Ельненского, 12–го Витебского, 30–го Слонимского, 19–го Ростиславльского были направлены на север, с целью занять Ладогу, а затем и всю Финляндию, в том числе и шведскую её часть.

А я с оставшимися войсками — первым корпусом, в составе 2–го Смоленского, 15–го Вержавского, 8–го Полоцкого, 4–го Дорогобужского, 17–го Оршанского, 14–го Минского, 5–го Вяземского, 21–го Браславского, 31–й Волковыского полков должен буду взять Псков и возможно пройтись по Немецкой Прибалтике, если всё — таки меченосцы вторгнутся в Псковские земли.

Так, в делах и заботах незаметно пролетел остаток ночи, а уже с первыми лучами солнца я забрался в карету. В полудрёме наблюдал из окошка, как бодрствующие всю ночь толпы горожан заполонили улицы, и под благовест церковных колоколов, молча провожали отбывающие из города войска.

Полевой лагерь, наступающие авангардные войска первого корпуса, разбили на берегу реки Кебь, и уже к полудню следующего дня, по нашим расчётам, они должны будут выйти непосредственно к Пскову.

Уже под утро я был разбужен десятником дежурного отделения телехранителей.

— Государь, тебя спрашивает псковский боярин.

— Кто таков и почему меня?

— Сегодня он ночью со своим отрядом к нам прибег, просит, чтобы дали ему поговорить с тобой.

— Ведите его сюда.

Пока ведут боярина, при помощи одного из телохранителей облачаюсь в шубу, а ещё одна парочка бодигардов торопливо разжигает свечи за столом.

В шатёр ввели одетого в добрую бронь боярина, он тут же низко склонился.

— Здравствуй боярин! — недобро проговорил я, так как с недавних пор был зол вообще на всех псковичей начавших что — то «мутить» с немцами. — Говори кто ты таков и что тебе надо?

— Я боярин Юрий Добрынич, сотский. Сбежал я из Изборска, потому как не хочу немцам служить!