Потрясенный Хирота на приватной встрече с заместителем наркома иностранных дел Караханом попытался нащупать источник получения документов. Безрезультатно. Японцы предприняли расследование, но не заподозрили утечку прямо из атташата. Предположили, что доклады были изъяты и скопированы чекистами при перевозке дипломатической почты, отправлявшейся по железной дороге во Владивосток (и далее в Токио). Спустя месяц после скандальной публикации в «Известиях» военный атташе телеграфировал шифром в Генштаб: «Имеются основания подозревать, что посылаемые от Вас почтой секретные документы перлюстрируются в пути. Прошу Вас сугубо секретные документы пересылать другим способом». ОГПУ перехватило и расшифровало и это сообщение{103}.
Переводчик 4-го отделения Особого отдела Роман Ким (агент Мартэн) в марте 1932 года получил повышение — минуя звание уполномоченного, стал оперуполномоченным ОГПУ. По офицерским меркам — лейтенантом.
12 апреля Марианна родила ему сына. Мальчика назвали Виват. «Настоял на этом имени Роман Николаевич».
«Отношение к выполняемой работе вполне добросовестное, большая работоспособность и интенсивность работы, — отмечалось в аттестации, данной Киму в 1932 году. — Сообразителен, находчив, наблюдателен, точен и умеет ориентироваться. Участвовал в операциях сугубо чекистского порядка с прекрасными результатами. Операции требовали большой чекистской выдержки»{104}.
Правда, однажды Роман Николаевич оказался на грани провала. Как ни странно, участник операций, требовавших выдержки, в отношении вещей отличался феноменальной рассеянностью (к примеру, дважды получал взыскания за утерю удостоверения личности). Во время очередного визита в японское посольство Ким вскрыл сейф, сфотографировал документы, собрал рабочие принадлежности и спокойно покинул особняк. Но, добравшись до Лубянки, понял, что… оставил фотокамеру в кабинете атташе. Близился рассвет. Одному возвращаться в посольство было рискованно, и Ким поспешил за помощью домой к человеку, которому доверял — Владимиру Шнейдеру, служившему в Оперативном отделе ОГПУ. На территорию посольства их пропустил милиционер, а в здание — японец-охранник, завербованный Кимом. Забрав камеру, чекисты собирались уходить, как вдруг услышали шум подъезжающего к дому автомобиля. Шнейдер бросился к буфету, принес ящик со столовым серебром, схватил еще какие-то вещицы, увязал добычу в скатерть: инсценируем воровской налет! Ким разбил стекло в окне, выходящем на задворки. Спаслись бегством, через забор, под трель милицейского свистка. На следующий день в одной из московских газет появилась короткая заметка о попытке ограбления японского посольства[14].
Не оставляя работу «в полях», оперуполномоченный Ким занимается аналитикой. В июле 1932 года, используя все собранные Особым отделом данные по японской линии (в том числе расшифрованные радиограммы Москва — Токио и сообщения из зарубежных резидентур), он составляет отчет для председателя ОГПУ Вячеслава Менжинского. «Начиная с февраля — марта с/г. констатируется резкое повышение активности японской разведки против СССР, вызванное: 1) завершением программы захвата основных пунктов Сев. Маньчжурии и непосредственным переходом японцев к подготовке военного плацдарма против СССР и 2) увеличением наших вооруженных сил в ВСК и ДВК [Восточно-Сибирском и Дальневосточном крае]. Мобилизационное развертывание органов японской разведки происходит по всем линиям: по линии Генштаба, морштаба, МИД и контрразведки… Новый военный атташе в СССР Кавабэ получил от Генштаба инструкцию развернуть разведку, исходя из четкой установки на “будущую войну” с СССР. В частности, изучить: а) количество авиасил, которые могут быть выставлены во время войны на ДВ, б) состояние Владивостокских фронтов и в) систему мобподготовки. В целях организации систематического контроля над перебросками наших войск на восток из европейской части СССР, Генштаб дал директиву Кавабэ приступить к созданию агентуры в ряде важнейших пунктов европейской части СССР… После ввода частей Квантунской армии в Харбин и перехода аппарата китайской полиции под фактический контроль японцев, японская разведка получила возможность максимально использовать белых и китайцев по линии разведработы в СССР и на Внешнюю Монголию… Все японские дипорганы в СССР с конца прошлого года приступили к освещению перебросок частей Красной армии на ДВ; наибольшую активность проявляет владивостокское генконсульство, мобилизовавшее все свои агентурные возможности…»{105}
В феврале 1934 года Генрих Ягода, замещавший тяжело больного Менжинского, лично отправил Сталину «японский документальный материал, изъятый нами агентурным путем». С примечанием, что «документ написан рукой подполковника Кавабэ». Военный атташе Кавабэ докладывал в Генштаб: численность РККА — «29 регулярных дивизий, 560 тысяч; ежегодный сбор территориальных войск 200 тысяч… При общей мобилизации СССР может выставить 3 млн. солдат»; «Красная армия не жалеет денег на мотомеханизацию… Общее количество танков — около 2100… Около 750 броневиков»; «количество военных самолетов достигает 2500»; «весной 1932 года было шесть самолетостроительных заводов и четыре завода по продуцированию моторов, которые выпускают в год 7000 самолетов и 21 000 моторов»{106}.
Что же было в реальности? Штатная численность РККА в 1934 году — 975 тысяч человек, на 1935 год — 955 тысяч. Призывной план на 1935 год — 669 тысяч человек. Танков на 1 января 1934 года имелось 7574 (причем за истекший год было собрано 3509 машин), бронеавтомобилей — 326. На ту же дату ВВС насчитывали 4688 боевых, вспомогательных и учебных самолетов. В 1932–1934 годах авиапромышленность выпускала в среднем 3563 самолета в год{107}. ОГПУ (с июля 1934 года — Главное управление государственной безопасности НКВД СССР) успешно вело дезинформационную игру, «вбрасывая» одновременно как завышенные, так и заниженные данные.
Доступ к сейфам атташата позволял следить не только за военными замыслами и осведомленностью японцев. Сталин с интересом знакомился с оценками политической обстановки в СССР. Так, в конспекте доклада Касахары он отметил крестом абзац: «Система политического правления в СССР является самой настоящей абсолютистской диктатурой, и поэтому правительство может по своему усмотрению урезывать второстепенные участки хозяйственной жизни и бросать все финансовые и людские ресурсы на выполнение центральных моментов программы [пятилетнего плана]». В полученном 23 августа 1934 года переводе докладной записки Кавабэ в Генштаб «в бытность его военным атташе» отчеркнул красным карандашом: «Сталин имеет ряд достоинств, соответственных великому политику, но он имеет в то же время политических врагов. С точки зрения политико-стратегических мероприятий мы должны принять все меры к тому, чтобы наметить наиболее влиятельную группу его политических врагов и установить с ней контакт. Убежден, что это вовсе не является абсолютно невозможным»{108}.
Вождь запомнит это замечание.
Главным знаком отличия для чекистов долгое время было наградное оружие от Коллегии ОПТУ — с серебряной накладкой, на которой гравировалась надпись «За беспощадную борьбу с контрреволюцией». Оперуполномоченному Роману Киму, начиная с 1932 года, вручили два таких оружия: револьвер «наган» и пистолет «вальтер». Приказом по ОПТУ № 2175 от 08.04.1934 г. он был награжден еще и нагрудным знаком «Почетный работник ВЧК — ГПУ 1917–1932» за № 857 (знак вручался за «выдающиеся заслуги» при стаже службы не менее 10 лет){109}. «Провалов по изъятию у японцев секретных документов не было… Путем этих операций были получены и затем опубликованы в прессе секретные японские документы, содержащие сокровенные планы японской военщины (в частности, относительно КВЖД)», — отмечалось в характеристике, подготовленной к пересмотру дела Кима в 1945 году{110}.
