— А если Юранд отдастся вам, вы отпустите девушку на волю?
— Если бы мы отпустили ее, весь мир узнал бы, что это мы схватили их обоих, — ответил Данфельд.
— Да, но что же вы с нею сделаете?
Данфельд склонился к своему собеседнику и, растянув в улыбке толстый рот так, что обнажились гнилые зубы, спросил:
— О чем вы спрашиваете? О том, что мы с н а ч а л а сделаем с нею или п о т о м?
Но де Фурси узнал уже все, что хотел узнать, и умолк; с минуту он еще как будто колебался, но затем привстал в стременах и сказал так громко, чтобы его слышали все четыре монаха:
— Благочестивый брат Ульрих фон Юнгинген, этот образец и украшение рыцарства, сказал мне однажды: «Среди стариков ты найдешь еще в Мальборке рыцарей, достойных носить крест, но те, что сидят в пограничных командориях, только позорят орден».
— Все мы грешники, но служим владыке небесному, — ответил Гуго.
— Где ваша рыцарская честь? Не позорными делами служат владыке небесному, да и не ему вы служите. Кто он, ваш владыка? Знайте же, что я не только не приложу рук к этому делу, но и вам не позволю!..
— Чего это вы не позволите?
— Обмана, предательства и бесчестия.
— Как можете вы запретить нам? В бою с Юрандом вы потеряли своих слуг и все снаряжение. Жить вы можете только у нас из милости и умрете с голоду, если орден не даст вам куска хлеба. К тому же вы один, а нас четверо, как же можете вы не позволить нам?
— Как могу я не позволить? — повторил де Фурси. — Могу вернуться назад и предостеречь князя, могу всему свету открыть ваши намерения.
Крестоносцы переглянулись и мгновенно изменились в лице. Гуго фон Данфельд посмотрел в глаза Зигфриду де Лђве долгим вопросительным взглядом, затем обратился к господину де Фурси.
— Ваши предки, — сказал он, — служили ордену, вы тоже хотите вступить в орден; но мы предателей не принимаем.
— Я сам не хочу служить с предателями.
— Берегитесь! Вам не удастся исполнить вашу угрозу. Знайте, что орден умеет карать не только монахов…
Возмущенный де Фурси выхватил меч, левой рукой взял его за клинок, правую положил на рукоять и сказал:
— Клянусь этой рукоятью, имеющей форму креста, головой святого Дионисия, моего покровителя, и моей рыцарской честью, что предупрежу мазовецкого князя и магистра.
Гуго фон Данфельд снова устремил вопросительный взгляд на Зигфрида де Лђве; тот опустил глаза, словно давая понять, что согласен.
Тогда Данфельд странно глухим, изменившимся голосом произнес:
— Святой Дионисий мог нести под мышкой свою отрубленную главу, но если у вас слетит голова с плеч…
— Вы угрожаете мне? — прервал его де Фурси.
— Нет, убиваю вас! — ответил Данфельд.
И с такой силой ткнул его ножом в бок, что клинок вошел в тело по самую рукоять. Де Фурси вскрикнул страшным голосом, с минуту силился правой рукой схватиться за меч, который держал в левой руке, но уронил его на землю; в то же мгновение остальные монахи стали безжалостно колоть его ножами в шею, в спину, в живот, пока он не свалился с коня.
Наступила тишина. Кровь хлестала у де Фурси из ран; корчась, он хватался за снег пальцами, сведенными судорогой. Под свинцовым небом только воронье каркало, пролетая из глухих лесов к человеческому жилью.
Убийцы торопливо заговорили.
— Никто ничего не видел? — произнес, задыхаясь, Данфельд.
— Никто. Слуги впереди; их не видно, — сказал де Лђве.
— Слушайте, у нас будет теперь повод для новой жалобы. Мы распространим слух, будто мазовецкие рыцари напали на нас и убили нашего товарища, будто князь даже к гостям подсылает убийц. Шум поднимем такой, чтобы все дошло до Мальборка. Слушайте! Надо говорить, что Януш не только не хотел выслушать наши жалобы на Юранда, но велел убить самого жалобщика.
А де Фурси в это время перевернулся в последней судороге и лежал неподвижно навзничь с кровавой пеной у рта и с выражением ужаса в широко раскрытых мертвых глазах. Брат Ротгер бросил на него взгляд и сказал:
— Взгляните, благочестивые братья, как владыка небесный карает за самую мысль о предательстве.
— Мы свершили сие для блага ордена, — произнес Готфрид. — Слава тем…
Однако он оборвал свою речь, так как в это самое мгновение позади крестоносцев на повороте занесенной снегом дороги показался всадник, который во весь опор мчался прямо к ним. Увидев его, Гуго фон Данфельд торопливо воскликнул:
— Кто бы ни был этот человек, он должен погибнуть.
А де Лђве, у которого было самое острое зрение, хотя он был старше их всех, сказал:
— Я узнаю его: это оруженосец, который убил секирой тура. Так и есть, это он!
— Спрячьте ножи, чтобы он не испугался, — сказал Данфельд. — Я опять ударю первым, а вы за мной.
Тем временем чех подскакал к ним и в нескольких шагах осадил коня так, что тот врылся копытами в снег. Он заметил труп в луже крови, коня без всадника, и на один короткий миг удивление изобразилось на его лице. Однако он тут же обратился к братьям так, как будто ничего и не видел, и сказал:
— Челом вам, храбрые рыцари!
— Мы узнали тебя, — медленно приближаясь к нему, произнес Данфельд. — У тебя к нам какое-нибудь дело?
— Меня послал рыцарь Збышко из Богданца, за которым я ношу копье; тур его изувечил, и он сам не мог прибыть к вам.
— Чего хочет от нас твой господин?
— Господин мой велел сказать вам, что вы несправедливо жаловались на Юранда из Спыхова и, задев этим его рыцарскую честь, не как истинные рыцари поступили, но как псы брехали; а буде кто из вас прогневается за эти слова, того он вызывает на бой, пешего или конного, до последнего издыхания, и примет бой там, где вы назначите, как только по милости божией ему станет легче.
— Скажи своему господину, что рыцари ордена во имя спасителя смиренно переносят обиды, но драться не могут без особого на то позволения магистра или великого маршала; однако мы напишем в Мальборк с просьбой дать нам на то позволение.
Чех снова бросил взгляд на труп господина де Фурси, к которому главным образом он и был послан. Збышко знал уже, что монахи не принимают вызовы на поединок; услышав, однако, что с крестоносцами приехал светский рыцарь, он хотел вызвать его на бой, желая привлечь к себе сердце Юранда. А меж тем рыцарь этот лежал, зарезанный, как вол, между четырьмя крестоносцами.
Чех не мог понять, что произошло; однако с малых лет он привык смотреть в глаза опасности, поэтому и сейчас учуял что-то подозрительное. Удивило его и то, что Данфельд во время разговора все приближался к нему, а другие монахи стали отъезжать в стороны, точно пытаясь незаметно его окружить. Это заставило чеха насторожиться, тем более что второпях он не захватил с собой оружия.
А тем временем Данфельд уже вплотную подъехал к нему.
— Я обещал твоему господину целительный бальзам, — продолжал он, — плохо же платит он мне за добро. Для поляков это дело привычное… но он тяжело изувечен и скоро может предстать перед богом, поэтому скажи ему…
Тут он положил левую руку на плечо чеха.
— Скажи ему, что я так отвечаю…
И в то же мгновение нож блеснул у самого горла оруженосца. Однако Данфельд не успел вонзить его в горло; чех, который давно уже следил за его движениями, схватил его правую руку железными своими руками, выгнул и вывернул так, что хрустнули суставы и кости, и, услышав, как монах дико взревел от боли, вздыбил коня и, прежде чем кто-нибудь успел преградить ему путь, понесся стрелою назад.
Братья Ротгер и Готфрид погнались было за ним, но вскоре вернулись, потрясенные дикими воплями Данфельда. Де Лђве поддерживал его за плечи, а он, бледный, посинелый, кричал так, что слуги, ехавшие с возками далеко впереди, придержали коней.
— Что с вами? — спрашивали братья.
Но де Лђве приказал им скакать за возком, так как Данфельд совсем не мог держаться в седле. Через минуту холодный пот выступил у него на лбу, и он лишился чувств.
Когда подъехал возок, Данфельда уложили на солому, и все тронулись к границе. Де Лђве торопил, понимая, что после всего происшедшего нельзя терять времени даже на то, чтобы перевязать Данфельда. Сидя около товарища на возке, он время от времени растирал ему снегом лицо, но не мог привести его в чувство.