Возможно, тут я должен сделать еще одно пояснение. Пытаясь отвлечь внимание от собственных духовных переживаний, Франциско упомянул мои драгоценности. Я действительно ношу два золотых кольца — на средних пальцах обеих рук. Я заявляю об этом открыто. Я горжусь своими кольцами и ношу их в качестве символа моей преданности Господу.

Первое кольцо я получил в подарок от епископа Биссона из Лериды в знак благодарности за переговоры с бароном Энрике де Пенедес по поводу расплаты за отпущение его грехов. Можно сказать, что старший брат барона Энрике — дон Хауме — принес в свой дом смерть. На протяжении пяти лет дон Хауме постоянно отказывался выполнить обещание, данное епископу Биссону, — отправиться в крестовый поход, и после последнего безуспешного призыва епископ Виссон отлучил его от церкви. Подобное заявление епископа лишало дона Хауме отцовского поместья, которое должно было перейти к нему по наследству, и освобождало вассалов дона от всех обязательств перед ним. Дон Хауме отказался признать справедливость этого наказания и дошел до того, что взял в заложники трех священников из Лериды.

Во время этих ужасных событий его младший брат, барон Энрике, подослал какого-то француза убить дона Хауме. Убийца переоделся монахом-доминиканцем и заколол дона Хауме, когда тот причащался в кафедральном соборе Пенедес. Говорили, что во время причастия упала серебряная чаша с кровью Христа и кровь дона Хауме смешалась с кровью Спасителя на полу собора.

Я не хочу сказать, что оправдываю страшную меру, к которой прибег барон Энрике. Она, безусловно, противоречит учению Господа, несмотря на то, что барон явился в какой-то мере инструментом божественного возмездия.

Когда дона Хауме не стало, его брат, барон Энрике, сделался наследником отцовского поместья и направил в епархию Лериды сундук драгоценностей. Среди них было и то кольцо, что я ношу на среднем пальце правой руки. На нем изображен герб семьи Пенедес. Епископ Биссон дал мне его в знак признательности за мое участие в переговорах, определивших условия освобождения барона Энрике от былых обязательств. Не думаю, что погрешу против истины, если скажу, что я успешно провел трудную сделку — одно отпущение грехов в обмен на семьдесят фунтов золота и серебра. Другими словами, я добился для Господа наилучшего решения проблемы и к тому же значительно увеличил, если не обеспечил полностью, шансы на то, что сам барон попадет после смерти в рай.

Второе кольцо я получил от архиепископа Санчо из Таррагоны. Оно пришло в Санта-Крус на прошлой неделе вместе с письмом.

«Я ничуть не удивился, — писал он, — узнав о том, что благодаря вашим усилиям состояние Франциско улучшилось. Я питаю большие надежды, брат Лукас, на ваше продвижение на духовном поприще. Раньше я этого не говорил, брат Лукас, но ваше самообладание в моих покоях в Таррагоне произвело на меня большое впечатление». Именно так он и написал: «самообладание».

«К сожалению, епископ Мартин из Тортосы тяжело болен, — говорилось также в письме. — Я составляю предварительный список его потенциальных преемников. Если ваша работа с Франциско завершится до смерти епископа, я, безусловно, буду считать вас главным кандидатом на этот пост. Прилагаю сие кольцо в знак благодарности за вашу попытку излечить Франциско и как символ его духовного и физического спасения».

Я всегда верил, что во мне скрыты особые качества. Я никогда не терял веры в то, что Господь или один из его прославленных слуг распознает эти качества и наградит меня за верность. Даже до получения письма архиепископа я часто представлял себя членом высшего духовенства. Иногда, когда аббат Альфонсо не видел меня, я примерял его фетровую шляпу и делал вид, что читаю проповедь верующим.

Кажется невозможным и в то же время неизбежным, что мои надежды, мои величайшие ожидания осуществятся. Как говорил брат Виал? «Вера и терпение»?

Его преосвященство, епископ Лукас из Тортосы.

Как приятно это звучит! Мое воображение уже рисовало нашу случайную встречу с Франциско во время моего визита в Барселону. Мы немного поболтаем об общих знакомых, возможно о членах королевской семьи. Весело посмеемся над одним из наших бывших братьев из Санта-Крус. В конце беседы Франциско улыбнется и пригласит меня провести недельку в Монкаде. Я же буду настоятельно предлагать ему отдохнуть летом в моем поместье в Тортосе.

К сожалению, одержимый демонами Франциско не в состоянии оценить ни значимости этих колец, ни тех жертв, что я приношу последние четыре месяца. Он не в состоянии понять, что кольца эти символизируют мою верность одной из важнейших заповедей Господних — прощения и спасения грешника церковью. Разве наш труд не заключается в том, чтобы указать грешнику истинный путь? Чтобы спасать сбившихся с пути?

А еще подарок архиепископа символизировал мою преданность самому Франциско и задаче его исцеления.

Вчера я отдал одно из моих колец семье нищих — они явились в монастырь во время празднества в честь святых мучеников. Когда я шел к часовне, к утренней мессе, ко мне приблизился отец семейства. В лохмотьях, вонючий, этот человек назвал бы господином любого, кто не ходил босиком.

Он упал на колени, преградив мне путь к лестнице и оторвав меня от мучительных внутренних споров с самим с собой — споров о Франциско. Человек этот рассказал мне о своих умирающих с голоду двух малютках и просил, чтобы Господь сжалился над ним и его семьей. Меня тронули его слова, и я знал, что Бог одобрит мое решение отдать кольцо — оно наверняка сможет прокормить семью в течение целого года. Когда я даровал ему кольцо, нищий обвил руками мои ноги и принялся целовать ступни. Остальные члены семьи вели себя почти безучастно: мать прижимала к себе детей, и все трое смотрели на меня недоверчиво, не в силах уразуметь всего значения моей щедрости.

Мой поступок наделал шуму в монастыре. Я видел, что молодые монахи смотрят на меня с почтением, которое было вполне уместно при сложившихся обстоятельствах. Если Франциско и заметил исчезновение кольца, он ничего не сказал.

Наши дискуссии продолжались. В первые месяцы своего пребывания в монастыре Франциско казался совершенно безразличным к моему присутствию — теперь же он с нетерпением ожидал моего прихода, чтобы продолжить свой рассказ с того места, на котором остановился накануне. Во время своих излияний Франциско часто мерил келью шагами, и иногда казалось, будто он вновь переживает те события, о которых говорил. Обычно он рассказывал по нескольку часов, не останавливаясь, словно кто-то пришпоривал его. Зачастую он начинал говорить еще до того, как я садился на стул и клал на колени деревянную доску, вырезанную специально для меня одним из послушников: на этом миниатюрном письменном столе я держал Библию, чернильницу, перо и пергамент, чтобы делать на нем заметки. По этим заметкам я записывал вечером исповедь Франциско.

Иногда по пути в его келью после заутрени я поддавался дурным предчувствиям. Возможно, я боялся услышать от Франциско то, что изменит мою жизнь. Боялся встретиться лицом к лицу с непреодолимым ужасом, который толкнул Франциско в объятия дьявола. Я молился, чтобы у меня хватило мужества не дрогнуть перед подобным искушением.

«Вера, Лукас. Вера и храбрость».

— Не прошло и недели после сна, в котором мне явился Серхио, как пришло письмо от Андре. Он писал, что в будущем году король Хайме отправляется в крестовый поход, и предлагал мне присоединиться к рыцарям Калатравы — те должны были сопровождать короля. У меня появилось ощущение, что истинным автором этого письма был мой брат Серхио: оно звучало скорее как приказ, чем как предложение.

На следующий день я встретился с матерью в нашей резиденции в Барселоне. Я нашел ее в тускло освещенной приемной: она молилась, стоя на коленях перед деревянной статуей Девы Марии, на которой было вырезано «Mater Dei» — Богоматерь. В правой руке Мария держала яблоко, как Ева, а в левой — золотую чашу причастия, символ торжества церкви на земле, церкви, воплотившей в себе тело и кровь Спасителя.