Мои предположения оказались верны. На первом этаже помимо обеденной залы и кухни я обнаружил своего рода операционную. Над крепким дубовым столом с затёртыми бурыми пятнами висела большая масляная лампа с отражателем — вогнутой пластиной из какого-то серебристого металла, вероятно, олова. Лет через сто какой-то монах должен изобрести зеркало из стекла и олова, выливая расплавленный металл внутрь стеклянного сосуда. Потом остывший шар разбивался, получались неровные, изогнутые пластинки. И только в начале XVI века придумают, как делать плоские зеркала на ртутной амальгаме. Хм, у меня есть шанс опередить время, если только раньше меня не нашинкуют в капусту сабли сельджуков. Ну или ведьмы не ополчатся, своими заклятиями превратив меня в жабу.

Надо же, никогда в ведьм и прочую мистическую хрень не верил, а тут… Может, я попал в какой-нибудь параллельный мир магии или в Средние века действительно люди обладали сверхспособностями?

Сильно тут задерживаться я не собирался, где-то за покрытыми лесом горами уже вставало солнце. В ходе экспресс-обыска я нашёл два мешочка, оба из тонко выделанной кожи с затягивающимися завязками. Тот, что побольше, оказался туго набит серебряными денье, а вот во втором я обнаружил украшения. Кольца, серьги, браслеты, подвески… Только золото и драгоценные камни. Не иначе сняты они были с несчастных жертв, подумал я, прикидывая, сколько же девушек стали жертвами маньяка и его подручного. Здесь только самые дорогие цацки, а ведь наверняка хватало украшений и поскромнее. Интересно, куда Мясник с Квазимодо потом девала тела? И где они вытапливали жир? И как вообще это делали?

Так, ну её на фиг, голову ещё забивать такими мыслями. От серебра не откажусь, там навскидку две, а то и все три сотни монет. А вот мешочек с украшениями я решил не брать. Во-первых, как-то мне претило, зная, что сняты они с несчастных девушек. А во-вторых, эти украшения мог кто-нибудь опознать. Ну ладно, в Бурже я ими светить не стал бы, но кто знает, кто знает… В моей служебной биографии и не такие совпадения случались.

Я решил оставить мешочек на столе, а под него подложить письмо. В нём я, воспользовавшись найденным куском пергамента и чернилами, вкратце описал, какие злодеяния творил Огюст Фабье и его Квазимодо по имени Жиль, и где искать их тела. Писал на французском из моего будущего, надеюсь, он не сильно отличается от рукописного средневекового, и те, к кому в руки попадёт это письмо, разберутся с его содержанием.

Упомянул Урсулу, а про Адель решил умолчать. Слишком серьёзная фигура, к которой мне, видимо, самому придётся искать подход. И если показания Мясника подтвердятся… Уверен, моя рука не дрогнет. Я сам инквизиция, сам вершу правосудие. Подписался как «Святой Януарий», и даже нарисовал подобие той головы, что была на моём щите. Этакая подсказка для башковитых, хотя я более чем был уверен, что в эту эпоху следствие никто проводить не станет. А если и станет, то… Да нет, ничего у местных сыщиков не получится.

До трактира добрался, когда уже совсем рассвело. По пути пару раз встретил ранних прохожих, пришлось горбиться и натягивать чепец как можно глубже на голову, надеюсь, удалось сойти если не за девицу, то хотя бы за долговязую старуху в коротких не по росту юбках и в платье с немного короткими рукавами.

Ведущие на постоялый двор ворота уже были распахнуты, мне пришлось резво отскочить в сторону, пропуская выезжавшую из них небольшую кавалькаду рыцарей, среди которых был и зевающий «Портос».

Моя одежда по-прежнему лежала в кустах, немного промокшая от утренней росы. Быстро переодевшись, я наконец-то мог спокойно выдохнуть: мне больше не грозило быть пойманным с поличным в женском платье и обвинённым в какой-нибудь содомии. Тут не то что из рыцарей разжалуют, ещё, чего доброго, и на костёр отправят.

Лаура уже суетилась на кухне, я её подловил, когда она пошла за водой. Когда я вручил ей скомканную одежду и попросил никому ничего не рассказывать, та понятливо улыбнулась, пообещав, что будет нема, как рыба. Когда же я переступил порог нашей с Роландом комнаты, тот потягивался на своей кровати.

— Симон, где тебя всю ночь носило?

— Где, где… С дочкой хозяина кувыркался.

Роланд скабрезно ухмыльнулся:

— Это с той толстушкой, что нас в харчевне обслуживала? А ты, я смотрю, быстро про дочку оружейника забыл.

— Ничего не забыл, — обиделся я. — К ней у меня любовь, а к Лауре — дочке хозяина — я испытываю всего лишь плотские чувства.

— Понятно, — снова ухмыльнулся друг. — Тебе хоть удалось немного вздремнуть?

— Разве что немного. Не удивляйся, если я буду в седле клевать носом. Ладно, идём завтракать, сегодня, кажется, подают яичницу, а затем я займусь изготовлением отвара от вшей. А заодно помоем головы остатками прежних запасов. И не надо делать такую физиономию, словно кот из «Шрека»… Кто-кто… Было такое зеленокожее чудовище, в болоте жило. А не будешь мыть голову и следить за чистотой своего тела — сам станешь таким же Шреком.

[1] Сам Рембрандт назвал свою картину «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга». Из-за того, что фон полотна очень темный, ей и дали название «Ночной дозор». И во всех справочниках, каталогах и альбомах она именно под этим названием и проходила, пока в ходе реставрационных работ 1947 года не обнаружилось, что она просто покрылась толстым слоем копоти от свечей. И когда с полотна её убрали, оказалось, что дело на ней происходит не ночью, а… днем.

Оставшийся путь до Парижа прошёл без приключений. Хотя вру… В сутках пути от Буржа средь бела дня на нас напали какие-то бродяги. Судя по виду, совсем доходяги, двое были вооружены дрекольем, а у одного даже было копьё, правда, не очень длинное, ближе к дротику. Мне даже захотелось просто одарить их парой денье, может, хлеба и мяса себе купят.

Правда, настроены мужички были весьма агрессивно, пришлось извлекать из ножен меч, а в левую руку хватать щит. Роланд тоже суетливо проделывал какие-то телодвижения. Копья вместе с припасами тащила заводная кобыла, так что приходилось рассчитывать только на оружие ближнего боя. Но и этого хватило, чтобы пыл нападавших резко поугас. Мне кажется, на них большее впечатление произвела отрубленная голова Януария, один из разбойничков даже перекрестился, пялясь на неё.

— Покрошу в капусту и головы поотрубаю! — заревел я, замахиваясь мечом.

Это стало последней каплей. Побросав своё вооружение, бедолаги с воплями скрылись в зарослях, из которых выскочили полминуты назад. Мы с Роландом на фоне адреналинового всплеска нервно посмеялись, но меня посетила мысль, что, имей эти клоуны луки или арбалеты, могли бы пальнуть из кустов без предупреждения. А на нас даже кольчуги нет. Объяснив это Роланду, посоветовал по моему примеру всё же натянуть кольчужку, пусть даже без гамбезона, иначе мы просто изжарились бы на летнем солнцепёке.

А так мы не спешили, наслаждаясь неторопливой ездой верхом, чередуя её с физическими упражнениями. Я много времени уделял фехтованию на мечах, хотелось рассчитывать на собственные, приобретённые навыки, а не надеяться на прежнего обладателя тела. Причём уделял внимание и фехтованию верхом, освежая в памяти приёмы, которые использовал в тренировочном бою со мной шевалье Бремонт.

Может, мне казалось, но у меня стало получаться куда более приличнее по сравнению с первыми днями моего прибытия в этот мир. Роланд, во всяком случае, свидетельствовал, что и моё мастерство растёт буквально на глазах, и он благодаря мне значительно подтянул навыки фехтования. Даже как-то заявил, что, встреть я сейчас маркиза Альфонса, то ещё неизвестно, кто из нас двоих вышел бы в схватке победителем. Я не был столь оптимистичен, всё ещё считая, что тягаться с этим задавакой мне ещё рановато. Но, кто знает, может быть, к тому моменту, как нога моего Аполлона ступит на Святую землю, я и впрямь научусь виртуозно владеть мечом.