Так что жидкие отходы жизнедеятельности хозяйки или служанки выносят на улицы и выливают в идущие посреди них канавы, в которые стекает также вода после дождя, а по весне и растаявший снег. Всё быстро впитывается в почву, мостовые в Саарбрюккене пока отсутствуют как класс, улицы — это просто плотно утоптанная земля. Ну а отходы потвёрже собирают в «поганое ведро» и отдают золотарям, что дважды в день, рано утром и вечером, перед закрытием ворот, обходят город со своими тележками и бочками, после чего вывозят свою «добычу» в пригороды, где продают огородникам на удобрение. Они же периодически углубляют канавы, снимая верхний, богатый перегноем слой, и продают всё тем же хозяевам огородов, которые на этих удобрениях растят овощи и сбывают горожанам. Такой вот круговорот дерьма в социуме.
Кстати, я никак не мог понять, почему профессию ассенизатора на Руси в старину обозвали словом золотарь? Что тут общего с золотом? А теперь вроде понял. Это от того, что они дерьмо превращают в золото! Ведь человек справляет нужду регулярно, да и помои в доме накапливаются постоянно, так что пока есть города и нет канализации — уборщики дерьма без работы и, соответственно, золотишка не останутся. Хотя, скорее, серебришка, золото сейчас дорогое, в Европе — если мне моя обогащённая интернет-литературой память не изменяет — его добывают только в Венгрии и ещё в паре-тройке мест, да и там месторождения не сказать, что очень богатые. До времён, когда в европейские страны хлынет золотишко из американских, африканских и азиатских колоний, ещё века три с половиной-четыре, как минимум.
В общем, медяк к медяку каждый день — золотарю серебрушка. Если, конечно, львиную долю их не забирает «крыша», то есть власти или бандиты. Ну или какая-то своя гильдия, что в принципе сводится к тому же: «заплати налог — и спи спокойно». Сейчас всякие гильдии, цеха, братства везде, куда ни плюнь. Одиночке прожить тяжело, если он, конечно, не феодал с замком и дружиной. Да и таким обычно нужны сюзерен, что прикроет, и вассалы, что поддержат. Даже у воров, вроде, есть своя гильдия. Выходит, и у золотарей должна быть? И туда приходится заносить долю? И потому не слышали про разбогатевших золотарей? Или, нажив деньжат, они уезжают подальше от родных мест, и скрывают своё дурнопахнущее прошлое? Ведь деньги, как известно, не пахнут…
Так, а чего это меня потянуло на размышления о такой неаппетитной теме? Может потому, что, несмотря на работу золотарей, от улиц, точнее от канав посреди них, всё же ощутимо пованивает. Хотя и не так сильно, как я думал до знакомства с средневековыми городами.
А между тем улица, где, судя по вывескам и выставленной в окнах домов продукции, жили гончары, закончилась, и мы с Роландом вышли на городскую площадь, к которой, как дороги к Риму, сходились основные улицы города. Понятно, что от поленницы, на которой собирались меня превратить в угольки, уже не осталось и следа, но от воспоминаний у меня по спине пробежали мурашки.
Площадь эта в Саарбрюккене сейчас единственная и представляет собой центр городской жизни. С одной стороны, символ светской власти — ратуша. Трёхэтажный особнячок с каменным первым этажом и двумя деревянными сверху. Похож на дачку бизнесмена средней руки в XXI веке, только без прилегающего земельного участка. Здесь сидит городской магистрат, назначаемый графом из предложенных купеческими и ремесленными гильдиями и цехами лиц, причём к предложенным кандидатурам всегда прилагаются крупные суммы, так что эта честь доступна только городским «патрициям». Впрочем, решения магистрата всё равно утверждает граф, а в его отсутствие ландфогт. Так мне объяснил хозяин «Зелёного Рыцаря», Клаус, оказавшийся настоящим кладезем информации обо всём, что касалось города. Ну, трактирщики везде в это время самые информированные люди — сколько разговоров на разные темы бывает в их заведениях.
Напротив магистрата возвышается собор. Пока деревянный, что не удивляет. Каменные храмы в Средневековье строились десятилетиями, а то и веками, как Кёльнский собор, к примеру. И не потому, что средневековым европейцам так нравились долгострои, всё банально упиралось в финансовый вопрос. Когда находились деньги — тогда и строили. Нет денег — стройка стоит.
Строительство из камня, особенно больших сооружений, в эти времена дорогое удовольствие, чувствительно для бюджета, как говорили в одной рекламе 90-х. А если вспомнить, что через пару десятилетий Саарбрюккен должен разграбить Барбаросса, вряд ли горожанам доведётся увидеть здесь каменный храм в этом столетии.
Сама площадь невелика. Впрочем, сейчас везде так, может быть, кроме мегаполисов этого времени, вроде Константинополя и Багдада. Помню, ещё в той жизни поржал с либеральных интеллигентов, восторгавшихся средневековой новгородской «демократией» и сожалевших, что победила Москва с её самодержавием, а не Новгород с его «вольностью и народоправством». Собирались де все жители на вече и демократически решали государственные дела… Ага! Археологи давно уже измерили Вечевую площадь в Новгороде, и подсчитали, что втиснуться туда могли человек триста-четыреста, не больше. То есть бояре и богатые купцы с семействами. Потому и проиграли. Олигархи не способны ничего видеть дальше своего носа, кроме бабла.
В Саарбрюккене площадь не больше новгородской. На площади происходят главные городские события. Здесь горожанам объявляют решения императора, графа и прочих властей, здесь же происходят и казни — главное массовое развлечение по нынешним временам. Если не считать рыцарских турниров — забавы, появившейся не так давно — но те проводят за городской стеной, на поле напротив замка, когда графу приспичит. Это тоже Клаус рассказал. Ничего не могу сказать про турниры, пока как-то не довелось поучаствовать, а вот на казни побывать довелось, причём одним из главных действующих лиц. Чуть на небеса не вознёсся… В виде дыма.
А на площади-то опять народ толпится. Не так много, как во время моей казни, но сотни полторы есть. Любопытно… Протолкавшись вместе с Роландом к помосту, где во время несостоявшегося файер-шоу сидели ландфогт и Енох, я увидел скучающего чиновника из магистрата, судя по цепи с печатью на шее, перед ним стояли песочные часы. Рядом сонного писаря с чернильницей на поясе и пером за ухом, а также глашатая, который во время недавней казни зачитывал собравшимся зрителям мой приговор.
Под помостом, под присмотром нескольких стражников, сидела группа людей разного возраста, одетых как горожане средней руки. Судя по внешности — представители одной семьи. Мужчина лет тридцати пяти, рослый, широкоплечий, очень сильный на вид, черноволосый, кареглазый, с резковатыми чертами лица, на котором застыла безнадёга. Женщина лет тридцати, или чуть старше, голубоглазая блондинка, с красивым, но каким-то замученным лицом. Похоже, жена здоровяка. Сидя рядом с мужем, смотрела на него с тревогой, держа за руку.
Младшее поколение внешне напоминало мать или отца, или обоих. Два парня лет семнадцати на вид, совершенно одинаковые близнецы, светлыми волосами и голубыми глазами пошедшие в мать, а всем остальным в отца. Девушка лет пятнадцати, красивая брюнетка с длинной косой и большими голубыми глазами. Ещё двое ребят лет четырнадцати-тринадцати, очень похожие на отца. Две девочки двенадцати лет или около того — эти почти полные копии матери. Ещё девочка семи-восьми лет, черноволосая и кареглазая, как отец, но лицом скорее в мать. Пара карапузов, с виду где-то пяти и трёх лет, светленькие, один с карими, другой с голубыми глазами, и примерно годовалая голубоглазая светловолосая девочка, которую держала на руках старшая сестра.
Старшие дети, по примеру родителей, старались держать себя в руках, но удавалось им это с трудом. У младших ручейком текли из глаз слёзы, правда, плакали они без крика, лишь всхлипывали. Даже малышка куксилась, видимо, чувствуя, что происходит что-то плохое, и время от времени начинала плакать. Сестра её успокаивала. И тут, глядя на девушку, я вдруг понял, что это именно она во время моей так и не случившейся казни смотрела на меня с сочувствием!
