Девушка всхлипнула, я прижал Маргит к себе и стал гладить по волосам.

— Не бойся! Я никому не дам тебя в обиду. Мне плевать, какая там у этого Дьюлы могущественная семья. Мы с Роландом и до этого собирались прикончить этих типов, а после того что ты рассказала — особенно постараемся!

— Ты — мой рыцарь из легенд, — девушка улыбнулась сквозь слёзы. — Но семейства Неметуйвари и Борши очень богаты и сильны. И они ни перед чем не привыкли останавливаться. Они не простят, если вы убьёте Дьюлу и Золтана. К тому же, тогда у них не выйдет заполучить меня и Эржбет. Других подходящих женихов у них нет — прочие или женаты, или слишком молоды.

— Плевать! — отозвался я максимально уверенным тоном. — Стоянка в Вуковаре последняя в Венгрии. Послезавтра мы отплываем, и вскоре оставим пределы вашей страны. А там пусть злобствуют сколько хотят!

Мы ещё некоторое время поговорили, пока Маргит более-менее не успокоилась. Потом девушка ушла, а вскоре после этого в таверну вернулся Роланд. Судя по его расстроенному виду, Эржбет с сексом его тоже обломала. Умная девочка.

— Знаешь, Симон. — Роланд, оторвавшись от кружки с вином, наконец нарушил молчание. — Я тут подумал…. Драка завтра и правда будет серьёзная. Надо бы нам исповедаться. На всякий случай.

Ну, мне-то оно не особо и надо. Вот только в средние века исповедью манкировать не принято. Враз заподозрят в ереси, если не в чём похуже. А я не исповедовался со времён отъезда аббата Клерво из Саарбрюккена.

— Да, исповедаться не помешает, — согласился я с предложением друга. — Вот только у кого?

— Давай у капеллана Одона Дейля? — предложил Роланд. — Он к нам вроде бы хорошо относится.

— А давай!

Я не стал спорить, так как предложенная кандидатура исповедника и меня устраивала больше прочих.

Рассиживаться мы не стали, и сразу отправились к шатру капеллана. Он оказался на месте. Узнав о нашем желании исповедоваться, Одон сразу заявил, что это его обязанность, и первым увёл в свой шатёр Роланда. Пробыл он там с полчаса и вышел довольный. Похоже, груз грехов с него сняли. Затем капеллан пригласил в шатёр меня. Внутри так же аскетично, как в шатре магистра тамплиеров, сразу видно ученика Сугерия. В углу распятие и пара икон. Если у Эврара де Бара выделялось высококачественное оружие, здесь внимание обращают только пара раскрытых сундуков с книгами и свитками. Один свиток лежит на походном столике, рядом чернильница с перьями и, что приятно, подаренные карандаши, но уже порядком сточенные. Похоже, монах писал свою хронику крестового похода, когда мы пришли. Впрочем, терять время я не стал, опустившись на колени рядом с распятием и иконами.

— Благословите меня, святой отец, ибо я грешен.

— Кто бы сомневался, — хмыкнул Одон. — Господь благословит, сын мой. В каких грехах ты хочешь покаяться?

— В грехе убийства, отец мой, — я с покаянным видом склонил голову. — Вообще-то, этих грехов довольно много.

— Расскажи о них, сын мой, — благожелательно кивнул капеллан.

— Сначала в Саарбрюккене на нас с моим другом дю Шатле и нашими слугами напала шайка в два десятка разбойников, которым один подлец заказал наши головы. Бо́льшую часть мы убили, других сдали страже, их повесили. Я тогда убил с полдюжины негодяев. Потом на Рейне на наше судно напали около полутора сотен пиратов на двух судах. Одно я вместе с нашими слугами сжёг, мало кто с него спасся. С теми, что были на другом судне, мы с моим другом, слугами и командой нашего судна дрались, и всех перебили. Я тогда убил где-то с полтора десятка злодеев, а может меньше или больше, точно трудно сказать. Ещё была шайка разбойников в Швабском Лесу, на дороге из Эсслингена в Ульм. На нас они, правда, не нападали, но напали на купца, которого мы пообещали защищать. Мы дрались с ними, и перебили тех, кого не убили купец и его спутники — десятка два. Из них я убил пятерых, в том числе главаря шайки.

— Раскаиваешься ли ты в этом, сын мой? — спросил Одон, перебирая чётки.

— Да как сказать, святой отец… Если бы они нас не тронули, то и мы бы не стали с ними драться. А как начался бой — тут уж поздно думать и каяться. А та шайка на дороге вообще были конченые твари. Они похитили малолетних детей графа фон Хельфенштейна и издевались над ними. Среди награбленного в их логове мы нашли дорогие одежды, явно снятые с убитых — детские, женские, церковные… А ещё драгоценную утварь, украденную из храмов или монастырей.

Капеллан перекрестился, нахмурившись.

— Хотя, — продолжил, — там, на дороге, мы нашли покалеченного разбойника. Он раскаялся, помог нам спасти детей, и мы оставили его в живых, доставив в аббатство Блаубойрен близ Ульма, где он постригся в монахи. Туда же мы пожертвовали взятые у разбойников церковные вещи и одежды.

— Что ж, сын мой, — заговорил капеллан после недолгого раздумья. — Убить, защищая себя от напавших злодеев — это небольшой грех. Так же как защитить от них других людей. Я думаю, Господь избрал тебя орудием кары преступников, превысивших меру Его терпения, и для спасения безвинных душ. А то, как ты и твой друг поступили с раскаявшимся разбойником, говорит, что вы лучше поняли Заповеди Божьи, чем многие, называющие себя христианами. Я отпускаю тебе твои грехи, сын мой. В каких ещё грехах ты хочешь покаяться?

— В грехе прелюбодеяния, отец мой.

Видя, что монах ведёт себя адекватно, я решил не скрывать подробности своей личной жизни.

— Точнее, в грехах.

— Расскажи о них, сын мой. С кем ты грешил?

— С двумя женщинами, святой отец.

Про грех с Адель, как и Бернару, я решил ничего не рассказывать, от греха, пардон за тавтологию.

— Одна из них в Ульме, невестка кормчего нашего судна.

— Она замужем? — поинтересовался Одон.

— Вдова, — ответил я. — То есть она вышла замуж перед моим отъездом из Ульма, но после этого у меня с ней ничего не было.

— А кто вторая? — спросил капеллан.

— Баронесса Маргит де Метсенгершти, — ответил я, немного поколебавшись, ведь Лотта далеко, в другой стране, а Маргит здесь.

— О ней я наслышан, — усмехнулся Одон, — как и о баронессе де Берзифалинт. Что ж, та женщина в Ульме была свободна. Баронесса тоже вдова. А люди слабы…

Особенно на передок, мелькнула ёрническая мысль, но озвучивать её я, понятно, не стал.

— Так как вы не нарушали узы брака, освящённые Церковью, это не слишком большие грехи. Ты раскаиваешься в них, сын мой?

— Сейчас, в данный момент? Да, раскаиваюсь, святой отец, — я снова покаянно склонил голову перед монахом. — Хотя, должен признаться, это было приятно. Ведь Бог в свой мудрости создал женщин, чтобы радовать нас.

— В законном браке, с благословения Церкви, сын мой! — строго заметил капеллан. — Я отпускаю тебе эти грехи. Может быть, ты хочешь покаяться в чём-то ещё?

— Святой отец, я не знаю, можно ли каяться в грехе, который ещё не совершил. Я и мой друг дю Шатле завтра дерёмся на дуэли с графом Неметуйвари и графом Борши, которые нас оскорбили. Кроме того, они принуждают баронессу де Метсенгершти и баронессу де Берзифалинт к замужеству, чтобы завладеть их богатствами. Мы с Роландом собираемся прикончить их, если на то будет воля Божья.

— Церковь не одобряет ссоры и дуэли, — задумчиво сказал Одон. — Но вашей вины тут нет, и рыцари должны защищать свою честь. И защитить женщин — дело достойное. Я буду молиться, сын мой, за тебя и твоего друга, чтобы Господь и Святой Януарий сохранили вас и послали вам победу.

Последние слова капеллан произнес со значением. Он тоже знает о моих предсказаниях? Хотя, он же ученик Сугерия, тот вполне мог сообщить.

После этого исповедь закончилась, и мы с Роландом вернулись в таверну, где уже собрались и Отто, и семья Аргуэльяс, и даже пожаловал граф Гильом со свитой. Все выражали уверенность в нашей победе завтра, поднимая за неё тосты. Постепенно общее настроение захватило и меня. Я вдруг решил тряхнуть стариной — трубадур я или где?! — и, взяв лютне-гитару, подаренную Магдой в Саарбрюккене, начал петь подходящие к случаю песни из будущего, частично изменённые и переведённые с помощью Вима на французский.