И Кромвель начинает создавать новую армию. Его небольшой кавалерийский отряд, набранный в бесконечных поездках по восточным графствам, объединившимся теперь в Ассоциацию по борьбе с королем, становится основным ядром. Его солдаты ненавидят королевский произвол; они никому не позволят вмешиваться в дела их совести, навязывать ту или иную веру. Они честны и неподкупны. Они суровы и непритязательны и так же готовы подчиняться начальникам своим, как подчиняются законам евангельским. А без такого подчинения, думает Кромвель, нельзя быть хорошим человеком. Сказано ведь: «Будьте покорны всякому человеческому начальству для господа…»
К январю 1643 года отряд уже набран, и парламент жалует Кромвелю чин полковника. Это еще увеличивает его рвение: солдат и их неповоротливых лошадей, привыкших к плугу, надо обучить равнению, поворотам, различным аллюрам. И Кромвель с утра до вечера, не жалея себя, занимается с полком. Он сам учит новобранцев быстро заряжать мушкет, правильно держать пику, перестраивать ряды, слушаться команды. Он учит их безоговорочному повиновению и беспощадности в бою. «Какой бы враг ни стоял передо мною, будь то сам король, — говорит он, — я застрелю его, как любого другого. Если совесть запрещает вам сделать то же самое, идите куда-нибудь еще». То окриком, то соленой шуткой, над которой раскатисто хохочет вместе с ними, он добивается послушания, стройности, единства действий. Да, он будет стремителен и беспощаден, как Руперт, но его солдаты не будут тотчас после атаки рассыпаться и грабить. Нет, они соберутся, построятся вновь и в боевом порядке снова ринутся на врага, чтобы победа была полной.
Забот еще много: солдат надо хорошо кормить, обуть, одеть, снарядить. Словно добрый отец и рачительный хозяин, Кромвель входит во все их нужды. Он и собственных денег не жалеет — уже больше тысячи фунтов вложил он в полк; и комитеты графств постоянно теребит он письмами, просит, убеждает, требует:
«Моя часть выросла. Я имею прекрасных соратников… Но я слишком беден, чтобы помогать деньгами, и уже отдал, что мог. Теперь, с помощью божьей, отдам только свою шкуру; то же сделают и мои люди».
«…Я прошу денег не для себя. Если бы речь шла обо мне, я и рта не раскрыл бы в такое время. Но другие не будут удовлетворены. Умоляю вас, поспешите с присылкой ассигнований. И не забудьте о проповедниках».
«…Джентльмены, дайте возможность жить и содержать себя тем, кто желает пролить кровь свою ради вас».
И в Лондон, члену парламента Сент-Джону летит письмо:
«Я не тревожил бы вас по денежным делам, если бы тяжкие нужды моих солдат не угнетали меня сверх всякой меры. Мои отряды выросли. У меня прекрасные товарищи: если бы вы их узнали, вы бы со мной согласились. Они не анабаптисты, они честные, умеренные христиане: они ожидают, что с ними будут поступать по-человечески».
Удивительно ли, что солдаты души не чаяли в своем полковнике!
Но и этого мало. Полк надо разбить на отряды, а во главе каждого из них поставить способного и надежного командира. С этим еще труднее. От веку повелось, что начальником должен быть человек знатный, благородного происхождения, образованный. Конечно, хорошо бы иметь таких командиров. Но где они? В полк к Кромвелю они не просились.
И он решается на невиданный шаг: назначает командирами простых мужиков, обнаруживших сметливый ум, упорство и хватку, но никогда не бывавших рыцарями. Над ним смеются, его укоряют. Но ничто не может поколебать его убежденность.
«Если вы изберете в качестве капитанов божьих праведных людей, — пишет он, — благочестивые люди последуют за ними… я предпочитаю простоватого капитана в грубошерстном кафтане, который знает, за что он сражается, и любит то, что он знает, тому, кого вы называете джентльменом и который больше ничего из себя не представляет».
Капитанами назначаются извозчик, сапожник, котельщик, корабельный шкипер.
Но что было обязательно для командира — это верность пуританским идеалам. Капитан должен быть не только хорошим солдатом, но и хорошим проповедником. Пламенная вера, умение поднять дух войска, воодушевить его горячими, от сердца идущими словами — Кромвель не знал ничего, что давало бы в бою большую смелость и уверенность. Он выдвигал в командиры не только умеренных пуритан, но даже крайних сектантов. Он знал этот народ и не боялся его. Правда, они нередко громили соборы, разбивали цветные стекла, жгли иконы и священные книги. О них поэтому шла дурная слава. Но зато они, как и он, горели ненавистью к тирании, а свобода их убеждений делала их даже более гибкими и смелыми воинами, чем приверженные догме пресвитериане.
Кромвель говорил своим солдатам о царстве вечной справедливости, о торжестве истины и веры над ложью и идолопоклонством. Долг, общее дело, идеал служения добру и свободе — вот знамя, за которым шли его солдаты.
К марту полк — около двух тысяч всадников — был готов сразиться с врагом. Это был удивительный полк. В газете про него написали:
«Что до Кромвеля, то он имеет 2000 храбрых и хорошо дисциплинированных воинов. Если кто из них побожится — платит штраф в 12 пенсов; если напьется, его сажают в колодки или еще того хуже; если один назовет другого „круглоголовым“, его увольняют со службы; так что в тех местах, куда они приходят, все от них в восторге и присоединяются к ним. Какое было бы счастье, если бы все наши силы были так же дисциплинированны».
И вот первые стычки, первые испытания в бою. 13 мая 1643 года. Вечер. Большое поле близ местечка Грэнтем в Линкольншире, где кавалеры развернули 21 роту кавалерии и четыре роты драгун.
«Как только мы услышали тревогу, — писал в тот же день Кромвель, — то вывели наш отряд, состоящий из двенадцати рот, из коих некоторые находились в таком жалком состоянии, что трудно представить. Эту горсточку богу было угодно бросить на чашу весов. Некоторое время мы стояли на расстоянии выстрела от неприятеля, и драгуны с полчаса или немного больше вели огонь. Видя, что неприятель на нас не движется, мы сами решились его атаковать и после многих выстрелов с обеих сторон устремились на него довольно крупной рысью. Они держались стойко, но с божьей помощью были весьма быстро опрокинуты и побежали, а мы их преследовали две или три мили».
28 июля 1643 года. Окрестности городка Гейнсборо в том же графстве. «Неприятельский отряд стоял на вершине высокого холма, над нашими головами. Кое-кто из наших попробовал взобраться на холм; враг сопротивлялся. Мы опрокинули его и сумели взобраться на холм». Оказалось, что за авангардом в резерве стоит целый конный полк роялистов. «Прежде чем мы успели привести наш отряд в порядок, неприятель бросил на нас свои главные силы… Мы тоже атаковали его. Я был на правом крыле. Сойдясь вплотную, конь к коню, мы долго дрались мечами, сохраняя добрый порядок, и никто не мог одолеть. Но наконец противник поколебался, наши люди нажали на него посильнее, он подался, и мы его вскоре одолели, все их войско; одни побежали в одну сторону, другие в другую, в большом беспорядке».
10 октября. Уинсби, Линкольншир. Здесь стоят главные силы роялистов — около трех тысяч человек. Да и парламент стянул сюда примерно столько же. Здесь и командующий войсками Восточной ассоциации граф Манчестер, и командир северных войск парламента Томас Ферфакс. Битва начинается с атаки парламентских драгун. Почти тотчас же раздается дружное, к небу летящее пение. Звучит псалом:
