Вторая задача — устроение церковных дел, в которых тоже царила неразбериха: храмы пустовали — ободранные, лишенные икон и украшений, с выбитыми витражами и искореженными органами; солдаты временами использовали их в качестве казарм, временами — в качестве конюшен или тюрем. Англиканские священники разбежались; пресвитеры тщетно старались собрать и контролировать свою паству; их слушали лишь благополучные купцы и финансисты. А народ был весь во власти самых разных, порой причудливых, порой фантастических сект. По дорогам из города в город, с одной рыночной площади на другую странствовали, собирая толпы, бродячие проповедники.
Все они сходились в одном: в требовании отменить церковную десятину. И здесь церковное, религиозное требование превращалось в социальное. Собственно, церковь как единая организация давно не существовала, ее имущество в значительной мере попало в руки светских собственников, все тех же предприимчивых джентри, новых землевладельцев; а все население снизу доверху должно было почему-то уплачивать древний, весьма обременительный налог. Кромвель давно уже думал о его отмене.
Третьей насущной задачей был роспуск настоящего парламента и назначение выборов в новый, более представительный, более многочисленный. И право: те шестьдесят человек, которые заседали ныне в Вестминстере, возбуждали недоумение. Горстка людей, уцелевших после побегов, чисток, измен, войн, давно уже никого не представляла, кроме самих себя. Прежде палата общин насчитывала около пятисот человек — только такое собрание может заслуживать названия парламента, управлять с достоинством, издавать справедливые законы.
Чем больше Кромвель присматривался к своей когда-то революционной палате, палате индепендентов, тем больше она его изумляла. Куда подевался горячий идеализм Вэна, Гезльрига, Мартена? Куда исчезла их неподкупная жажда справедливости, их забота о благе народном, о законности и свободе? Они об этом больше не помышляли. Они, как и армия, переродились и поклонялись теперь совершенно иным богам. Алчность, безудержная страсть к обогащению владели ими; они нажились на Ирландии; они хватали себе и раздавали друг другу земли, леса, угольные копи, конфискованные у роялистов сокровища, доходные должности, теплые местечки, монополии. Их главной задачей было теперь сохранить и укрепить свою власть, умножить богатства. Их законодательство направлено было как раз к тому, чтобы умножить «разорение многих ради обогащения немногих».
Около половины их были юристами. О какой реформе права в пользу угнетенных могла идти речь? Большинство их были собственниками бывших церковных земель, получающими доходы от десятины. Могли ли они отменить десятину? Все владели землями на правах лендлордов. Могли ли они отменить копигольд? Все они дрожали за свою власть, за свои доходные должности и богатства. Могли ли они провести демократические реформы? Могли ли они, наконец, добровольно сложить с себя полномочия и назначить выборы в новый парламент?
В результате ни десятина, ни копигольд отменены не были; реформа права не проводилась, хотя заседали разнообразные комитеты, создавая видимость дела; налоги не уменьшались, свобода слова, печати, веротерпимость не устанавливались. Вместо этого издавались указы, запрещающие петушиные бои, медвежьи травли, конные ристалища, дабы избежать скопления народа и, боже упаси, смуты. За супружескую измену назначалась смертная казнь; проституция каралась бичеванием, выжиганием клейма на лбу и заключением в исправительный дом; повторная проституция — смертью. Пьянство приравнивалось к уголовному преступлению.
Внешняя политика велась тоже своекорыстная, захватническая, целью ее было обогащение новых классов. Прежде всего они столкнулись с Голландией — серьезным конкурентом на морских просторах. Торговый флот ее был многочисленнее и богаче английского, она хозяйничала на морях и владела множеством колоний. Она ввозила в Англию на своих кораблях товары со всего света и немало при этом наживалась.
Вестминстерские заправилы предложили Голландии оборонительно-наступательный союз под прикрытием объединения протестантских сил против папистской угрозы, а на деле чтобы поглотить голландскую торговлю и попользоваться голландскими колониями. Но Голландия не захотела превратиться в заштатную британскую провинцию и отвергла союз. Тогда парламент в октябре 1651 года издал знаменитый «Навигационный акт», согласно которому все товары могут ввозиться в Англию только на английских кораблях или на кораблях тех стран, где они произведены. В результате голландская торговля, которая велась в основном чужими товарами, была подорвана. А Англия начала лихорадочно строить флот, готовясь к войне за господство на морях.
Все это Кромвелю не нравилось. Когда первое опьянение побед прошло, когда он пожил в Лондоне, присмотрелся, то увидел, что дела идут совсем не так, как ему хотелось бы. Собственно говоря, его мысли и желания относительно будущего государственного устройства шли вразрез с устремлениями членов палаты, которую в народе давно уже называли не иначе как «Rump» — «охвостье». Он лелеял идею воссоединения всех протестантских государств под владычеством Англии — они по соображениям корысти готовили войну с протестантской Голландией и заигрывали с католической Испанией. Он обещал и хотел провести реформу права — они не были в ней заинтересованы. Он не прочь был отменить церковную десятину — они ни в какую не соглашались. Он не боялся сектантов, покровительствовал им в своей армии. «Я согласился бы скорее, — говорил он, — чтобы среди нас было разрешено магометанство, чем позволить хоть одному из детей божьих терпеть гонения»; в последнее время он особенно сблизился с милленарием Гаррисоном — а «охвостье» боялось и преследовало народные секты. Кромвель не был корыстен, хотя достаток ценил и трудился для его умножения в поте лица; но он с легкостью отказался от доходной должности лорда-лейтенанта Ирландии — того, что он уже имел, было ему довольно; позднее он отдаст на общественные нужды пожалованный ему королевский дворец; а они, заправилы «охвостья», хватали и хватали себе без разбора должности и земли, дворцы и монополии и не знали в этом удержу; они не брезговали и взятками. Он любил и ценил армию, свое детище и силу, а они ее ненавидели. Наконец, он требовал от них самороспуска, на что они никак не могли решиться.
Этот последний пункт и стал главным камнем преткновения. Уступая авторитету Кромвеля, которого они теперь более чем когда-либо побаивались, члены «охвостья» в ноябре назначили-таки дату своего самороспуска — 3 ноября 1654 года. Три долгих года должно было пройти, прежде чем они расстанутся со своей властью. Да полно, расстанутся ли? Не замышляют ли они уже сейчас так хитро повернуть избирательный закон, чтобы обеспечить себе пожизненные места и руководящие роли в новом парламенте?
Дело государственного устройства требовало немедленного серьезного рассмотрения. 10 декабря Кромвель созвал в доме спикера Ленталла совещание. Приглашены были члены палаты и ведущие офицеры армии — довольно значительное число. Кромвель хотел пока только узнать, что каждый из них думает, и, может быть, выяснить, за какой точкой зрения больше правоты и силы. Когда все уселись и шум затих, Кромвель сказал:
— Господа, в настоящее время, когда прежний король мертв, а сын его разбит, нужно заняться приведением государственных дел в должный порядок. Мы должны вместе обсудить этот вопрос и подумать, что следует предпринять.
Все молчали. Вопрос был слишком важен, чтобы рискнуть говорить необдуманно.
Поднялся осторожный Уайтлок, искушенный в юридических тонкостях:
— Я осмелюсь спросить, на каком основании предполагается установить указанный образ правления? То есть будет ли оно полной республикой или с некоторою примесью монархии?
Это было то самое, что волновало всех. Прежде обсуждения деталей следовало выяснить основной принцип государственного устройства. Кромвель одобрительно кивнул:
