Но Кромвель отказался. Его убеждал согласиться близкий друг, лорд Брогхилл; Десборо, наоборот, отговаривал. Сам Кромвель смеялся. Он с размаху хлопнул Джефсона по плечу:

— Иди ты, сумасшедший малый!

Придирчивый Ледло, однако, отметил про себя, что скоро сыну Джефсона поручили командование отрядом пехоты; сам он также пожалован был доходной должностью в армии. Поговаривали, что какие-то перемены в образе правления все-таки назревают.

Парламент меж тем принялся за другое дело — неприятное и скандальное. В Англии с недавних пор объявился новый мессия, которого невежественные фанатики принимали чуть ли не за самого Иисуса Христа. Звали его Джеймс Нейлор. Он сражался в парламентских войсках при Денбаре, а потом обратился в веру «друзей внутреннего света» и стал квакером. Внешне он действительно напоминал изображение Христа: негустая темно-русая борода, длинное аскетическое лицо, рассыпанные по плечам волосы. Он переходил из города в город и то ли кротостью своею, то ли проповедническим даром так околдовывал слушателей, что толпы бродили за ним и поклонялись ему как учителю. Одна женщина даже утверждала, что он воскресил ее из мертвых.

Его посадили в тюрьму, а когда выпустили, почитатели устроили небывалое и кощунственное действо. Они обставили въезд Нейлора в Бристоль подобно тому, как происходил вход Христа в Иерусалим накануне страстей и крестной смерти. Молодого осла достать не удалось, и новоявленный мессия ехал на муле. Восторженные толпы бежали перед ним, устилая его путь цветами и ветвями. «Осанна! Осанна!» — раздавались крики.

Нейлора арестовали и привезли в Лондон. Ввиду особой важности дело его было решено разбирать в парламенте, хотя по конституции палата не имела судебной власти — ею в прежние времена обладали только лорды.

Нейлора обвинили в кощунстве, самозванстве, учинении соблазна. Дебаты по его делу шли несколько дней; только большинство в 14 голосов избавило его от смертной казни. Ненависть и возмущение добропорядочных депутатов усугублялись тем, что Нейлор, как было в обычае квакеров, отказался снять шляпу перед высоким собранием, поклониться спикеру и произнести слова установленной присяги. Его приговорили к выставлению на два часа у позорного столба в Вестминстере; затем к бичеванию на всем пути от Вестминстера до Старой биржи, где он снова должен был простоять два часа у позорного столба; после этого на лбу у него решили выжечь клеймо, язык проткнуть раскаленным железом. Но и этим злобная пуританская фантазия не ограничилась. После экзекуции, говорилось в постановлении, Нейлора следует отправить в Бристоль, провезти по всему городу голым, наказать плетью на базарной площади и отправить в тюрьму без права читать, писать и видеться с родственниками.

Так вот каким было милосердие и веротерпимость этого парламента! Кромвель возмутился варварским способом наказания. Он мог быть жестоким в гневе (свидетели тому — многострадальные стены Дрогеды), но холодное изуверство было ему чуждо. 25 декабря он написал спикеру: «Узнав о приговоре, недавно вынесенном вами некоему Джеймсу Нейлору, хотя мы и чуждаемся оказывать малейшую поддержку людям, думающим и поступающим подобно ему, но все-таки, поскольку нам вверена власть защищать интересы народа этих наций, и не зная, как далеко могут зайти подобные процессы (проводимые без нашего участия), мы желаем, чтобы палата поставила нас в известность, на каких основаниях и по каким причинам она действовала».

Палата не ответила. Длинная цепь пыток была проделана с педантической точностью. Кромвель почувствовал себя бессильным. Единственное, что он смог сделать, — это несколько облегчить положение измученного узника в тюрьме уже после экзекуции. Нет, такая конституция ему не годилась. Парламент опять забирал всю власть себе, и протектор не мог вмешаться, не мог даже помиловать человека. Между ним и парламентом нужен посредник. Может быть, соорудить нечто вроде палаты лордов?

Через несколько дней после суда над Нейлором в палате встал вопрос о майор-генералах. Под рождество Десборо внес билль о продолжении их функций и соответственно налога на их содержание в размере десяти процентов со всех доходов роялистов. Он надеялся, что депутаты, спешившие к праздничному пудингу, быстро утвердят билль, не обсуждая. Но он ошибся. Один за другим депутаты выступали против непопулярного режима. Зачем разделять нацию на военные округа, подобные швейцарским кантонам? Зачем выжимать налоги на содержание власти, притесняющей народ? Дебаты продолжались в январе. Зять Кромвеля, муж его любимой Бетти Джон Клейпол, горячо осуждал военно-полицейскую власть. Ему вторили лорд Брогхилл и родственник протектора полковник Генри Кромвель, внук старого сэра Оливера. Им возражали сами майор-генералы — Десборо, Батлер.

Неожиданно для всех Кромвель поддержал оппозицию. Он пожаловал Генри Кромвелю мантию со своего плеча и перчатки. 28 января 1657 года билль о майор-генералах провалили 124 голосами против 88. Кромвель вынужден был признать, что установление военно-полицейского режима в Англии явилось ошибкой.

В самом деле, перемены назревали. Это чувствовалось и в настроении парламента, и в настроении народа. «Настали последние времена, — кликушествовали на площадях „люди Пятой монархии“, — грядет, грядет господь Иисус на красном коне сразиться с нечестивым выродком, со Змеем, сидящим на престоле Англии». Из печати вышел анонимный памфлет под названием «Умерщвление — не убийство». Среди его возможных авторов называли бывшего левеллера Сексби. Памфлет доказывал, что умерщвление тирана на благо народа — святое и правое дело, и прямо называл Оливера Кромвеля тираном.

В январе Терло доложил палате о раскрытии заговора на жизнь протектора. Некто Майлс Синдеркомб, бывший солдат, подкарауливал Кромвеля на дороге из Уайтхолла в Гемптон-Корт, как три года назад два роялиста, подосланные Карлом Стюартом. Он (говорят, что по наущению Сексби) снял домик, примыкавший к дороге в том месте, где она была узкой и грязной, и выжидал, сидя у заряженной пушки. Протектор снова спасся, избрав водный путь. Синдеркомб был схвачен и осужден; он умер в тюрьме, накануне казни, отравившись мышьяком. Были раскрыты замыслы убить протектора во время прогулки в Гайд-парке. А в подвалах Уайтхолла обнаружили бочонки с порохом — кто-то пытался поджечь обиталище владыки Англии.

Судьба страны зависела теперь от слепого случая — так казалось многим. Не узнай протектор вовремя о заговоре, прогляди злоумышленника вездесущий Терло — и единственный человек, в руках которого покоится власть и порядок, будет умерщвлен, а страна снова ввергнута в анархию и разбой. Быть может, все же лучше поставить вместо странного, отдающего военной диктатурой титула «протектор» более знакомый, привычный и величественный титул — «король»?

Так думали многие, особенно те, кто хотел закрепить уже достигнутое, гарантировать завоеванные права, земли, льготы; кто боялся реставрации короля Карла Стюарта, с одной стороны, и разгула народной стихии — с другой. Поздравляя протектора со счастливым избавлением от опасности, богатый торговец сукном Джон Эш сказал во всеуслышание в парламенте: «Я хотел бы добавить еще кое-что, что, на мой взгляд, приведет к сохранению и протектора, и нас самих, и к подавлению всех злоумышлений наших врагов: чтобы его высочество соблаговолил принять на себя правление по образцу древней конституции — это положит конец надеждам наших врагов на переворот».

23 февраля купец Кристофер Пэк, представитель Сити и бывший лорд-мэр Лондона, поднялся в палате и прочел документ, известный под названием «Смиренная петиция и совет». Там предлагалось установить в Англии правительство, состоящее из короля (Оливера Кромвеля), палаты лордов и палаты общин, то есть возвратиться к прежней, дореволюционной форме правления. За что же велась война?! Палата зашумела, посыпались негодующие протесты, Пэка вызвали к решетке. Но раздались и иные голоса. Государственный секретарь Терло осторожно поддержал предложение. В его пользу высказались и юристы, и Уайтлок, и лорд Брогхилл, и адмирал Монтэгю — приближенные Кромвеля. Страсти улеглись, и палата через некоторое время как ни в чем не бывало приступила к обсуждению законопроекта.