– Нет, сэр, ушел.

– Благодарю еще раз. Как поживает ваша матушка, Юный Джон?

– Благодарю вас, сэр. Здоровье у нее немного расстроено – да по правде сказать, и у всех в семье, кроме разве отца, – но, в общем, ничего, сэр.

– Передайте ей от нас привет, Джон. Самый сердечный привет, так и скажите.

– Благодарю вас, сэр, передам непременно. – И мистер Чивери-младший пошел восвояси, мысленно повторяя только что сочиненную новую эпитафию, которая гласила:

– Ну, полно, полно, Эми, – сказал Отец Маршалси, как только за Юным Джоном затворилась дверь. – Забудем о том, что произошло. – В последние несколько минут в его настроении произошла разительная перемена; он почти развеселился. – А где же, однако, мой старый протеже? Нехорошо так долго оставлять его одного; он может подумать, что его приходу не рады, а мне это было бы неприятно. Сходи за ним, дитя мое – или я сам схожу.

– Лучше вы, если вам не трудно, отец, – сказала Крошка Доррит, силясь унять все еще душившие ее рыдания.

– Разумеется, мой ангел, разумеется. У тебя глаза красные. Я об этом не подумал. Ну, ладно, успокойся, Эми. Не тревожься обо мне, все уже прошло, душа моя, – видишь, совсем прошло. Ступай приведи себя в порядок к приходу мистера Кленнэма.

– Мне бы не хотелось быть здесь, когда придет мистер Кленнэм, отец, – сказала Крошка Доррит, которой вдруг стало еще трудней справляться со своим волнением. – Я лучше останусь в своей комнате.

– Ну, ну, душа моя! Что за ребячество! Мистер Кленнэм достойнейший человек, настоящий джентльмен. Чересчур замкнутый, пожалуй, но настоящий джентльмен, я на этом настаиваю. Как это можно – не выйти к такому гостю! И слышать об этом не хочу, особенно сегодня. Ступай, Эми, освежи лицо и приведи себя в порядок; ступай, ступай, будь умницей.

Крошке Доррит ничего не осталось, как только послушно исполнить полученное приказание; она лишь на миг задержалась, чтобы в знак примирения поцеловать сестру. Упомянутая молодая особа обреталась в полном смятении чувств, успев утратить вкус к тому печальному исходу, в котором рассчитывала найти облегчение, но ее осенила блестящая мысль, которую она не замедлила высказать вслух: пусть лучше умрет старый Нэнди, по крайней мере перестанет сюда таскаться, мерзкий, нудный старикашка, и сеять раздоры между сестрами.

Между тем Отец Маршалси, – развеселившись до того, что даже сдвинул немного набекрень свою черную бархатную ермолку и что-то напевал себе под нос, – спустился во двор и обнаружил своего старого протеже у караульни, где тот так и простоял все это время со шляпой в руке.

– Что же вы, Нэнди, – сказал почтенный джентльмен с обворожительной улыбкой, – что же вы не поднялись наверх? Ведь вы же знаете дорогу. Ну, пойдемте. – Он простер свою благосклонность до того, что даже подал старичку руку и спросил: – Ну как здоровье, Нэнди? Скрипим понемножку? – На это певец Хлои и Филлис отвечал с поклоном: – Благодарствуйте, сэр, я себя чувствую недурно, а как увидел вашу честь, то и вовсе хорошо. – Встретив по дороге одного пансионера из новичков, Отец Маршалси представил ему своего спутника: – Мой давнишний знакомец, сэр, старый мой протеже. – И, обратясь к старичку, прибавил: – Не стойте с непокрытой головой, мой добрый Нэнди, наденьте шляпу, – что было уже верхом снисходительности.

Но этим не исчерпались его милости: придя домой, он велел Мэгги вскипятить чайник, а затем послал ее купить печенья, масла, яиц, ветчины и креветок, для чего дал ей банковый билет в десять фунтов, наказав хорошенько пересчитать сдачу. Когда эти приготовления подходили к концу, а Эми уже сидела с работой в руках в отцовской комнате, явился Кленнэм, которому был оказан самый радушный прием и предложено разделить с ними трапезу.

– Эми, душа моя, ты знаешь мистера Кленнэма лучше, нежели я сам имею удовольствие его знать. Фанни, милочка, ты ведь тоже знакома с мистером Кленнэмом. – Фанни надменно кивнула головой и, как всегда в подобных случаях, поджала губы с таким видом, будто ей доподлинно было известно о существовании заговора против чести и достоинства семьи Доррит и о причастности к этому заговору Кленнэма. – А вот это, позвольте вам представить, мистер Кленнэм, – мой старый протеже по фамилии Нэнди, добрейший, преданнейший старичок. (Он всегда говорил о нем, как о какой-то замшелой древности, хотя сам был двумя или тремя годами старше его.) Позвольте, позвольте. Вам как будто знаком Плорниш? Помнится, моя дочь Эми говорила мне, что вы знаете все семейство этого бедняги?

– Вы не ошиблись, – подтвердил Артур Кленнэм.

– Так вот, сэр, это – отец миссис Плорниш.

– В самом деле? Очень рад познакомиться.

– Вы бы еще более обрадовались, если бы знали все его многочисленные качества, мистер Кленнэм.

– Льщу себя надеждой узнать их при более близком знакомстве, – сказал Артур, втайне чувствуя сострадание к жалкой сгорбленной фигурке.

– У него сегодня праздник, и он решил навестить своих старых друзей, которые всегда ему рады, – сказал Отец Маршалси и, прикрыв рот рукой, пояснил вполголоса: – Он в работном доме, бедняга. Их иногда отпускают на день.

Тем временем Мэгги с помощью своей маленькой маменьки накрыла на стол и расставила закуске. Погода стояла жаркая, и в тюремных стенах духота казалась особенно нестерпимой, а потому окно было распахнуто настежь. – Пусть Мэгги постелит на подоконник газету, душа моя, – сказал радушный хозяин дочери, – и пока мы пьем чай, мой старый протеже сможет там выпить чашечку.

Так, отделенный от чистой публики пропастью в добрый фут шириной, отец миссис Плорниш мог наслаждаться гостеприимством Отца Маршалси. Поистине неподражаемым было великодушно-покровительственное отношение одного старика к другому; так по крайней мере казалось Кленнэму, и он с живым интересом следил за тем, как оно проявлялось.

Пожалуй, любопытнее всего было слышать, с каким удовольствием почтенный джентльмен толкует о немощах своего старого протеже – ни дать ни взять словоохотливый поводырь, на потеху толпе таскающий по ярмарке больного дряхлого зверя.

– Еще ветчины, Нэнди? Как, вы все жуете тот первый кусочек? Что-то уж очень долго… Совсем зубов не осталось у бедняги, – пояснял он обществу за столом.

А через несколько минут: – Креветок, Нэнди? – и так как тот чуть замешкался с ответом: – Становится туг на ухо. Скоро и вовсе оглохнет.

Еще через несколько минут: – Скажите, Нэнди, а вы там, у себя, много гуляете по двору?

– Нет, сэр, немного. Не так-то оно приятно, правду сказать.

– Да, да, разумеется, – поспешно согласился вопрошавший. – Вполне понятно. – И вполголоса, оборотясь к столу: – Ноги не держат.

Один раз он вдруг спросил, с озабоченным видом человека, задающего первый попавшийся вопрос, просто чтобы не дать собеседнику заснуть: – Сколько лет вашему младшему внуку, Нэнди?

– Джону Эдварду, сэр? – переспросил старичок, отложив нож и вилку и наморщив лоб. – Сколько лет, вы спрашиваете? Минуточку, сейчас скажу.

Отец Маршалси постучал себя по лбу. – Слабеет память.

– Джону Эдварду, сэр? Вот ведь запамятовал. То ли два года и два месяца, то ли два года и пять месяцев, боюсь сказать точно. Либо одно, либо другое.

– Ну, не мучьте себя, Нэнди, не стоит припоминать, – с бесконечной снисходительностью успокоил его почтенный джентльмен. (Голова уже, видно, плохо работает – и не удивительно, при той жизни, которую ведет бедняга.)

Чем больше признаков дряхлости он якобы обнаруживал в своем протеже, тем больше, видимо, чувствовал к нему симпатии; и когда после чая старик заикнулся, что ему, мол, «пора и честь знать», Отец Маршалси, поднявшись с кресла, чтобы проститься с ним, как-то особенно приосанился и распрямил спину.