Он вздохнул и вошел в студеную воду. Ноги вмиг заломило, и он наклонился, стараясь наполнить ведра как можно скорей. Те не хотели тонуть, а когда все-таки притонули, сверху бухнули в колокол, потом еще и еще. Джек, не веря ушам, выбрался из воды, потом до него дошло, что сегодня, видимо, воскресенье. Олух, он мог бы понять это и раньше, ведь в деревне с утра трудились одни лишь рабы. Однако по воскресеньям их уроки на пару часов сокращались. Лягушатники убедили своих краснокожих союзников, что даже у невольников имеются души и что им нельзя запрещать заниматься их спасением. Поэтому раз в неделю почти все обитатели деревушки набивались в деревянную хижину с крестом на коньке, чтобы преклонить колени перед миниатюрной серебряной Богородицей, мягко посверкивавшей над массивным каменным алтарем. Абенаки являлись ревностными католиками или, по крайней мере, так о себе полагали, а Джек всегда считал себя атеистом и в прошлый раз к мессе решил не ходить. Тогда ему поручили работу другого, более набожного невольника: перерезать горло собаке, снять с нее шкуру, а потом выпотрошить и порубить на куски для котла. Нет уж, благодарим, теперь он богослужения не пропустит! И даже добавит к хоровым славословиям свою хорошо затверженную в школе латынь! В конце концов, на что не пойдешь, чтобы хотя бы пару часов не таскать на плечах эти треклятые ведра!
Служба, впрочем, не очень-то походила на те, которые Джеку доводилось посещать раньше. Правда, в ней тоже ощущалась торжественность, свойственная литургиям в аббатстве Святого Петра. И несомненно, наличествовал тот же экстаз, в какой впадали прихожане церкви на Тоттенхем-корт: абенаки падали на колени, отбивали поклоны, исступленно молились. И столь же трепетно передавали друг другу святыни. Крест и крошечная серебряная Богородица неторопливо пропутешествовали по кругу, их перемещение сопровождалось криками «аллилуйя», «осанна» и ударами в грудь. Но следом потянулись реликвии, поразившие Джека. Это были мотыги, ножи, цепы, ведра, рыболовные крючки, томагавки, мушкеты, кремни и пули. Деревянные маски с гримасами разного рода также благополучно прокочевали по нефу и были благоговейно возложены на алтарь. А потом взорам собравшихся было явлено нечто, заставившее Джека вытаращить глаза.
— Боже праведный! — вскричал он, и Бомосин, опиравшийся на него, присовокупил к восклицанию свое «Аве!», весьма довольный, что его раб столь горячо демонстрирует свою приверженность вере.
Вождь, сбивший в лесу Джека с коня, высоко поднял над собой то, с помощью чего он это сделал. А именно боевую дубинку с металлическими шипами на верхнем конце, шипы эти с одной стороны были глубоко всажены… в книгу. Плотную книгу в зеленой обложке. Джек узнал ее. Это был «Гамлет». Материнский подарок. Томик, который Джек за ночь до битвы, повинуясь наитию, сунул в нагрудный карман.
— Оринда, — важно произнес Бомосин. — Могучий дух, спасающий жизни. Он и твою тоже спас.
Джек в ответ сумел только кивнуть. Все вдруг сошлось, все неожиданно прояснилось. И боевая дубинка, словно прилипшая к его груди, и неправдоподобно большой синяк, оставшийся после на ребрах. Эта штуковина должна была уничтожить его и непременно уничтожила бы, войди она в тело. Но книга противостояла удару, она не позволила ему стать роковым. И получалось, что вопреки мнению старика его спасли мать, занудные причитания датского принца и мастерство переплетчиков из типографии Александра Попа. Той, что находится в городе Дублине на углу Дерти-лейн!
В конце службы, когда все реликвии — в том числе и томик Шекспира, насаженный на боевую дубинку, — нашли свое место у ног Святой Девы, прихожане повалили наружу, навстречу блеклому свету осеннего солнца. Джек этим вечером должен был находиться в распоряжении Бомосина, но старик отправился поболтать со старейшинами племени, предоставив ему возможность отдохнуть от работы, а также поглазеть еще на один ритуал, которым непременно заканчивался любой сельский сход не только в дикарском поселении, но и в каждой английской деревне. Его покойный дядюшка, Дункан Абсолют, неукоснительно выполнял этот обряд и, как уважаемый в округе сквайр, после воскресных проповедей неукоснительно отправлялся в деревенский трактир, где председательствовал на самых безудержных кутежах и попойках. Канадские абенаки питали к спиртному ничуть не меньшую любовь, чем корнуолльские фермеры, и без каких-либо внутренних угрызений дули горькую прямо около своих длинных жилищ. В Зенноре обычно заправлялись пивом и сидром, а бутылка контрабандного бренди превращала распитие в праздник, здесь же в ход шел только ром. Зато запасы его были воистину безграничны!
Пили тут не только после месс: выпивохам повод не нужен, но по воскресеньям Господь отпускал все грехи, и кувшины с ромом пустели с той же скоростью, что и бочки с элем во время гуляния на какой-либо Лондонской стрит. Джек помнил прошлое общее празднество. Первые пять стаканов возвеселили пьянчуг, следующие три-четыре перемежало задушевное пение, а к десятому начались ссоры и драки. Одного бедолагу избили до полусмерти из-за какого-то пустяка. Джек знал, где хранится спиртное, и под общий шумок, вероятно, сумел бы пропустить стаканчик-другой хотя бы для того, чтобы согреться, но он не желал рисковать, опасаясь во что-нибудь влипнуть. Нет, пока он ходит в невольниках, о возлияниях лучше забыть.
Дорога к хижине, в какой он ночевал, огибала пустырь, где толпились местные пареньки, занятые по вечерам, как и корнуолльская молодежь, поиском развлечений и приключений. Глиняный кувшин с ромом гулял по кругу. Джек вполне мог бы прошмыгнуть мимо них незамеченным, но его заинтересовало, почему они так вопят. Оказалось, что юнцы толкутся вокруг большой ямы, диаметром шагов в десять и глубиной в человеческий рост. На дне ее явно что-то происходило. Раздававшееся снизу рычание и царившее наверху возбуждение притягивали к себе как магнит.
Двое юношей наверху удерживали на привязи двух сидевших в яме и рвущихся в драку псов. Зубы тех были оскалены, шерсть грозно дыбилась на загривках. Абенаки делили собак на две категории: для охоты и для еды. Эти принадлежали к последней, и потому их было не жаль. Собравшиеся в круг юнцы немилосердно галдели, вероятно, делая ставки, которые визгливо выкрикивались и с утробным ворчанием принимались. Джек частенько бывал на петушиных боях, куда его таскал Маркс, любивший их не меньше, чем игру в кости, а намечавшийся спектакль вряд ли в чем-либо уступал зрелищам, устраиваемым на Малл-стрит.
Владельцем одного из псов был тощий и вредный парень, родственник матери воина, умерщвленного Джеком. Звали его Сегунки, и он не упускал случая поиздеваться над пленником. Двинуть под ребра, наступить на ногу, дать мимоходом пинка. Узнав его, Джек мигом съежился и осторожно попятился, но в это время спустили собак.
Все кончилось очень быстро: клыки одного пса сомкнулись на горле другого. Никто даже не попытался прийти бедняге на помощь, и его задние ноги скребли по земле, дергаясь все сильней и сильней, пока не затихли. Многие из собравшихся криками выразили свой восторг, а Сегунки, дождавшись, когда хлещущая из раны кровь унялась, спрыгнул вниз и принялся методично топтать труп своей оплошавшей собаки. Второго пса вытащил из ямы ликующий победитель. Было видно, что Сегунки злился на весь белый свет.
Пора сматываться, подумал Джек, отступая на шаг. Но — увы! — эта здравая мысль пришла к нему слишком поздно.
— Ас-бан! — выкрикнул Сегунки, как кричал не раз, когда видел Джека.
Что это означало, Джек толком не знал, но, вероятно, что-то нелестное, ибо Макдональд в первую и единственную их совместную ночь с немалой иронией на лице обозвал так же залезшего к ним в палатку енота.
Его тут же схватили цепкие руки и подтащила к вылезшему из ямы озлобленному Сегунки. Тот пару раз с наслаждением ущипнул невольника за бок. Потом мучитель повернулся к друзьям, а Джек принялся молить всех святых, чтобы те хотя бы на какой-то момент вдохнули в голову этого краснокожего обалдуя искры рачительности и здравомыслия. Ведь, в конце концов, бледнолицый пленник — это собственность племени, а какой же разумный индеец позволяет себе калечить свой скот?
