– Как тебя зовут? – спросил светлейший по-французски.

– Луи Вери, экселенц, – поклонился камердинер.

– Это твой господин? – Кутузов указал на труп.

– Да, экселенц. Император Наполеон Бонапарт.

– Я распоряжусь, чтобы его похоронили, как подобает, – сказал светлейший. – И позабочусь о вас.

– Мерси, экселенц! – поклонился француз.

– Благодарю за службу, капитан, – сказал светлейший, обернувшись ко мне. – И тебя, есаул. Я прикажу, чтобы вас разместили как должно.

Он повернулся и пошел в дом. Следом устремились генералы. Блин! И это все? А где же крепкое рукопожатие, горячие объятия, обещание осыпать наградами? Вот и рискуй жизнью после этого! Я посмотрел на Кружилина. Растерянное лицо казака свидетельствовало, что чувства он испытывал аналогичные.

– Не горюй, Егор Кузьмич! – сказал я, подойдя ближе. – Давай лучше выпьем. Полагаю, в этом городе найдется трактир или шинок с доброй водкой.

– Чтоб у жидов да не нашлась? – хмыкнул Кружилин и, повернувшись к толпе местных обывателей, рявкнул:

– Эй вы! Есть здесь место, где победители Бонапарта могут выпить доброй водки и поесть горячего мяса? Платим серебром.

От толпы немедля отделился человечек в потрепанной шубейке и круглой шапочке. Из-под нее на щеки свисали сальные пейсы.

– Пожалуйте, ко мне, господа офицеры! – затараторил человечек, подбежав. По-русски он говорил чисто, но слова произносил с характерным акцентом. – У Лазаря лучший в Орше шинок. Жареный ягненок, бигос[3], вымороженная водка. Останетесь довольны.

– Веди, христопродавец! – кивнул казак.

[1] Авантажный – здесь, не представительный.

[2] Гандшпуг – металлическая или деревянная палка вроде лома. Использовалась в артиллерии для правки лафета пушки при наведении на цель.

[3] Бигос – блюдо литовско-польской кухни. Мясо с квашеной капустой.

В Залесье Хренины засобирались сразу, как только пришло известие об оставлении французами Москвы, и о том – о радость! – что дом зятя уцелел в пожаре. Муж старшей дочери немедля пожелал убедиться в том лично, графиня с дочкой присоединились к нему. Жену с детьми зять оставил в Завидово, пообещав, что пришлет за ними после того как жить в сгоревшей столице станет возможно. Расцеловав старшую дочь и внучек, графиня с Грушей сели в дормез и отправились в Москву.

Весть оказалась правдивой – дом сохранился в целости. Пожар эту часть города не затронул. Как рассказала оставленная в Москве дворня, благодаря квартировавшему французскому генералу и охранявшим его солдатам, в дом грабителей не допустили. После ухода французов эту обязанность приняла на себя дворня. Она прогнала мужичков из подмосковных сел, которые набежали в город и тащили все, чем побрезговали или не смогли унести завоеватели[1]. Правда, французы опустошили винный погреб и кладовые с припасами, но зять не счел это бедой. Те же подмосковные крестьяне везли в город продукты, которые продавали дешево – покупателей было мало, население старой столицы сократилось многократно. В доме сохранилась мебель, постельное белье и даже бархатные шторы – французы почему-то их не сняли. К возвращению хозяина дворня привела дом в пригодное для проживания состояние, за что зять, расчувствовавшись, наградил их деньгами, а дворника и лакеев, отважно отгонявших дубьем грабителей из Подмосковья, пообещал отпустить на волю.

Переночевав у зятя, старшая графиня решила ехать к себе. Зять отговаривал, упирая на то, что дороги неспокойны и легко можно нарваться на лихих людей, коих в войну развелось во множестве, но Хренина убедила его, заявив, что путешествовать в одиночку не собирается. На следующий день она уговорилась с интендантом, ведшим обоз с провиантом для армии, и тот за пятьдесят рублей ассигнациями позволил графине присоединиться к ним. До Смоленска добрались благополучно. Довелось, конечно, насмотреться на страшные картины, оставленные отступавшей Великой армией. Однако вид лежавших вдоль дороги трупов, погрызенных волками и бродячими собаками графиню не смутил. В бытность мужа артиллерийском офицером ей довелось сопровождать его в военных походах, так что насмотрелась. Груша хмурилась, но в обморок не падала – служба в лазарете приучила ее к виду смерти.

Сгоревший Смоленск привел Хренину в ужас. Здесь она впервые подумала, что, возможно, зря спешила, и в Залесье ее ждет картина разорения. Однако отступать было поздно, и графиня нашла очередных попутчиков. Немолодой штабс-капитан вел пополнение из рекрутского депо как раз по дороге, проходившей мимо Залесья, и любезно согласился взять дам под свою защиту. Он даже остановил колонну у поворота к имению, чтобы лично сопроводить графиню к дому. В лесу их встретила баррикада из поваленных деревьев, штабс-капитан было насторожился и хотел кликнуть солдат, но выяснилось, что за баррикадой прячутся крестьяне Хрениной. Распознав графиню, они повалились ей в ноги, восклицая: «Барыня! Барыня вернулась!» Выглядели они при этом столь радостными, что Хренина даже прослезилась. Услыхав от крестьян, что имение уцелело, а французов в него не пустили, графиня распрощалась со штабс-капитаном, сунув ему в руку ассигнацию достоинством в 25 рублей. Офицер попытался отказаться, но Хренина пресекла это на корню.

– Вам нужно, Григорий Емельянович! – заявила строго. – Я вдова генерала, и хорошо знаю, каково русским офицерам на казенном жить. Жаль, что за нехваткой времени не согласились у меня погостить. Но закончится война – милости прошу. Приму как дорогого гостя.

– Благодарю, ваше сиятельство! – поклонился штабс-капитан. – Будет случай, воспользуюсь приглашением.

На том и расстались. Дормез Хрениной в сопровождении вооруженных крестьян покатил к дому, где встречать барыню и ее дочку высыпала дворня. Были слезы радости, целование ручек и объятия сопровождавших графиню слуг с остававшейся в имении родней. Велев разгружать вещи, графиня с дочкой прошли в дом, где им немедленно подали горячее питье и легкие закуски, пообещав, что через час-другой приготовят полный обед. Скинув шубы, мать с дочерью разместились за столом и приступили к кушаньям.

– Слава богу добрались! – сказал графиня, отведав горячего сбитня. – После Смоленска не чаяла застать Залесье нетронутым. А тут видишь, как! Надо будет молебен в церкви заказать и на храм пожертвовать.

Дочь кивнула, грея руки о кружку со сбитнем. С той минуты, как дормез покатил к дому, где она выросла, с лица Груши не сходила радостная улыбка. И тут в дверь постучали.

– Да! – сказала графиня.

В распахнувшуюся дверь вошел Егор. Встав у порога, он снял шапку и поклонился.

– Подойди, Егорушка! – сказала Хренина ласково. – Слыхала уже о тебе и твоих подвигах. Имение сохранил, супостатов в него не допустил.

– Точно так, матушка, – ответил отставной унтер-офицер, подходя ближе. – Нехристи пытались сунуться, но мы их побили. Три мужика при этом сгибли, а так все в целости. Люди, скот, хлеб в закромах – ничего не пропало.

– Благодарю, Егорушка! – сказала графиня. – Я подумаю, как наградить тебя и мужиков, которые Залесье оборонили. Ежели кто особо отличился, отпущу на волю. Я слово держу.

– Дай Бог тебе здоровья, матушка! – поклонился Егор. – Есть такие мужички, хотел за них просить. Но раз сама пожелала, того лучше.

– Кроме французов никто не заглядывал? – поинтересовалась графиня. – Из соседей или русских солдат?

– Капитан Руцкий с егерями гостили, – ответил Егор. – Пробыли недолго. В бане попарились, переночевали и ушли засветло по своей военной надобности.

– Руцкий?! – воскликнула Груша. – Платон Сергеевич?

– Они, – подтвердил Егор. – Дочку свою оставили и отбыли.

– Дочку? – удивилась графиня.

– Точно так, матушка! – кивнул отставной унтер-офицер. – Они ее по дороге в Смоленск нашли рядом с мертвой матерью. Его благородие подобрал и сюда привез, потому как на войне с дитем никак. Он вам письмо оставил, спросите у Якова.

– Позови его и вели принести письмо! – приказала Хренина. Егор поклонился и вышел.