«Вот и весна пришла, — думал я. — Скоро будет тепло!»

Проходя мимо магазина, я остановился, огляделся и зашел туда.

— Молодой человек, — спросил я у продавца, — у вас магнитофонные пленки не переписывают случайно?

— Какие пленки, катушечные?

Я показал компактную кассету.

— Вон, подойдите к тому парню, — показал он мне на стоявшего рядом с кассой, — поговорите с ним, может, он вам поможет.

Я переписал кассету и зашел на главный городской почтамт. Купил большой конверт, аккуратно протер кассету, поместил ее в пакет и опять оглянулся. Не заметив ничего подозрительного, осторожно достал пакет, переданный мне перед смертью Кунаевым, и приложил его к кассете.

— Девушка, — обратился я к миловидной брюнетке с большими черными глазами. — У меня рука болит, не могу написать адрес. Вы не поможете?

Она взяла ручку и приготовилась писать. Я продиктовал адрес. Девушка писала левой рукой, старательно выводя буквы. Когда до нее дошел смысл слов «Председателю комитета государственной безопасности Казахской ССР», она медленно подняла на меня свои черные ресницы.

— Вы не пугайтесь, — успокоил я и достал из кармана служебное удостоверение.

Она дописала, и я стал заклеивать конверт. Еще раз проверив себя, протер пакет платком, смоченным водкой, бутылку которой специально купил по дороге, и бросил свое послание в большой почтовый ящик.

«Все, Абрамов, дело сделано! Пусть теперь решают те, кто обязан решать».

Я подошел к гостинице и, оглянувшись по привычке, вошел в здание.

Самолет летел на высоте три тысячи метров и постоянно нырял в воздушные ямы. Сидевшая рядом со мной женщина при каждом резком снижении хватала меня за руку, словно я был гарантом ее жизни и мог чем-то помочь. Каждый раз дама, придя в себя, приносила мне извинения, но через минуту-другую действие повторялось.

Я сидел у окна и периодически разглядывал расстилающуюся под нами степь. Белая от снега она была везде — и слева и справа, тянулась до горизонта и пропадала за ним. В лучах восходящего весеннего солнца равнина казалась такой же бескрайней, как и впервые увиденное мной море.

По черным артериям дорог медленно тянулись машины. Сверху трудно было увидеть их марки, но их цветные крыши чем-то напоминали мне праздничный серпантин.

Усталость, беспрестанно давившая последние дни, куда-то исчезла, и я, откинувшись на спинку сиденья, закрыл глаза.

«Домой, домой, — казалось ревели моторы. — Тебя там ждут! Там родные, друзья!»

Почувствовав удар шасси о землю, я открыл глаза.

Самолет пробежался немного, а как только остановился, пассажиры сразу сбились у выхода с чемоданами и сумками.

Мы перешли в автобус и поехали к терминалу, на котором большими буквами было написано «Кустанай».

Я. прошел в воинскую кассу, сделал соответствующую отметку в билете. До казанского самолета было еще долго, и я решил погулять по городу.

Сказать по-честному, он мне не понравился. Улицы были засыпаны снегом, и люди с большим трудом преодолевали сугробы. С часок побродив по центру, я поехал обратно в аэропорт.

К вечеру того же дня самолет доставил меня в Казань.

«Все, дома!» — я был абсолютно счастлив, шагая по трапу.

К самолету подъехала легковая машина, оттуда выскочил Балаганин и изо всех сил замахал мне.

— Привет, шеф! Давно тебя не было! Аж соскучился! — сиял Балаганин, крепко обнимая меня. — Мы все следили за твоей работой в Аркалыке.

— Давай, Стас, домой, я так устал, что нет сил говорить. Все расскажу завтра.

Мы сели в машину и устремились в сторону города.

— Ты, знаешь, шеф, — не унимался Балаганин, — нам удалось задержать Боцмана, и знаешь где? В Архангельске! Привезли его в Казань, он весь трясется. Я сам сначала не поверил, пока его не завели. Ну, я наехал на него немного, а он вдруг раз — и в полный расклад. Говорит, что год-полтора назад был в Греции, там совершил ДТП. Пришлось отсидеть у них пять суток. А потом к нему пришли какие-то люди, и он вынужден был подписать сотрудничество со спецслужбами Греции! А когда он приехал домой, то испугался всего этого и решил спрятаться на Севере. И тут мы с розыском! Забрали его от нас в КГБ, и больше мы Боцмана не видели. Такие вот дела, шеф. А еще мне досрочно дали капитана, а Зимину — медаль «За отличную охрану общественного порядка».

Мне не хотелось ни о чем говорить, и я, сделав вид, что задремал, отвернулся к окну.

«Везет же мне на этих комитетчиков! В Аркалыке конторские, здесь конторские».

Машина подъехала к дому. Достав из багажника вещи и попрощавшись с Балаганиным, я направился туда, где меня давно ждали жена и дочь.

Через полтора года после моего возвращения из Аркалыка в Набережных Челнах состоялся суд по факту краж автомототранспорта устойчивой преступной группой, состоявшей из местных жителей братьев Дубограевых, Морозова и Сазонова. Все остальные лица, а именно скупщики заведомо краденого имущества, по данному уголовному делу так и не прошли, так как оказались гражданами теперь уже другого государства.

Написанная мною пояснительная записка в отношении Уразбаева Расиха так и осталась в материалах уголовного дела и не была озвучена судом.

Братья Дубограевы приговорены городским судом Набережных Челнов к шести годам лишения свободы.

Осужденный Морозов вскоре был амнистирован как участник войны в Афганистане. Сазонова освободили из зала суда — проведенный им срок в следственном изоляторе ему зачли отбытым по приговору суда.

Прошло чуть более пяти лет. События, происходящие в Казани, стали потихоньку стирать мои воспоминания об этом маленьком казахском городке. Союза уже не было, и я лишь изредка по телевидению слышал о событиях в этой бывшей республике СССР.

Однажды вечером в моем кабинете раздался междугородный звонок.

«Интересно, — подумал я, — кто бы мог звонить так поздно?»

Подняв трубку, я услышал полузабытый голос Лазарева Василия Владимировича.

— Привет, Абрамов, сколько лет сколько зим! Как дела, как твое драгоценное здоровье? — бодро говорил он. — Сколько мы с тобой не общались? Наверное, лет пять, если не больше. Я все ждал твоего звонка, думал, ты меня поздравишь с генералом, а от тебя ни слуху ни духу. Вот, решил сам тебя побеспокоить. Хотел сказать большое спасибо за то, что надел на мои плечи эти погоны.

— Василий Владимирович! Поздравляю вас! Где вы теперь, где вас искать? — искренне обрадовался я.

— Я уже давно вернулся в Академию МВД. Ты был прав, каждый должен заниматься тем, что умеет. Ну, ты, надеюсь, меня понял? Знаешь, мне до сих пор обидно за тебя, Абрамов. Тебе ж тоже должны были дать орден Трудового Красного Знамени, но потом что-то там наверху сломалось, и наградной лист завернули. Я слышал, что контора была против, ну и вышли они на руководство МВД, которое не стало из-за тебя портить с ними отношения. Ты, Абрамов, не переживай, все у тебя получится! Я верю в тебя, Абрамов!

В трубке раздались прерывистые гудки, и я медленно опустил трубку.

Обида, жившая где-то в глубине, словно раскаленное сверло вонзилась в мое сердце.

Я сел в кресло и, достав из сейфа бутылку водки, налил себе полстакана. И выпил один. Отодвинув стакан, подошел к окну и посмотрел на улицу. По улице, сплошь заставленной машинами, осторожно, стараясь не угодить под колеса движущихся автомобилей, шел молодой человек, опираясь на трость. Судя по его тяжким усилиям, у него не было ноги, он передвигался на протезе.

Я. взглянул на себя в зеркало. У меня — две руки, две ноги, два глаза, короче, все при мне. Вывод из этого только один — я должен быть счастлив уже потому, что у меня есть жизнь и есть здоровье. Это, наверное, больше, чем любая награда, которую мне могла вручить Родина. Я еще раз взглянул на себя и счастливо улыбнулся.

«Как хорошо, что ты еще можешь улыбаться и радоваться жизни! — сказал я себе. — Агафонов многое бы отдал, чтобы пожить еще на этом свете».