К моменту когда первая бригада закончила свои манипуляции, из Талсы на вертолете прибыл хирург-офтальмолог, чтобы осмотреть пораженный глаз. Этот джентльмен несколько минут орудовал в ране металлическим зондом, а потом удалил из-под самой глазницы осколок попавшего туда стекла.

Врач извлек осколок на свет божий и показал его Баду: кусок стекла имел продолговатую форму и был похож на лезвие остро отточенного ножа.

— Вам крупно повезло, сержант. Еще миллиметр вправо — и вы навеки потеряли бы зрение на этот глаз. Я назначу вам антибиотики и наложу на глаз повязку, через несколько дней зрение придет в норму.

— Спасибо, доктор.

— Да нет, это вамспасибо. Для меня огромная честь оказать помощь такому храбрецу, как вы. — Врач еще несколько минут распространялся о том, какой герой Бад.

Но сам Бад вовсе не чувствовал себя героем. Какой уж там герой; героизмом в этом деле даже не пахло. Это все штучки для кинематографа. Вот там действительно все ясно и понятно: там все действия бывают осмысленны и обдуманны, виден ум и проницательность действующих лиц. А в данном случае получилась просто свалка, похожая на драку котов, удача могла быть переменчивой и зависела от траектории полета пуль. Не потребовалось ни сил, ни умения — все, все зависело от слепого случая. Понимая это, Бад неотступно думал: можно было все сделать гораздо лучше и обдуманнее. И это было правдой.

Он мог бы внимательно посмотреть в окно, чтобы узнать, что, собственно, происходит в лачуге, увидеть, кого именно обрабатывает Джимми Ки, пойти к телефону и вызвать подкрепление. Тогда все они были бы арестованы или очутились в морге. Все те, а не этот недоразвитый бедолага Оделл. Никто не предъявлял Баду никаких претензий по поводу его авантюры, если не считать намеков, которые он слышал от патрульных полицейских на месте происшествия. Правильно ли он поступил? Где-то он слышал фразу о том, что ты выиграл огневую схватку, если остался жив. Но Бад не мог этого принять. Ведь он чуть было не взял Лэймара. Чуть было!

Когда врачи закончили свои манипуляции, Бада вымыли, вытерли и отвезли в отдельную палату. Там его уже ждали Джен и Джефф. Она подошла к нему и робко дотронулась до его руки. Он смотрел на нее одним глазом, второй был залеплен повязкой, это лишало его стереоскопичного зрения, и Джен выглядела какой-то нереальной. Она походила на свою фотографию. Вид у нее был измученный, лицо осунулось. Ее разбудили в пять часов утра и сообщили краткую новость, что ее муж опять ранен в перестрелке. К счастью, из телевизионных новостей она скоро узнала, что раны не опасны.

— О, Бад, — произнесла она.

Он слабо улыбнулся в ответ, почувствовав, как при этом потрескались его пересохшие губы.

— О, Бад, — повторила она. В углу комнаты с отчужденным видом стоял Джефф.

— Где Расс?

— Он не приехал, — ответила она. — Поехал с друзьями на озеро и не возвращался еще. Я не стала тревожить его звонком. Мне сказали, что с тобой все в порядке.

— Ну и отлично. Пусть порадуется своему поступлению в Принстон. Ничего страшного, что он не приехал.

— Когда все это кончится?

— Все, это в последний раз, я клянусь тебе, — ответил он.

Пришла медсестра и выгнала Джен и Джеффа из палаты. Им пришлось выйти в коридор. Больному был необходим покой и отдых, так как угроза шока еще не миновала. Правда, у медиков не было сомнений, что завтра он совершенно оправится.

Но, оказавшись в одиночестве и полной темноте, Бад не мог расслабиться и отдохнуть; он тихо лежал на спине, но покой не приходил, и сна не было. Перед ним мелькали сцены прошедшей перестрелки. Эти сцены появлялись перед его внутренним взором неожиданными вспышками, и, когда он думал, что кошмар прекратился, все начиналось сначала. Эпизоды схватки то вспыхивали, как крупицы пороха, то развертывались, как в замедленной съемке. Перекошенное лицо Оделла в самом начале. Вот оно. Черт возьми, Оделл мог уложить его в считанные доли секунды, так близко друг к другу они находились. Эта мысль вызвала у Бада приступ тошноты. Он вспомнил, как выхватил свой «кольт», снял его с предохранителя и начал стрелять с неимоверной скоростью. Но ведь все могло получиться и иначе. Предположим, он выронил бы револьвер, или не успел бы снять его с предохранителя, или не успел бы выстрелить. Однако он выстрелил и схватка продолжилась. Малейшее изменение в этой сложной последовательности обоюдных действий — и он труп.

Как много выстрелов он сделал! А если бы он стрелял расчетливее? Может быть, больше пуль попало в цель, если бы он аккуратнее прицеливался. Он отчетливо вспомнил, как целился в большие руки Лэймара, державшие «кольт». Как брызнула из них кровь, как оружие упало на пол. Забавно, но все говорят, что во время огневого контакта больше внимания уделяют оружию противника, чем ему самому. Это правило, а не исключение. Это оказалось истинной правдой.

Надо еще добавить, что дистанция была очень близкой. В перестрелке на близком расстоянии есть что-то фантастическое и невероятное. Каждый выстрел похож на повтор фильма об убийстве Кеннеди. Каждое действующее лицо выступало независимо от других, все вместе было похоже на какую-то бессмысленную мешанину, танец сумасшедших, в движениях которых нет никакого объединяющего их смысла. Очень забавно было то, что Бад, сделав столько выстрелов и получив примерно столько же в ответ, совершенно не помнил, чтобы он слышал хоть один выстрел! В ушах, правда, звенело, словно по ним били здоровенной дубиной. Он не помнил, сколько времени продолжалась перестрелка. Час? Скорее всего, две-три минуты. Ох, уж эти огневые скоротечные контакты! Как мало пуль попало в цель. Даже великий Лэймар стрелял не слишком хорошо. Вот вам и миф о выдающемся стрелке.

Бада преследовал свет вспышек выстрелов. После каждого выстрела из стволов вырывался поток раскаленного газа, который освещал все вокруг ослепительным блеском взорвавшейся звезды. Эти вспышки сбивали с толку и дезориентировали стрелявших. Может быть, из-за них при столь интенсивной пальбе так мало зарядов нашли свою цель? Что можно разглядеть посреди подобного фейерверка, перед которым меркнет иллюминация по случаю дня Четвертого Июля? В каждой из ослепительных вспышек тем не менее таился возможный смертный приговор. Бад понимал, что вид этих вспышек будет преследовать его до конца дней.

Но больше всего Бада поразил Оделл. Это же сцена из фильма ужасов. Оделл шел к нему, несмотря на весь тот свинец, что Бад в него всадил. Он ведь видел, как била кровь из разорванного пулей сердца, как открылось пробитое горло, как пуля снесла кусок черепа. Но Оделл все равно шел, шел, несмотря ни на что, нечувствительный к боли, возвысившись над смертью. Что заставляло его идти, каков был запас этой чистой животной ярости? А может, это вовсе и не ярость? Может быть, ярость не способна придать человеку силы, чтобы преодолеть то, что преодолел Оделл? Может, это была любовь? Единственный человек на свете, которого любил Оделл, был Лэймар. По тем сообщениям, которые читал Бад, Лэймар тоже искренне любил своего несчастного брата. Именно эта любовь заставила Оделла продолжить борьбу, невзирая на смерть. Ведь Бад убил его из третьего пистолета. А если бы он, как хотел, оставил этот пистолетик тридцать восьмого калибра дома? Ясно, что у умирающего Оделла хватило бы сил убить Бада. Черт возьми, этот маленький пистолет стоил тех денег, которые пришлось за него выложить!

На следующее утро к Баду пришел еще один врач, бегло осмотрел и сказал, что Бад будет жить, по крайней мере, в течение ближайших тридцати лет. После его ухода в палату один за другим вошли мальчики, одетые в строгие костюмы. Среди них был один не мальчик — полковник Супенский, представлявший здесь полицию штата, были там два следователя дорожной полиции, следователь из департамента шерифа графства Джексон. Лейтенант Гендерсон из OSBI почему-то отсутствовал.

Старшим в группе следователей являлся строгий молодой человек — прокурор штата.

— Как он себя чувствует?