— Он прекрасно себя чувствует.

— Готов ли он?

— Да, он готов.

— Не хочет ли он, чтобы при допросе присутствовал его адвокат?

— Ну достаточно этих вопросов, — начал было полковник.

— Это стандартные, рутинные вопросы, которые мы задаем всем в случае допроса по поводу насильственной смерти, — заметил прокурор.

Рутинные вопросы кончились, они перешли непосредственно к делу.

Бад медленно, стараясь не упустить деталей, рассказал всю историю, ни словом, правда, не обмолвившись о своем посещении лейтенанта Джека Бегущей Антилопы. О перестрелке он рассказал самым подробным образом, не упустив ни одной подробности.

— Предупредили ли вы их, прежде чем начали стрелять?

— Предупредил ли я их? Я старался убитьих!

— Вычеркните это из протокола, черт возьми, — велел полковник Супенский. — Он не то хотел сказать.

— Вы имели в виду именно то, что вы сказали, сержант?

— Нет, сэр. Я просто старался выжить. У меня не было времени на предупреждения. Я увидел оружие в рунах преступника, из которого он пытался выстрелить в меня, поэтому открыл огонь без предупреждения.

Это продолжалось несколько часов: где он был, что он запомнил, где находились Оделл и Лэймар, и так далее и тому подобное.

Когда Бад понял, чего от него хотят, произошла любопытная сцена.

— Знаете, — сказал он, — я в течение трех недель готовил себе три пистолета, припас к ним пятьдесят восемь патронов. Я цацкался с этим оружием и амуницией, как старая дева с любимой шкатулкой. Но, черт возьми, если бы у меня было пятьдесят девять патронов, то Лэймар сегодня был бы покойником.

Следователи ушли в шесть вечера. Командир, поговорив с ними, вернулся в палату и передал Баду хорошую новость.

— Мне кажется, что ты на славу потрудился, сержант. Мистер Акли полностью со мной согласен. Против тебя не будет возбуждено уголовное дело. Ты чист перед законом.

— Спасибо вам.

Он вышел, оставив Бада наедине с полковником. — Отлично, Бад, — произнес полковник, молчавший на протяжении всего допроса. — Вот что я хочу тебе сказать. В тебе есть великолепный боевой дух, и то, что ты сделал, образец прекрасной полицейской работы. Мы гордимся тобой. Но, Бад, я должен сказать тебе, и это меня раздражает, — это не личная война. Ты не ковбой. Ты понимаешь меня? Сейчас наступили новые времена, мы работаем командой. Бад, я не имею права держать под своим началом одинокого волка, который действует на свой страх и риск из чувства личной мести. Я накажу тебя, клянусь Богом, если еще раз ты в одиночку повиснешь на хвосте у Лэймара. Я могу привлечь тебя за незаконное ношение оружия, так как по всем правилам ты не имеешь права его носить, пока находишься в отпуске по болезни. Такая вот формальность.

— Я понял вас, сэр. Но хочу повторить еще раз: это не личная месть. Мне совершенно не хочется больше встречаться с сукиным сыном. Я бы хотел встретиться с ним только в суде, где мне придется свидетельствовать против него.

— Значит, ты понимаешь, что находишься в административном отпуске и не имеешь права посещать те места, где можешь столкнуться, заведомо столкнуться с Лэймаром. Ты официально и формально освобожден от несения полицейской службы. Это рутина в принципе ничего не значит, но я хочу знать, что ты понял, какой линии поведения надлежит придерживаться.

— Да, сэр. Я прекрасно все понял. Как только меня выпишут, я сразу поеду домой. Это единственное мое желание.

— Отлично, я тебе верю. И вот еще что. Я получил предварительные данные по Оделлу, хочешь послушать?

— Да.

— Ты поразил его тридцать три раза. Патронами сорок пятого калибра — четыре раза, тридцать восьмого калибра — тринадцать и девятимиллиметровыми пулями — шестнадцать раз. Все выстрелы попали в цель, поражения в большинстве своем пришлись в корпус. Три пули попали в голову. Патологоанатом утверждает, что пули произвели страшные раны. От него мало что осталось.

— Мне пришлось очень долго его убивать, это верно. Бад непроизвольно вздрогнул.

— Хочу сообщить тебе еще одно известие, которое вряд ли тебя порадует. Наш офицер по связям с прессой видел телевизионную передачу и просмотрел оклахомские газеты. Репортеры и вся общественность очень разволновались по поводу того факта, что ты отстрелил Лэймару пальцы, они расценивают это как зловещую шутку и считают тебя изощренным садистом.

— Кто-нибудь объяснил им, что это обычное явление в перестрелках такого рода?

— Ты можешь объяснять им все, что тебе угодно. Но они прислушиваются только к тому, что совпадает с их представлениями о схватках, полученных при просмотрах боевиков по телевизору. Вот так-то. Эти сообщения могут взбесить Лэймара. Поэтому мы хотим на время вывезти твою семью в безопасное место.

— О Господи, этого еще не хватало!

— Поверь мне, Бад, таи будет лучше.

— Один из моих парней получил при выпуске четыреста баллов, а второй заканчивает школу с похвальным листом. Я не могу сейчас забрать их из школы. Это неповторимое время в их жизни. Оно не вернется.

Полковник внимательно посмотрел на него.

— Ну ладно, — наконец сказал он, — я организую круглосуточное наблюдение за твоим домом. Это тебя устроит?

— Так было бы лучше всего.

— Полагаю, что такой старый вояка, как ты, сумеет постоять за себя.

— Полковник, я хотел бы спросить вас кое о чем. Можно?

— Конечно, Бад, спрашивай.

— Что со стариком Гендерсоном? Где он?

— Знаешь, его уволили. Он растратил кучу казенных денег на это мероприятие с машинами и ничего не получил. Из рисунка льва ты вытянул больше полезной информации, чем он из полумиллиона долларов, которые предоставили власти штата в его распоряжение. К тому же он здорово пьет, ну, ты же знаешь. Сколько же можно было еще терпеть? Надеюсь, со мной такого не случится. Жалко, конечно, старика, как-то некрасиво все получилось.

Бада продержали в госпитале еще три дня, скормив ему за это время целую упаковку его старого приятеля перкодана. На четвертый день, в десять часов утра его сдали на попечение Джен. Они поехали домой в ее машине. Стреляющая боль в ноге все еще сильно донимала его, и, хотя на глазу уже не было повязки, перед глазом Бад все еще видел густой туман. Да и все тело болело, как один огромный синяк или порез.

— Ну вот, теперь тебе будет легче.

— А что мне, собственно говоря, остается теперь делать? Буду много спать, ходить к Джеффу на игры и все в таком роде.

— Бад, сезон уже почти кончился. Последняя игра завтра.

— Да, это еще одно, что меня беспокоит, я плохо относился к Джеффу, невнимательно. Наверное, поэтому он в последнее время такой раздражительный.

— Бад, что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Что-то происходит. Я имею в виду, что происходит что-то неладное. Такое впечатление, что ты постоянно где-то витаешь — очень далеко от дома. Ты перестал с нами общаться. Мне кажется, что ты приберегаешь все лучшее, что у тебя есть, для кого-то другого.

В душе Бада алым цветом распустился цветок ярости. Он терпеть не мог, когда Джен начинала выпытывать его секреты. Однако на этот раз он сдержался.

— Все дело в Лэймаре. Я участвовал в двух перестрелках, мотался по госпиталям, у меня убили напарника, несколько дней назад я сам убил человека. А ты спрашиваешь меня, где я витаю.

— Нет, Бад, это что-то другое. Я же знаю тебя уже двадцать пять лет. Я вижу, что с тобой что-то неладно. Ты должен мне все рассказать.

Бад почувствовал себя очень неловко. Вот прекрасный шанс, подумалось ему. Скажи ей. Сделай это теперь же, культурно, цивилизованно, дружелюбно. Не должно быть дикой сцены с криками, слезами, обвинениями в предательстве. Скажи ей, что ты встретил другую женщину, что ты не оставишь Джен своими заботами, но что пора сделать выбор. Все ведь будет хорошо. Это будет лучше для всех.

Но Бад даже не стал подыскивать подходящие слова. Он все равно не смог бы их выговорить. Для него это неприемлемо и невозможно.