— Но, если ты удачно выйдешь замуж, тебе уже не надо будет зарабатывать, — удивилась Максина.
— Поспорим? — ответила Джуди.
В тот вечер стол во время ужина в школе гудел: девочки возбужденно обсуждали, что следует надеть на танцы. У Максины было голубое шелковое платье с открытыми плечами и рукавами с буфами. Кейт собиралась надеть свое унылое, кремового тона, муаровое платье от Дебенхэма с лентой и скромным вырезом в форме сердца, украшенным кружевной косынкой. Максина предложила переделать вырез, сделать его гораздо более глубоким, и ее предложение было немедленно принято. Но оставалась еще нерешенной проблема, в чем пойдет Пэйган.
— Нечего и обсуждать. Я не пойду. У меня нет длинного платья, — мрачно сказала Пэйган.
— Но у тебя есть длинная черная юбка из тафты, — возразила Максина, — и бабушкина белая шелковая блузка. Мы могли бы купить пару метров ярко-розовой тафты и сделать внизу юбки огромный рюш так, чтобы она почти доставала до пола, а что останется, обернуть кушаком вокруг талии и пустить концы вниз; А блузку можно не застегивать до конца, и тогда это будет выглядеть как низкий вырез, верно?
Пэйган приободрилась. Странно, но Максина с ее советами чем-то напоминала ей старую миссис Хокен в их деревне, а Пэйган ничто не доставляло большего удовольствия, чем возможность переделать какую-нибудь вещь из одежды в нечто абсолютно отличающееся по своему предназначению от того, ради чего создавалась вещь первоначально.
После ужина Максина наметила мелом очень низкий, смелый вырез на муаровом платье Кейт и взялась за ножницы, а Кейт в это время зажмурилась и скрестила на счастье пальцы. Потом Максина ползала на коленях вокруг Пэйган, прикрепляя булавками газету к низу ее юбки, чтобы сделать выкройку для предполагаемого рюша. Вся школа поголовно была занята примерками бальных платьев. Некоторые девочки, приехавшие из стран континентальной Европы, облачались в очаровательные туалеты, которые назывались «веселая вдова». Они представляли собой жесткий корсет от подмышек до нижней части ягодиц, который был обшит черным атласом, украшен кружевами и держался на нескольких стальных полосках, столь же неудобных, как и китовый ус, которым пользовались женщины викторианской эпохи. Но выглядело это очень сексуально.
Девочки же, у которых не было такого платья, срочно писали домой, умоляя прислать им денег на дополнительные занятия музыкой…
«Империал» с его сказочными башнями и башенками — одна из красивейших гостиниц мира. Когда холодный зеленый школьный микроавтобус подъехал к ее сверкающему стеклянному входу, ученицы поспешно поснимали с себя обычные зимние пальто — вечерние накидки были лишь у немногих, — лучше было немного померзнуть, чем показаться немодной или безвкусно одетой. В сопровождении двух замотанных и вечно обеспокоенных воспитательниц они прошествовали по красному ковру под хрустальными люстрами в зал для танцев, где за маленькими белыми столиками, на которых горели свечи, уже сидели приехавшие раньше. Девочки уселись на ряд темно-красных банкеток, которые были приготовлены специально для них, и заказали шипучие коктейли с джином: платить за напитки приходилось самим, а с таким коктейлем можно было просидеть дольше. Среди официантов, принимавших у них заказы, был и Ник, державшийся вежливо-официально.
Девочки нервничали: они боялись, что их пригласят танцевать; боялись, что не пригласят; боялись, что будут танцевать плохо или наступят партнеру на ногу. Все они делали сейчас вид, будто не замечают линии молодых людей, которая начала формироваться на противоположной, дальней от них стороне зала; и все они в душе готовились к тому, что, возможно, им придется пережить сегодня самое тяжелое в их жизни публичное унижение. Пэйган радовалась тому, что здесь можно сидеть: так мальчикам не видно, что она очень большого роста. Она была слишком высока для половины из собравшихся в зале молодых людей, хотя и не понимала, почему тем это так не нравится: лично она не имела ничего против маленьких мужчин.
— Пожалуй, схожу в туалет, — как бы невзначай произнесла Кейт.
— Никуда ты не пойдешь, — возразила Пэйган. — Если будешь отсиживаться в туалете, никто тебя не пригласит, это уж точно, нечего паниковать. Посмотри-ка лучше на меня! Я так боюсь, что наступлю на этот проклятый рюш и все оторву — кажется, ни о чем другом и думать сегодня не буду!
Оркестр заиграл «Жизнь в розовых тонах», все в зале пришло в замешательство, и внезапно их столик оказался в окружении мальчиков, которые все хотели танцевать с… Кейт. Пораженная Кейт приняла приглашение того, который оказался ближе других, и он повел ее в медленном танце, а Кейт благодарила в душе бога за тот урок, который успела дать ей Максина. Вскоре танцевали все три девочки: ужасная судьба подпирающих стену миновала их.
Когда танец кончился, партнеры проводили их назад к столикам, поклонились и отошли. Оркестр заиграл самбу, и снова все бросились приглашать на танец Кейт. Кружась по залу с красивым, свободно передвигающимся парнем, студентом из «Ле Морнэ», которого звали Франсуа, она все еще не могла поверить своему успеху.
Франсуа был красив и темноволос — таким, разумеется, он и должен был быть. В объятиях этого небрежно и красиво танцующего, раскрепощенного в движениях парня — совершенно уверенного в себе даже тогда, когда шел обратным шагом в вальсе, — Кейт скользила по залу в каком-то радостном тумане, а он крепко прижимал ее к себе, и сердце у нее трепетало, когда через его белую накрахмаленную рубашку она чувствовала прикосновение к своей груди чужого, непривычного тепла. Следующим танцем была румба, и Франсуа танцевал ее со всеми возможными ухищрениями и выкрутасами. Танец еще не закончился, когда Кейт внезапно вспыхнула и покраснела. Слишком жарко в зале, подумала она, но тут же ощутила незнакомое ей чувство: голова у нее как будто пошла кругом, и одновременно в животе что-то сильно екнуло, а в коленях появилась слабость. «Сейчас грохнусь в обморок, — подумала она, — какое странное ощущение!» Но вдруг до нее дошло, в чем дело: Это же то самое, сообразила Кейт и вся засветилась от счастья, приняв вожделение за любовь.
Франсуа говорил ей о каких-то пустяках, и чувствовалось, что ему привычна эта небрежная легкость разговора в танце. Кружась в самбе по залу, то немного откидывая ее назад, то прижимая, с каждым разом все крепче и плотнее, к себе, он говорил очень вежливо и в таком тоне, как будто они сидели за чаем у него в гостях в присутствии всех его домашних. Всякий раз, когда его тело жестко прижималось к ней, Кейт испытывала странное эротическое возбуждение. Впрочем, быть может, ей это только казалось, потому что ее партнер, судя по всему, не замечал и не испытывал ничего необычного, вкрадчиво-учтивым голосом рассказывая ей в это время о том, где в здешних лесах есть красивые места для прогулок, лыжных походов, куда стоит съездить на экскурсию, где какие бары, гостиницы и танцзалы.
Кейт почти все время молчала. Ее зеленые глаза с восхищением смотрели снизу вверх на его загорелое лицо, а Франсуа говорил уже о том, что в вечерних танцах по субботам все бы хорошо, если бы не одно скверное правило. Когда танцы заканчиваются, девочкам из «Иронделли» запрещено разговаривать с теми молодыми людьми, с которыми они познакомились во время танцев. Пока музыканты в танцевальном зале снова и снова повторяют «Жизнь в розовых тонах», можешь сколько угодно прижиматься к парню своей мечты. Но субботний вечер кончится, и если встретишь этого парня в воскресенье утром на улице, то должна молча, глядя сквозь него, пройти мимо, а ведь, может быть, проходишь мимо своей единственной и неповторимой любви.
С точки зрения директора школы, к тому моменту, когда наступит пора отправлять девочек обратно по родительским домам, они должны уметь танцевать безукоризненно. Все прочие дефекты воспитания и образования, рассказывал Франсуа, можно будет объяснить врожденной неспособностью к учению, ленью, нервной возбудимостью в период полового созревания или предменструальной напряженностью; но если девочки не научились танцевать, то успокаивать разгневанных родителей бывает трудно. Вот почему ученицам разрешалось — за счет их родителей — посещать танцевальные вечера в общественных местах: это был хороший и дешевый способ найти партнеров, готовых обучать девочек. К тому же это означало и дополнительную возможность попрактиковаться во французском языке. Месье Шарден, однако, не доверял ни одной из находящихся в стадии полового созревания молодых женщин, за которых он нес ответственность. И он не желал, чтобы к нему являлись рассерженные родители, требуя компенсации или — что было бы еще более затруднительным — установления личности негодяя. Самый простой способ обеспечить его личное спокойствие и сохранить учениц в неприкосновенности заключался в том, чтобы каждую ночь запирать их на замок, как цыплят.
