– Боже мой, какой кошмар, это ужасно, – послышался знакомый монотонный речитатив. Кейси подняла глаза и увидела Дуга Доэрти, торопливо входившего в хвостовой салон.

– Что они сделали с моим прекрасным самолетом? – простонал Доэрти. Потом он заметил Кейси. – Надеюсь, ты понимаешь, что турбулентность здесь ни при чем. Самолет дельфинировал.

– Возможно, – отозвалась Кейси. «Дельфинированием» на авиационном жаргоне называлась серия крутых подъемов и падений. Самолет двигается как дельфин, который взмывает в воздух и вновь ныряет в воду.

– Да уж, – мрачно заверил ее Доэрти. – Именно так все и было. Они не справились с управлением. Какой кошмар, какой ужас…

– Мистер Доэрти… – произнес один из санитаров.

Доэрти оглянулся.

– Господи, надо же было ему угодить именно сюда!

– Так уж получилось, мистер…

– Вы ничего не понимаете, – убитым голосом произнес Доэрти, приближаясь к трупу. – Здесь находится кормовой люк обслуживания, к которому сходятся важнейшие системы… позвольте взглянуть. Что случилось? Нога застряла?

– Так точно, мистер. – Санитар включил фонарик. Доэрти приподнял мертвое тело, и оно закачалось в сетке.

– Вы можете его придержать? Ага… У вас есть нож или что-нибудь острое? Вряд ли, но вдруг?…

Кто-то из санитаров подал ему ножницы, и Доэрти принялся орудовать ими. Вниз полетели клочья теплоизоляции. Доэрти продолжал кромсать ее ножницами, проворно двигая пальцами. Потом замер в неподвижности.

– Ага… Кабельная полка А59 не задета… А47 в порядке… Сеть управления гидравликой… блок авионики… уцелели. Нет, жизненно важные системы не повреждены.

Санитары, державшие труп, во все глаза смотрели на Доэрти. Наконец один из них спросил:

– Теперь мы можем его снять? Доэрти продолжал пытливо всматриваться в хитросплетение трубок и проводов.

– Что? Ах, да. Конечно. Снимайте.

Он отступил назад. Санитары втиснули между потолком и багажными полками огромный разжимной клин и налегли на рукоятки. Послышался громкий хруст ломающегося пластика.

Доэрти отвернулся.

– Не могу смотреть, как они ломают мой самолет. – Он двинулся к носу. Санитары изумленно таращились ему вслед.

В салоне вновь появился Ричман, чуть смущенный.

– Что эти люди делают с крылом? – спросил он, ткнув пальцем в иллюминатор.

Кейси наклонилась и выглянула наружу.

– Осматривают предкрылки, – сказала она. – Управляющие плоскости, расположенные на передней кромке крыла.

– А зачем они нужны?

Тебе придется учить его буквально всему.

– Ты знаком хотя бы с азами аэродинамики? – спросила Кейси. – Нет? Так вот, подъемная сила обеспечивается формой крыла… Крыло только кажется простым куском металла, – объяснила она, – но на самом деле это сложнейшая часть самолета, и на его изготовление уходит больше всего времени. Фюзеляж устроен намного проще, он представляет собой всего лишь ряд округлых цилиндров, соединенных встык. А хвост – всего лишь неподвижная вертикальная конструкция с поворотной плоскостью. Крыло – совсем другое дело. Это настоящее произведение искусства. Имея длину в шестьдесят метров, оно обладает чрезвычайной прочностью, которая позволяет выдерживать вес всего самолета. В то же самое время форма крыла воспроизводится с точностью до одной десятой миллиметра.

Профиль крыла – решающий фактор, – продолжала Кейси. – Оно выпуклое сверху и плоское снизу. Это значит, что воздух, обтекающий крыло сверху, движется быстрее, чем внизу, и по закону Бернулли…

– Я учился на юриста, – напомнил Ричман.

– Закон Бернулли гласит, что чем быстрее движется газ, тем меньше его давление, – сказала Кейси. – Таким образом, давление в потоке газа меньше, чем в окружающих неподвижных слоях. Над верхней плоскостью крыла воздух движется быстрее, чем под нижней, и это создает вакуум, который тянет крыло кверху. Крыло обладает достаточной прочностью, чтобы поднять фюзеляж, и самолет взлетает.

– Ясно…

– Так вот, подъемная сила определяется двумя факторами – скоростью, с которой крыло рассекает воздух, и кривизной его профиля. Чем больше кривизна, тем больше подъемная сила.

– Ясно.

– Когда крыло движется с большой скоростью – скажем, восемь десятых числа Маха, – большая кривизна не нужна. В сущности, крыло должно быть почти плоским. Но когда самолет движется медленно, например во время взлета или посадки, кривизну нужно увеличить. Для этого выдвигаются дополнительные плоскости – закрылки у задней кромки и предкрылки у передней.

– Стало быть, предкрылки – это то же самое, что закрылки, только впереди?

– Совершенно верно.

– До сих пор я их не замечал, – сказал Ричман, выглядывая в иллюминатор.

– На легких самолетах их нет, – отозвалась Кейси. – Но широкофюзеляжная машина при полной загрузке весит примерно триста пятьдесят тонн. На таких самолетах без предкрылков не обойтись.

На их глазах предкрылки выдвинулись из крыла, потом втянулись обратно. Люди на крыле смотрели на них, сунув руки в карманы.

– Почему предкрылкам придается такое значение? – спросил Ричман.

– Потому, что одна из возможных причин аварии – выпуск предкрылков во время полета. Не забывай, при крейсерской скорости крыло должно быть почти плоским. При выпуске предкрылков самолет может потерять устойчивость.

– Почему предкрылки могли оказаться выпущенными?

– Из-за ошибки пилота, – ответила Кейси. – Самая распространенная причина.

– Но считается, что на этом лайнере был очень хороший пилот.

– Вот именно. Считается.

– А если пилот не виноват?

Кейси помедлила.

– Бывает ситуация, которую называют «самопроизвольный выпуск предкрылков». Это значит, что предкрылки выпускаются без предупреждения, сами по себе.

Ричман нахмурился.

– Такое возможно?

– Такие случаи бывали, – сказала Кейси. – Но мы считаем, что на самолетах этого типа самопроизвольный выпуск невозможен. – Ей не хотелось вдаваться в подробности. По крайней мере, сейчас.

Ричман продолжал хмуриться.

– Если это невозможно, зачем они проверяют предкрылки?

– Наша обязанность – проверить любую, даже самую невероятную версию. Может быть, дело в неисправности именно этого конкретного самолета. Может быть, произошло замыкание в управлении гидравликой. Может быть, отказали датчики приближения. Может быть, произошел сбой в программе авионики. Мы будем проверять все системы, пока не поймем, что произошло и почему. А пока мы даже не догадываемся.

Четверо мужчин втиснулись в пилотскую кабину и склонились над приборами. Ван Трунг, имевший сертификат на управление N-22, сидел в кресле капитана; справа от него в кресле второго пилота сидел Кенни Бэрн. Трунг пускал в ход одну управляющую плоскость за другой – закрылки, предкрылки, руль направления и руль высоты. После каждого испытания визуально фиксировались показания приборов.

Кейси и Ричман стояли в дверях кабины.

– Нашел что-нибудь, Ван? – спросила Кейси.

– Пока ничего, – ответил Трунг.

– Мы понапрасну теряем время, – сказал Кенни Бэрн. – Эта птичка в полном порядке.

– Может быть, и впрямь виновата турбулентность? – спросил Ричман.

– Турбулентность? – произнес Бэрн. – Кто это сказал?

– Я, – ответил Ричман.

– Кейси, вправь парню мозги, – велел Бэрн, бросив взгляд через плечо.

– На турбулентность принято списывать самые разнообразные происшествия. Она действительно иногда возникает, и в давние времена самолетам порой приходилось туго. Но в наши дни турбулентность, способная вызвать такие серьезные разрушения, – редкость.

– Почему?

– Радар, приятель. – Бэрн фыркнул. – Все пассажирские суда оборудованы погодным радаром. Пилот видит воздушные формации, расположенные по курсу, и обходит их. К тому же сейчас связь между самолетами намного лучше, чем раньше. Если машина, занимающая тот же эшелон, что и ты, но идущая в четырехстах километрах впереди, попадает в зону турбулентности, ты непременно об этом узнаешь и изменишь курс. Турбулентностью теперь никого не испугаешь.