Вернувшись с пляжа и отобедав (салат из креветок, бифштекс с кровью и, для разнообразия, бутылочка сладкой «Сангрии»), я обнаружил, что третий день гощу в испанском королевстве, а, собственно, не видел ничего. Ровным счетом ничего, кроме моря, пальм, отеля «Алькатраз» и его постояльцев – если, разумеется, не считать вчерашнего тукана. Согласен, он был весьма забавной птицей, но все же не мог заменить соборов, башен, витражей, дворцов и прочих местных достопримечательностей. А потому я быстренько собрался, взял на набережной такси и, несмотря на сиесту, покатил в Малагу.

Боб, конечно, увязался со мной.

Я не возражал. Во-первых, как всякий бывший советский человек, я не чужд духа коллективизма, въевшегося в кости, плоть и кровь, а этот дух подсказывал мне: бродить одному по заграницам нехорошо, лучше гулять в компании. Под надлежащим, так сказать, присмотром. Во-вторых, я все еще надеялся, что смогу разговорить Бориса, что в какой-то момент спадет с него маска болвана и олуха и слабое дуновение истины долетит до меня, позволив ясней разобраться в подоплеке событий. Это совсем не исключалось: ведь самый опытный актер не может рядиться изо дня в день в отрепья идиота, являясь, в сущности, неглупым человеком. Конечно, Боря-Боб не был гигантом мысли, но у меня бродили подозрения, что парень он не простой – поумнее, чем кажется на первый взгляд.

Итак, мы отправились в Малагу и осмотрели собор, дворец епископа, бульвары и портовые причалы, мавританскую крепость под названием Хибральфаро, арену для боя быков, полуразрушенный замок последнего арабского эмира и римский амфитеатр. Из всех этих сокровищ испанской культуры я с наибольшим энтузиазмом осмотрел дворец. Снаружи было под сорок, мозги плавились и растекались манной кашей, а здесь, под защитой полутораметровых стен, царила приятная прохлада. Вдобавок вход был бесплатным, и посетители могли бродить тут в тишине и холодке, попутно любуясь современной скульптурой (сталь, бронза и бетон), а также огромным фикусом, который рос в патио. По крайней мере, я решил, что это фикус, но не исключалось, что то была кокосовая пальма или нечто другое, не менее экзотическое.

Дворец был последним в нашем списке, и, передохнув душой среди его гостеприимных стен, мы отправились за подарками, обследуя одну за другой узкие городские улочки. Мне нравится делать подарки. Это большое искусство, в котором я изрядно преуспел и знаю: чтобы найти подходящую вещь, надо напрячь воображение и не жалеть ноги. Итак, мы искали сувенирную лавку – не с туристским ширпотребом, как в районе отелей, а что-нибудь более солидное, с испанским колоритом, однако доступное по цене. Последний фактор был решающим, и, посетив ряд заведений, где торговали натуральной кожей, фарфором, хрусталем и прочими брошками-сережками, мы несколько приуныли.

– Подарки – дело серьезное, – бурчал Борис, обмахиваясь широкополой шляпой и изучая очередную витрину. – Враз не ущучишь, где и чего купить… и чтоб без нажигаловки… без крепкой нажигаловки, каленый пятак тебе к пяткам… Нажгут все равно, усатые гниды, так хоть не втрое, не вчетверо… Вот хотя бы браслетик этот взять, серебряный, с зеленым камушком… Сорок тысяч песюков, с ума сойти! Ты говоришь, изумруд? И даже наклейка есть? И в ней написано, что изумруд? Написано, ха! Чтоб я так жил! Доверчивый ты, Дмитрий… сокровища тебе мерещатся, дружбишься с кем попало, в наклейки веришь… а там стекляшка вместо изумруда, и серебро небось разбавлено…

За полуразрушенным римским амфитеатром нашлось заведение поскромней, и Боря, насупившись и шевеля бровями, стал пристально разглядывать витрину. То была лавочка всяких скандальных штучек, какие люди состоятельные и эмансипированные держат где-нибудь на каминной полке, дабы изумлять друзей. За толстым прозрачным стеклом располагались: гипсовый муляж слоновьего фаллоса в натуральную величину, раскрашенный с неподражаемым искусством; чучело летучей мыши с имплантированной крохотной женской головкой, смутно напоминавшей какую-то из голливудских кинозвезд; маска графа Дракулы с оскаленными клыками; сатир, совокупляющийся с нимфой на танковой броне – нимфу я не признал, а вот рожа сатира носила явное сходство с незабвенным Лаврентием Палычем Берией. Кроме того, там были выставлены наши родимые матрешки – Блин Клинтон со всеми его женщинами, причем Хиллари, законная супруга, была из них самой крошечной. Над головой президента висел запаянный в пластик марочный блок несуществующей республики Нагаленд – с тем же Клинтоном и Моникой Левински в интересных позах. Пожалуй, через век-другой цены ему не будет, как «голубому Маврикию», подумал я, борясь с искушением приобрести этот шедевр. Но, с одной стороны, тянул он на пять тысяч песет, а с другой – завещать его мне было абсолютно некому. Я посоветовался со своим бумажником и смирился.

В эту лавку мы все-таки заглянули. Боб приобрел игральные карты с лесбийскими мотивами, бисерный веер с «Обнаженной махой» и раскрашенную статуэтку Колумба: великий мореплаватель стоял в полный рост, а перед ним согнулся индейский касик, протягивая гроздь бананов. Думаю, эти бананы и соблазнили Борю – в отличие от Колумба и касика, они были похожи на оригинал. Я, после долгих размышлений, купил для Дарьи палисандровую шкатулку, инкрустированную серебром. Она была небольшой, тщательно сделанной, изящной, и внутри нашлось бы место только для пары колец.

Каких? Это был вопрос вопросов! Глобальная проблема для всякого холостяка! Мужчина в тридцать шесть не молод и не стар, он – личность ответственная, самодостаточная, закаленная жизнью, и это хорошо. Хорошо в том смысле, что он созрел, но не успел подгнить, и может без иллюзий распорядиться своей судьбой. Например, решить, какие кольца лягут в палисандровую коробочку… Но, с другой стороны, его гнетет боязнь перемен. Он понимает, что наступила пора целовать кого-то в щечку, кого-то качать на коленке, однако такие метаморфозы внушают ему панический страх. Ужас, скажем начистоту! И я, признаться, не был исключением. Такой вот морально-психологический коктейль…