Холеная бездарная актриса, потерявшая чувство времени.

Меня удивляла моя осведомленность в кино, но еще больше удивляла осведомленность капитана. Возможно, он заразился ею от своего покойного друга, возможно, специально изучал его пристрастия, во всяком случае, клуб любителей старых фильмов разрастался… Почесывание переносицы означало: «я все равно загоню тебя в угол, чего бы мне этого ни стоило». Вот и теперь, почесывая переносицу, освещенную солнцем, он сказал мне:

«Черт возьми, вы ведь совсем не тот человек, каким хотите казаться. Вас не ухватишь. Пока не ухватишь. Сложная штучка. Но вы у меня заговорите, и не только о смене времен года…»

А сегодня утром он не пришел…

Ничего особенного, только легкий укол сожаления и наивная вера в то, что меня оставили в покое. Значит, вместо утомительных пустых бесед можно попытаться заснуть и наконец-то увидеть сон. Завтра – Настино дежурство, еще несколько книжек в мягких переплетах, которые я возвращаю ей непрочитанными… А потом приедет Теймури. Я скучала по уехавшему грузину. Когда он вернется и проведет со мной хотя бы один нейрохирургический допрос с пристрастием, все станет на свои места…

…Я провела ничего не значащий обычный день в своей палате. Я даже никуда не выходила, хотя с некоторых пор мне были разрешены короткие прогулки. Их легко можно было превратить в длинные – с отъездом Теймури я избавилась от назойливой опеки медперсонала. Нет, она никуда не ушла, постоянные напряженные процедуры напоминали о ней, да и любопытные взгляды коллег Теймури – тоже. Я относила это к своей амнезии. И в то же время – я перестала быть коматозницей. Я перестала быть тяжелым случаем.

Но первое посещение запущенного зимнего парка клиники произвело на меня тягостное впечатление. Сырой воздух так кружил мне голову, что, если бы не Настя – верная Настя! – которая поддерживала меня, я бы упала.

Я помнила этот запах сырости близкой весны!

Я не знала, к чему конкретно он относится, я просто помнила, и все. И это раздавило меня – оказывается, ни одно ощущение не было забыто. Я разглядывала стволы деревьев и знала, какие они на ощупь. Я знала вкус ноздреватого рыхлого снега, я знала запах прелой листвы под этим снегом – вот только вспомнить, когда конкретно я столкнулась с ними, было невозможно. И именно это сводило меня с ума – упоминание обо всем и ни о чем одновременно. Собственная палата, которая ни с чем у меня не ассоциировалась, казалась куда более безопасной. И я решила оставаться в безопасности.

Но вечером – оказавшимся страшно непохожим на другие вечера – стало ясно, что никакой безопасности в ближайшем будущем меня не ожидает.

…Он появился внезапно, мой капитан. Я даже успела подумать о том, что наши утренние встречи из высших соображений начальства капитана Лапицкого перенесены на более позднее время: в сумерках всегда притупляется жгучее чувство выйти сухим из воды, они располагают к убийственным откровениям. Логика вполне в духе карательных органов, насколько я могу судить… Я не была готова к подобным сменам тактики и собиралась прямо сказать об этом капитану, когда он бросил на мою койку ворох каких-то тряпок.

Ни следа от обычной утренней галантности.

– Одевайтесь, – сказал он тоном, не предвещающим ничего хорошего.

– Зачем? – трусливо спросила я. И поняла, что все наши дружеские посиделки ничего не стоили перед его короткой репликой.

– Ничего страшного, – он попытался успокоить меня, он уже сожалел о жестком тоне, – просто съездим в одно место и все… Возможно, кое-что из этого получится. Вы ведь хотите знать правду о себе?

– Мне не во что одеться, – наивная уловка, если учесть принесенное капитаном.

– Одевайтесь, здесь вполне приличные вещи.

– Это не моя одежда.

– Это ваша одежда. Она пострадала в аварии меньше вас. Так что одевайтесь.

– Отвернитесь, – единственное, что я нашлась сказать ему, – я все-таки женщина. Капитан хмыкнул:

– Вы все-таки женщина, но уж поверьте, не первая, чьи прелести я видел. Я не отвернусь.

– В интересах следствия?

– Именно в интересах следствия.

Конечно же, все, что он делал, было в интересах следствия.

Я спустила ноги с кровати, еще до конца не осознав того, что мне сейчас предстоит: облачиться в потрепанную шкурку своей прежней жизни. Очная ставка в присутствии официального свидетеля – разве это не волнующий момент?..

…Джинсы, рубашка, свитер, ботинки – все действительно было в приличном состоянии, во всяком случае на первый взгляд. Но этому не стоит доверять – я и сама на первый взгляд в приличном состоянии. Только внимательно рассмотрев вещи, я заметила наспех зашитые дырки и совсем уже неразличимые бурые пятна. Нет, я не могла носить этих вещей, они мне не нравятся. Ни одна женщина не наденет то, что ей не нравится. Эти шмотки подошли бы той, погибшей, с короткими черными волосами, это как раз в стиле ее бесшабашной и мгновенной смерти… Остановись, остановись, это твое воображение разыгралось. В последнее время я пользовалась им по поводу и без повода, катала его, как китайские шары в руках… Несколько оторванных пуговиц на рубашке, несколько спущенных петель на свитере, вырванный «язык» замка на джинсах… И никакого запаха, который бы выдал в них долгое присутствие человека. Вещи были абсолютно стерильны.

– Вы их в автоклаве выпаривали? – спросила я, оттягивая момент облачения.

– Вроде того, – равнодушно сказал капитан.

– А до этого?

– Проходили в качестве вещдоков.

Я сунула палец в дырку на рукаве свитера:

– Я это не надену.

– Ничего другого предложить не могу, – капитан начал терять терпение, – нету у нас денег вам новую одежонку справлять.

Я подчинилась. Ничего другого мне не оставалось. Я даже не стеснялась своего бледного, усохшего за время болезни тела. Только грудь победно возвышалась над этим кладбищем ребер и почти атрофированных мышц. Краем глаза я заметила, что капитан пристально посмотрел на меня, – черт возьми, вот и первая чисто мужская оценка. Капитаны, даже работники органов, – тоже люди, кто бы мог подумать… Взгляд его скользнул выше, и я пошла за ним как привязанная. Эта дорога привела меня к нескольким шрамам под ключицами – видимо, мою грудную клетку все-таки потрошили.

Так же как и голову…

– Не нужно на меня пялиться, – сказала я, прикрываясь рубашкой.

Он неожиданно покраснел:

– Я не пялюсь, с чего вы взяли? Тоже мне, царица Савская!..

– Здесь нет белья, – я наконец-то взяла себя в руки.

– О, черт! – Он досадливо сморщился. – Ладно, без белья обойдетесь. Не на прием едем.

– А куда?

– Увидите.

– Следственный эксперимент? – спросила я только для того, чтобы что-то спросить.

– Вы – моя сплошная головная боль, – глаза его заметались загнанными зверями. – Меньше будете знать – крепче заснете.

– Я и так сплю крепко. Спасибо.

Я медленно одевалась. Наверное, это можно было назвать одеванием только в первом приближении. Я примеряла на себя свою прошлую жизнь, но даже это не вызвало у меня никаких эмоций, кроме легкой тошноты. Впрочем, на тошноту я старалась не обращать внимания, в последнее время ее приступы мучили меня довольно часто. Но я старалась справиться с этим… Ничего другого не оставалось.

Рубашка и штаны болтались на мне, как на палке, – за время болезни я сильно сдала, как оказалось.

– Меня нашли без ремня в штанах? – спросила я у капитана, поддерживая джинсы.

– Светлая головка, – похвалил меня капитан, – ремень затерялся в недрах управления.

– Жаль-жаль… Может быть, этот ремень был вашим единственным шансом. Той зацепкой, которая вернула бы мне память. Халтурите, капитан! А впрочем, носите на здоровье.

– Пошевеливайтесь, – капитан Лапицкий скрипнул зубами.

Это было похоже на сдержанное хамство, и я решила не оставаться в долгу. Я поставила перед собой ботинки и невинно посмотрела на капитана, склонив голову набок и шевеля пальцами ног. Пальцы были хорошей формы, нужно признать. Хоть это радует, если учесть, что о носках капитан не позаботился, впрочем, то же самое можно было сказать и о белье.