Гнусным типом я был не всегда. По правде говоря, лет до десяти я был весьма популярным в классе, к тому же хорошо учился. Но потом родители переехали из квартала Фрипорт в квартал Болдуин. И путь длиною в три мили, как оказалось, вел к катастрофе.

В первый же день в Шубертовской начальной школе я заявился на площадку для игр в весьма боевом настроении и тут же ввязался в драку с самым сильным парнем (то, что он знаменитый драчун, мне было неизвестно). И на глазах всей школы он поднял меня в воздух и с размаху влепил меня в кирпичную стену. Ба-бах!

Смертный приговор был вынесен единогласно. Я стал изгоем. Если б я его побил, тогда другое дело, тогда я сразу же стал бы самым клевым чуваком во всей школе. Как говорил комик Чарли Паркер: «Если я поймал мяч – я герой. Если я не поймал мяч – я козел». Я стал козлом. На мои рога привесили бирку. И все потому, что поначалу не разобрался в расстановке сил на площадке.

На второй день в этой школе я познакомился с потрясающей девчонкой, на которую еще в детском саду привесили ярлык «белая вошь». У нее не было друзей, она часто плакала, и вообще мне ее было очень жалко. Лет в двенадцать она начала расцветать и превращаться в прелестную юную леди. Но для всех она по-прежнему была «белая вошь» (кстати, кто-нибудь когда-нибудь видел эту чертову белую вошь?).

Из «Шуберта» мы перешли в среднюю школу, в которой собирались ребята из нескольких начальных школ, и для новых мальчиком она отнюдь не была «белой вошью» – для них она была «штучкой». Всего за несколько недель из самой нелюбимой девочки класса она стала самой популярной девчонкой школы, и парни из «Шуберта» кляли себя последними словами.

Люди поддаются стереотипам с пугающей легкостью. Ну-ка, на кого из вас был навешен ярлык «тупица» – и, признайтесь, вы ведь приняли его? Вы нарочно ведете себя по-дурацки, наслаждаетесь вниманием класса, когда даете глупый ответ, потому что в конце концов хотя бы этот ярлык является отличительной чертой вашей личности. Что касается меня, то на меня в классе был навешен ярлык клоуна, и я изо всех сил старался подтвердить репутацию. А каким еще образом совершенно не спортивный мальчишка, которого в начальной школе величали не иначе, как хиляком и занудой – даже несмотря на то, что с годами его тело окрепло и развилось, – мог удовлетворить (или опровергнуть) ожидания окружающих? Ты постоянно твердишь себе, что ты ни на что не годен, и, когда мяч летит прямо на правый край (а на правом краю, естественно, собираются все хиляки, потому что никто никогда не бросает мяч на правый край), ты замахиваешься битой – и получаешь мячом прямо по башке. Запомни: в любом виде деятельности, при выполнении любого задания, если ты уверен, что провалишься, ты непременно провалишься – и получишь от этого даже некоторое удовольствие.

Сложившиеся репутации опасны и для популярных среди сверстников ребят. Привлекательная девушка, спортивный парень, которых принимают только за эти качества, могут не чувствовать потребности развивать другие, гораздо более важные, и в каком же дурацком положении они окажутся, когда новые знакомые посмотрят на них новыми глазами и увидят глупое, совершенно неинтересное существо?

Навешиванье ярлыков происходит не только в школе, оно продолжается всю жизнь, но, став взрослым, ты приобретаешь возможность избегать таких ситуаций. Ребенком же ты вынужден общаться с определенным кругом других детей, с которыми у тебя может не быть ничего общего. На Дэниела Снайдера был навешен ярлык «долбак» – или «дятел» – и я был им на протяжении всех моих дней в Болдуинской средней школе, хотя в конце концов стал довольно спортивным, хорошо учился и пел ведущие партии в школьном хоре. Другие ребята тоже получили ярлыки и тянулись к подобным себе, образуя маленькие клики, как в каждой школе. В Болдуинской средней школе были интеллектуалы. Чудики, объединенные рок-н-роллом и наркотиками. «Качки». Грязные типы. «Качки» не водились с интеллектуалами, те, в свою очередь, не якшались с грязными типами, кои и близко не подойдут к чудикам. А как насчет «долбаков» и «дятлов»? Забудь об этом. Никто не приближается к ним даже на расстояние плевка, хотя некоторые умеют плеваться довольно далеко.

Вот вам пример, насколько сильными могут быть стаи. Мой лучший друг Дон принадлежал к чудикам, потому что он носил длинные волосы и был музыкантом, но, помимо этого, он был очень умен и красив. (Что должно бы составлять основу успеха.) Как-то мы гуляли с ним по школьному вестибюлю, и навстречу все время попадалась девочка из группы «знаменитостей». Какими взглядами они обменивались! Я называю такой взгляд «десятифунтовым» – они притягивали друг друга глазами, как на канатах. Они поворачивались вслед друг другу. Напряжение было таким сильным, что казалось, они вот-вот рванут друг другу в объятия и начнут заниматься этим прямо посреди зала. Но она шла по своей траектории, Дон по своей.

Я был потрясен: «Ну почему ты не назначишь ей свидание? – спросил я. – Она же без ума от тебя, дурак».

Он ответил: «А она никогда со мной не пойдет. Как бы я ей не нравился. Это невозможно». И он был прав. Они даже не могли пересечь этот вестибюль, чтобы поболтать друг с другом! До чего же смешно…

Присоединившись к стае, ты – но лишь на время – как бы получаешь «удостоверение личности»: теперь всем остальным понятно, чего от тебя можно ждать. Чтобы влиться в стаю, ты принимаешь ее стиль одежды, манеры, взгляды. «Присоединившись», ты обретаешь и определенную степень безопасности, окружающие теперь точно знают, как тебя воспринимать, потому что на тебя распространяются общегрупповые признаки.

Я отчаянно стремился «присоединиться», потому что тогда я еще не понимал, кто и (или) что я есть на самом деле. Мне очень хотелось, чтобы меня куда-нибудь приняли, потому что тогда мнение других значило для меня куда больше, чем мое собственное. Я был кочевником (звучит романтично, не так ли?), блуждал от стаи к стае, одно время крутился возле грязных типов, пока не обнаружил, что мне совсем не нравится толкаться или выбивать безо всякой причины книги у кого-то из рук. Первый удар.

Несмотря на то, что я начал делать успехи в спорте, мне не нравилось водиться и с «качками», потому что, прости господи, я считал, что есть в жизни более интересные вещи, чем футбольное поле. Второй удар.

Ближе всего я подошел к чудикам, к хиппи. Это была единственная група, членам которой дозволялись хоть какие-то странности, но даже там меня блокировали, потому что я был «поддельным хиппи», а уж в этом они разбирались.

Третий удар.

Возможно, один из самых серьезных страхов, преследующих молодого человека, – страх того, что все навечно. Тебе четырнадцать, и ты никому не нравишься? Следовательно, умрешь в восемьдесят четыре и за всю жизнь у тебя так и не будет ни одного друга. Тебе пятнадцать, и тебя еще никто не приглашал на свидания? Следовательно, так в девицах и просидишь. На щеке выскочил прыщ? Дай ему имя, познакомься с ним поближе, потому что он останется с тобой НА ВСЮ ЖИЗНЬ.

Понять, что все это чепуха, пока твой взгляд на мир ограничен выкрашенными в тоскливую зеленую краску школьными стенами и лампами дневного света, трудно. Ты вглядываешься вперед, в тот день, когда ты наконец-то закончишь школу, но тот день так далек, будто смотришь на него в перевернутый бинокль. Кажется, что ты до него не доживешь. Спокойно: не доживешь! (Шутка.) Да доживешь ты! И все переменится. И ты изменишься, хочешь ты этого или нет.

Говорят, старую собаку невозможно научить новым трюкам. Я не согласен. Все зависит от того, насколько старый пес хочет учиться. Ты действительно хочешь улучшить свою жизнь? Сесть! Перевернуться! Хоро-о-оший пес…

Я не говорю, что это легко – изменить себя, потому что для того, чтобы это сработало, надо быть абсолютно честным перед самим собой, а процесс самоэкзамена – болезненная штука. Когда я понял, что у меня есть хорошие стороны, я познал и свои недостатки. Увидел, что я интроверт, который боится отвечать на уроке, потому что не любит привлекать к себе внимание; увидел всю фальшь попыток приспособиться к сверстникам. Мне это не понравилось, и все время, пока я учился в средних классах, я старался переделать себя. Поначалу этого никто не замечал, но я-то знал свою истинную цену (в то время что-то около тридцати семи центов). И знал, что она растет.