– Готов к… труду и… обороне… Надо определиться, – выговорил он, пуча на прохожих глаза.
Захарий на ходу тоже отдал ему честь, чем обрадовал инвалида по уму: он заулыбался и воодушевленный бросился вниз по лестнице.
Иногда Ленинец-Ваня бегал взад-вперед по улице, готовясь, как и Ленин, жить вечно, чтобы продолжить начатое им дело, (и пусть хоть даже в одиночестве) строить общество коммунизма.
Было около восьми часов вечера, когда они вошли в комнату Владимира Ивановича.
– Помню-помню, вынос тела отсюда производил, – сказал Захарий. – Хорошие все ж таки времена были. С покойниками работать куда приятнее, не то что с овощами.
Владимир Иванович вышел приготовить ужин, но скоро вернулся, сообщив, что продуктов дома нету, и предложил просто чая с булкой.
Перед тем как сесть за стол, карлик снял замызганный халат, оставшись в клетчатой ковбойской рубашке. Николай, умышленно не продолжавший разговор о покойном Собирателе, молчал, давая карлику время хорошенько обмозговать его рассказ.
– Ну, так что вы посоветуете сделать? – наконец не выдержал Владимир Иванович, в молчании выпив чай. – Ведь оживить Собирателя мог только Эсстерлис…
Захарий, не обращая внимания на возбудившегося Владимира Ивановича, неторопливо допил чай с булкой и отодвинул подальше от края чашку.
– Послушайте, – вытерев рот тыльной стороной крохотной ладошки, сказал он. – Неужели вы – взрослые люди – верите в то, что покойников можно оживлять?
За столом стало тихо, очень тихо. Захарий внимательно смотрел то на Владимира Ивановича, то на Николая, то опять на хозяина комнаты и тоже молчал, то ли ожидая ответа, то ли просто не хотел говорить.
В дверь постучали.
– Кто там! – воскликнул Владимир Иванович и вскочил из-за стола.
Дверь приотворилась, и в щели показалась голова Валентина.
– Я стихи принес. Вот вам журнал, – сказал он, входя и протягивая журнал, но на Владимира Ивановича не глядя. Он смотрел на Николая, мысленно срывая с него одежду… О!..
– Заходите ко мне в гости, – вдруг, как говорится, потеряв девичий стыд, сказал он Николаю. – Винца выпьем, я вам стихи свои почитаю. Хо-хо-хо…
Николаю стало вдруг очень неудобно, как будто он сидел за столом совершенно голым.
– Пожалуй, я зайду, – сказал Захарий. – Я винцо люблю, и поэзию послушать могу. Когда, сейчас прямо приходить?
– Да нет, я зайду за вами… – заметив, что карлик слезает со стула, и покраснев, как красна девица, заторопился Валентин к выходу. – Зайду…
– Так неужели вы и вправду думаете, что можно оживить покойника? – повторил он свой вопрос, когда Валентин закрыл дверь с той стороны.
– Да нет… Ну, а тогда как же? – забубнил Николай, уперевшись взглядом в стол. – Если в принципе… то нельзя, конечно… Но…
– Ну так вот, я вам совершенно авторитетно, как медик заявляю, что покойника оживить нельзя. Покойник – это что? Это труп обыкновенный, и его оживлять – все равно, что оживлять чайник. Уж поверьте, я с их братом дела поимел, поимел… Будьте нате!
Николай был в полном недоумении. Уверовав в то, что такому оживителю, как Эсстерлис, вдохнуть жизнь в покойника дело плевое, он уже второй раз за сегодняшний день усомнился в этом: сегодня поутру, пристыженный милиционерами, и вот сейчас – карликом, Владимир Иванович странно поглядывал на Николая, вероятно, заподозрив в нем психические отклонения от нормы – ведь это он убедил Владимира Ивановича в том, что покойников оживлять можно запросто, и Николай чувствовал в безмолвии эти взгляды, и ему было неловко.
– Ну, а как же тогда с Собирателем? Я же видел его мертвым, а тут вдруг ожил, – наконец выговорил Николай.
– Не был он мертвым никогда, – сказал карлик, ковыряя ногтем в гнилом зубе. – Понятно? Это ты Казимира наслушался. А он где сейчас, а? Вот так-то, в желтом доме – там ему самое и место. Но, с другой стороны, специалиста-будильника другого такого не сыщешь. А Собирателя вашего никто не убивал и тем более не оживлял…
– Как это не убивал?! – тут возмутился Владимир Иванович. – Он вот на этой самой кровати у меня мертвый лежал. Вот на этой самой кровати! Вы его сами в морг унесли!
– Неужели вы до сих пор не догадались?! – воскликнул карлик, хлопнув ладошками себе по коленкам. – Неужели не догадались, что он не умер, а заснул! Что такое летаргический сон, слыхали?! Ну вот, человек будто мертвый, а на самом деле…
И рассказал Захарий странную и чудную историю, будто…
Ведомо было издревле, с самого рождения человечества всяк знал, что придет за ним "костлявая" и, взяв за руку, уведет. А тело на погосте закапывали, где покой под деревами. Но были и такие, которые по ошибке да случайности на погост попадали – не призванные они Богом. Словно бы умер человек, а на самом деле уснул крепко, да так, что не добудиться никакими силами. Назывался такой человек мнимоумерший. И самое жуткое то, что отличить мертвого от заснувшего порой не то что трудно, но и вовсе невозможно было. Показывало иногда поднесенное ко рту зеркало дыхание слабое, но чаще – мертвец мертвецом. И попадал он на погост в мир мертвых, и часто случалось, в гробу уже пробуждался, а там в ужасе и муках умирал заново – навсегда уже.
Жутко было каждому, кто представлял, что и его вот так в землю, живьем. Не было ни у кого уверенности, что не уснет беспробудно. И зная об этом, лили на руку мнимоумершим олово расплавленное, но и тогда не пробуждали. И нередко сторожа кладбищенские слышали вой и стоны, из-под земли доносящиеся.
Но бродили испокон веку знахари по Руси и будили народ в селах и городах. Где прослышат, что человек молодым преставился, так – туда.
Держались места пробуждения на теле мнимоумерших в тайне, и секрет этот только перед смертью передавался. Иначе терял знахарь силу, уходила сила его в землю, а само знание (без силы) пустым и ненужным оказывалось – закон аркана. Зная это, знахари пустословием не занимались и всяко помогали другим, насколько сил имели.
И пробуждали они многие века, пока бабища с серпом и молотом не прошлась хорошенько, и наука главнее всякой силы не сделалась, и не отменено было то, чего в пробирке под лупой не видно. А знахари сохранились все же, потому что нужны они были народу уснувшему.
– Как же я раньше-то не догадался! Это ведь летаргический сон обыкновенный, я много об этом читал! – воскликнул Николай.
– Ну вот, – сказал Захарий, достав из кармана брюк папиросу. Облако дыма, выпущенное им при закуривании, зависло над столом, почему-то не тая. Запахло пожарищем. – Вот я и говорю, что тут все проще пареной репы. Это Казимир – наивный человек, я ему сколько раз вдалбливал про летаргический сон, научные книжки приносил, а он слушать ни в какую не хочет. "Покойники это! – орет. – Я их оживляю!" Ну вот… – Захарий старательно повертел пальцем у виска. – Одно слово – шизик. Дурдом ему самое подобающее место… Хотя, с другой стороны, пробуждает он летаргиков здорово. Мне ведь секрета так и не сказал. Говорит, что силу потеряет.
Он стряхнул пепел с папиросы на пол.
– Значит, Собиратель спит преспокойненько, – как-то печально проговорил Владимир Иванович. – Спит в морге, а завтра его живьем сожгут в печи…
– Ну теперь-то хоть все понятно, – перебил Николай. – Теперь ясно, что надо делать. Это раньше я объяснить ничего не мог. Нужно просто пойти в милицию, чтобы они труп… в смысле, спящего Собирателя из морга забрали и отвезли в институт. Там наверняка приборами какими-нибудь определят, что он спит и…
– Правильно! – воскликнул Владимир Иванович, вскочив из-за стола. – Пойдемте скорее.
– А вот вам шиш! – Захарий бросил папироску в чашку, где она, зашипев, погасла. – Все не так просто. Я, как медик, заявляю со всей ответственностью, что ни фига у вас не получится, потому что покойника от летаргически спящего хрен отличишь даже приборами их хитрющими. Я сам раньше думал, что им пару раз плюнуть покойника от живого отличить. Был у меня случай, это еще вначале было, когда мы только с Казимиром познакомились. Понял я, что он не в своем уме, хотя и отменно спящих пробуждает. Поработал я с ним первое время, а потом решил свое дело открыть. Принес как-то в институт "соню", спящего. Мне прямо в вестибюле уборщица какая-то орет: "Куда покойника, ирод, тащишь, здесь не кладбище!" Дура. Ну притаскиваю его в кабинет к начальнику, бухаю на стол. "Вот, – говорю, – спит. Будите". А начальник вскочил да как заорет. Набежали тут люди, орут, руками машут. Стали меня выталкивать. Ну я рассердился, вскочил на стол, схватил "соню" да как махану им в воздухе (он хорошо, окоченевший слегка был, удобно). Маханул я и говорю, что всю обстановку им тут порушу и их покалечу, если они сию секунду "соню" не разбудят. Тут человек один умный выискался, объяснил что к чему. Оказывается, не в тот я институт попал, это какой-то сельскохозяйственно-исследовательский, а мне то, что рядом, здание требовалось. Ну отнес я туда, там тоже принимать ни в какую не хотели, но я пригрозил, что весь институт им разорю, если они моего "соню" не пробудят. Они, ясное дело, перепугались за казенную обстановку – отвели меня в лабораторию. Там Леха, хороший парень, трудится, все поражался, что я покойника своим ходом в трамвае привез. Подключил он к нему штучки-дрючки, посмотрел в телевизор, послушал и говорит, что жизнь хоть в нем и имеется, но это все обман, потому что такая жизнь в каждом покойнике до сорокового дня наблюдается. Якобы только на сороковой день жизнь в покойнике прекращается окончательно, бесповоротно. И что теоретически до сорокового дня покойника оживить можно. Но это только теоретически, потому что практически это никому на фиг не нужно. Он говорил, что бывало, когда после клинической смерти оживали, так были как марионетки: ходят, двигаются, а ни фига не соображают, чего-то у них в мозгу отмирает. А в институте они оживлением не занимаются. Это надо в Москву ехать, там целый институт оживлением занимается. А моего "соню" назвал обычным покойником, в котором жизни столько же, сколько и в других трупах. Потом я к нему еще приносил, для проверки, но он ни одного летаргика не выявил. А того (первого) потом Казимир в два счета пробудил, как огурчик стал – выспался за двое-то суток. В Новгороде теперь живет, письма мне пишет. Но это все "сони" мелкие. Наш "соня" с Казимиром впереди. Такой "соня"!!.. А это все шушера.
