28 апреля Гитлер вызвал Шуленбурга к себе.

На столе фюрера лежал меморандум, написанный Шуленбургом и Кестрингом.

– Что вы мне тут пишете, граф, – поинтересовался Гитлер, – как я могу следовать вашим рекомендациям, если Сталин уже принял решение на меня напасть?

Шуленбург был ошеломлен таким началом беседы.

Однако, справившись с волнением, граф твердо заявил Гитлеру, что не верит в возможность нападения России на Германию. Напротив, в Москве все встревожены слухами о предстоящем нападении Германии на СССР.

– Вы не верите, что Сталин может напасть на нас? – спросил Гитлер Шуленбурга. – Вы не верите, граф, а я верю. У меня больше информации на этот счет, чем у вас, хотя, казалось бы, должно быть наоборот.

Фюрер подвел оторопевшего посла к карте, на которой были изображены знаменитые Белостокские и Львовские балконы, и водя пальцем по синим условным знакам, изображающим советские танковые, пехотные и кавалерийские дивизии, артиллерийские полки и аэродромы, спросил у Шуленбурга, можно ли подобное сосредоточение войск квалифицировать иначе, чем стратегическая концентрация накануне вторжения?

– Рейхсканцлер, – пытался возразить Шуленбург, – я уверен, что вы преувеличиваете опасность. В любом случае война с Россией, кто бы ее ни начал, будет трагедией для обеих наших стран. В то время как дальнейшее экономическое и политическое сотрудничество, о чем я указал в доложенном вам меморандуме, принесет неисчислимые выгоды нашей стране.

– Что вы меня уговариваете, граф? – усмехнулся Гитлер. – Я не собираюсь нападать на СССР. И если сделаю это, то только в том случае, когда у меня не будет никакого другого выхода. А так я, в принципе, совершенно с вами согласен и готов всячески содействовать улучшению отношений между нами и Кремлем…

Алогизм всех поступков Гитлера приводил графа Шуленбурга в отчаяние. Он покинул на следующий день Берлин в полном убеждении, что его долгом является предотвращение любой ценой будущей войны между Германией и Россией и создание того немецко-русского союза, о котором мечтал еще Бисмарк.

Граф Шуленбург решил начать собственные секретные переговоры с русскими, чтобы предотвратить «сползание к войне» со стороны двух великих держав.

Граф колебался, поскольку то, что он задумал без санкции своего правительства, граничило с государственной изменой. Единственным человеком в посольстве, которому Шуленбург мог доверять, был его советник Густав Хильгер, известный графу своими резкими антинацистскими взглядами.

Именно Хильгер и посоветовал Шуленбургу связаться с кем-нибудь из советских дипломатов примерно такого же ранга, что и он, и поговорить с ним в неофициальной обстановке по поводу возможного опасного развития немецко-русских отношений.

Хильгер знал, что сейчас в Москве находится коллега Шуленбурга – советский посол в Берлине Владимир Деканозов, и посоветовал побеседовать именно с ним. Помимо должности посла в Германии Деканозов являлся еще и заместителем наркома иностранных дел Молотова и даже вхож к самому Сталину. По крайней мере, он всем все доложит, как надо.

5 мая Деканозов был приглашен на завтрак в подмосковное Астафьево, где в роскошном особняке находилась резиденция германского посла, в которой тот, помимо прекрасной антикварной мебели, собрал драгоценную коллекцию картин и старинного оружия. В СССР все это стоило копейки.

Со стороны немцев на завтраке присутствовали только сам Шуленбург и, разумеется, Хильгер, прекрасно знающий русский язык.

Для начала граф фон Шуленбург заявил, что с детства был воспитан в духе незабвенного Бисмарка, всегда желавшего хороших отношений с Россией и предостерегавшего от любых конфликтов с ней. Тем более ему прискорбно, продолжал немецкий посол, что отношения между нашими странами ухудшились настолько, что уже открыто циркулируют слухи о возможной войне между Россией и Германией. А потому он, осознавая серьезность ситуации, хочет заявить следующее…

Тут Деканозов прервал речь Шуленбурга и осведомился, от имени кого посол собирается делать заявление? Говорит ли он по поручению своего правительства? Имеет ли он на это полномочия? В противном случае он будет не в состоянии что-либо передать советскому руководству.

Шуленбург и Хильгер сообщили Деканозову, что пошли на этот, «небывалый в истории дипломатии шаг» по собственной инициативе и без ведома своего руководства.

Прежде, чем события начнут развиваться по самому худшему варианту, причем, развиваться автоматически, следует проявить двустороннюю дипломатическую активность и сделать еще шаг навстречу друг другу, как это имело место в августе-сентябре 1939 года.

Далее Шуленбург подробно поведал собравшимся о своей аудиенции у Гитлера 28 апреля. В частности, фюрер был очень обеспокоен слишком большой, по его мнению, концентрацией советских войск на границе. Он, Шуленбург, пытался разубедить фюрера, но не уверен, что ему это удалось полностью на 100 процентов. Он коснулся также слухов о предстоящей войне между Германией и СССР, усиленно циркулирующих по Берлину и по всей Германии с января 1941 года, что затрудняет работу в Москве. Гитлер заверил его, что не собирается нападать на Россию, поскольку у него совершенно другие планы. Просто, в силу упомянутых действий Советского правительства, он был вынужден принять на восточной границе кое-какие меры предосторожности.

Затем в разговор вмешался Хильгер, сказав, что было бы неплохо, чтобы правительство СССР предприняло какие-нибудь шаги в противовес своим последним заявлениям. А затем выступить с новыми инициативами в духе возобновления прерванных в ноябре прошлого года переговоров…

На это Деканозов ответил, что все свои инициативы Советский Союз уже исчерпал. Любая новая инициатива по сближению с Германией неизбежно бы вовлекала СССР в Союз трех держав и в войну на стороне Германии.

Это отлично понимали не только в Москве, но и Берлине.

Шуленбург предложил обсудить этот вопрос более подробно «на повторной подобной встрече двух послов». Деканозов был мрачен, пригубил вино и даже не дотронулся до своей тарелки.

Пока советский и немецкий послы проводили «тайную» встречу в резиденции Шуленбурга, товарищ Сталин выступал в Большом Кремлевском Дворце на приеме, устроенном в честь выпускников военных академий. Маршалы, генералы и адмиралы, офицеры всех рангов, затаив дыхание, слушали речь.

Поздравив выпускников с окончанием учебы, Сталин заговорил об изменениях, произошедших в армии за те годы, которые выпускники провели в стенах военных академий. «Вы вернетесь в армию, – указал вождь, – и не узнаете ее. Красная Армия далеко не та, что была несколько лет назад.

Далее вождь признал, что в Красной Армии на сегодняшний день развернуто 300 дивизий, 20 тысяч танков и «многие тысячи самолетов». «Красная Армия, – еще раз подчеркнул вождь, – есть современная армия, а современная армия – армия наступательная».

«Вы приедете в части из столицы, – обратился к слушателям Сталин. – Вам красноармейцы и командиры зададут вопросы, о том что происходит сейчас? Надо командиру не только командовать, этого мало. Надо уметь беседовать с бойцами. Наши великие полководцы всегда были тесно связаны с солдатами. Надо действовать по-суворовски».

Упоминание в качестве примера царского генерала было совершенно новым. В зале почти все заметили этот оригинальный идеологический поворот. Вскоре из управления по боевой подготовке РККА поступят новые плакаты, где будет начертано: «Внуки Суворова, дети Чапаева! Бьемся мы здорово, колем отчаянно!»

А, действительно, кого еще приводить в качестве примера? Не Тухачевского же? А кто, кроме Суворова, так лихо наступал по сопредельным странам и даже по Италии и Швейцарии?

Сталин сделал паузу, отпил воды из стакана, прищурив глаза, осмотрел притихший зал и продолжал: «Чтобы готовиться хорошо к войне – это не только нужно иметь современную армию, но надо войну подготовить политически.