— Попутного ветра, сынок! Ты хотел бы знать, куда девались уши Моргана? Их сожрал Мэрфи. — Он указал на собаку. — Можешь справиться у него, достаточно ли они были вкусны.

Студент затрепетал.

— Послушай-ка, — продолжал пират. — А не хочешь ли и ты попытать счастья? Партия в карты никогда не повредит джентльмену.

Альф не успел опомниться, как очутился в тесной каюте старого фрегата. Черный Лорд мрачно тасовал колоду. Пол под ногами покачивался. За иллюминаторами глухо шумел прибой. Студент с отчаяньем взглянул на низенькую дверцу, возле которой растянулся Мэрфи. Из зеленоватых замогильных глаз дога на юношу с любопытством взглянула сама смерть. Порыв ветра влетел в каюту, взлохматив седые волосы Лорда.

В то же мгновение Альф увидел радом с собой девушку. Она появилась так же внезапно, как и в прошлый раз. Одно движение руки, закрывающей зонт, — и все исчезло. Опять студент стоял на аллее парка. А высокая фигура старика с собакой мирно плелась к ближайшей скамейке…

Приключения сыпались на Альфа одно за другим. Дом с башенкой превратился в замок, добродушный мясник — в кровавого палача. Среди встречной толпы он видел испанских грандов, французских фрейлин, средневековых рыцарей, разряженных вельмож. Фантастика, однако за ней Альф мог разглядеть и реальность. В самом деле, зонт словно открывал суть человека. Таким образом, Альф стал помогать людям найти их призвание. Его советы приносили счастье. Скромная продавщица цветов, послушав студента, вдруг становилась балериной, отпетый забулдыга начинал писать стихи, ворчливая зеленщица бралась за краски…

Лишь самого себя не мог увидеть Альф. Да, впрочем, он к этому и не стремился. Все его помыслы были направлены к таинственной незнакомке, которая как-то была связана с зонтом и участвовала во всех его превращениях. Он вспомнил однажды ее имя — Омега, — но кто она и какова ее история, вспомнить не мог.

Альф жил как во сне, от встречи до встречи с ней. Друзья перестали узнавать его, дела совсем пришли в упадок. Наконец он встал перед выбором: либо отказаться от своих фантастических прогулок с зонтом, либо мир реальности отринет его навсегда, признав безумцем. Альф долго колебался. Призрачная любовь, заполнившая его, дала ему пережить гамму чувств от радости до глубокого горя. Он мечтал о встрече с Омегой, ревновал к миру, который скрывал ее, свиданья с ней не давали ему удовлетворения, разлука заставляла страдать. Он уже и сам не понимал, чем бьется его сердце — любовью или ненавистью.

«Довольно, — наконец решил он. — Я зашел слишком далеко. Нельзя превращаться в сумасшедшего. Сегодня же покончу с этим зонтом!»

За окном тяжелая туча скрыла небо. Сверкнула молния, отдаленно пророкотал гром. Капли дождя забарабанили по крыше. Альф прислушался — и, схватив зонт, ринулся на улицу, чтобы уже никогда не вернуться назад.

«Долой разум! — шептали его губы. — Я должен быть последовательным хотя бы в нелепости».

Выбор был сделан. Именно это было нужно, чтобы узнать историю Омеги.

Она встретила Альфа в подъезде, и впервые он услышал ее тихий голос. Странная история, в которой он узнал себя, встала в ее словах.

В давние годы к знатному живописцу пришла прелестная девушка и просила быть ее наставником в изящном ремесле. Мэтр поначалу пожал плечами:

— Искусством занимаются те, кому не удается жизнь. Стоит ли вам, у которой есть все, чтобы быть счастливой в жизни, браться за живопись?

— Я хочу попробовать, — ответила Омега, ибо это была она.

Прошло недолгое время, и любовь связала учителя и ученицу. Трудно говорить о профессиональных успехах Омеги, что же касается мэтра — на его примере оправдались его собственные воззрения: чем больше счастья дарила ему жизнь в облике возлюбленной и ученицы, тем бледнее становились его работы. Честолюбие мэтра получило жестокий удар. За спиной его шептали, что он выдохся и талант его иссяк. В отчаянии художник пытался расстаться с Омегой. Увы! он не мог оторваться от нее.

Еще злейшие страдания обрушились на метра. На выставках ее работы вывешивались рядом с его, но он знал им цену: их принимали ради красоты самой Омеги и благодаря его покровительству. Но его слава быстро меркла. Только чудо могло спасти положение, и последняя попытка сохранить свое имя вылилась в поиски новых красок, приближающих изображение к жизни. Мэтр занялся алхимией. Но и здесь его ждала неудача. Любое искусство, и уж тем более волшебство, требовало только полной отдачи, — но половина его души принадлежала возлюбленной!

И тогда ненависть исполнила его сердце. Омега была для него дурманом, уводящим от чистых родников искусства! Она отнимала от него славу, которая должна была увековечить его имя. Мэтр решил защищаться. По совету колдуньи он достал яд красавки и стал подсыпать его Омеге в пищу. Как и планировалось, девушка не умерла, но лишилась рассудка. Теперь мэтр мог быть спокоен. Безумие ограждало Омегу от пылких поклонников, оно же помогало ему вырваться из-под ее власти.

По иронии судьбы сумасшедшую Омегу прозвали Белладонной, прекрасной донной, по имени растения, отравившего ее. Дни и ночи девушка бродила по улицам, собирала цветы и камешки, составляя краски. По-видимому, идея мэтра о волшебных красках полностью завладела ее больной головой. Люди жалели ее, но обходили стороной. Юноши, недавно готовые отдать жизнь за ее благосклонность, теперь отворачивались.

И вот однажды Омега исчезла, и никто не мог указать ее следа.

Прошло несколько лет. Мэтр вернул былую славу, но счастья не прибавилось. Раскаяние мучило его, и он пытался разыскать Белладонну, обещая за помощь щедрую награду. Как-то ночью его разбудил бродячий цыган и передал, что дама, которую он ищет, ждет его. Мэтр торопливо оделся и предложил посланцу деньги. Тот отказался.

Через короткое время они были у цели. С сильно бьющимся сердцем мэтр толкнул дверь и вошел в дом. Он увидел роскошную обстановку, которую мог позволить разве что вельможа, — золотые канделябры, персидские ковры, оружие, резная мебель, хрусталь. Однако напрасно его глаза искали среди сокровищ возлюбленную Омегу — ее не было.

— Чье это имущество? — спросил он провожатого.

— Белладонны, — ответил тот.

— Откуда? — вопросил потрясенный мэтр.

— У нее волшебные краски…

Только тут художник понял, что добрая половина поразивших его богатств изображена на полотне. И он не мог отличить их от реальных предметов. Да, ученица превзошла его! Со слезами на глазах читал он ее прощальное письмо.

«Мой возлюбленный мэтр! Я нашла волшебные краски и часть их завещаю вам. Ведь именно вы помогли мне разыскать их в жизни. Красный цвет я открыла в вашей любви, зеленый — в вашей силе и энергии. Тоска, обуявшая вас, когда ваши картины перестали удаваться, подарили мне коричневую краску. Потом вы занялись алхимией и мудростью, а я получила фиолетовый цвет. На смену им пришло безумие, которым вы наградили меня. Мне было больно, но страдание помогло мне понять суть желтого. Увы, за безумием следовала ненависть, и я причастилась черной краски вашей злобы. Она не могла быть долгой. Вам вернулась духовность, и, озаренная ее синим цветом, я покидаю вас и этот мир. Будьте счастливы. Вечно благодарная вам, Белладонна».

Получив волшебные краски, мэтр затворился в своем доме и не велел никого пускать к себе. День и ночь, забыв о пропитании, он писал по памяти образ своей возлюбленной. Когда через сорок дней встревоженные слуги и друзья взломали двери его покоев, художник был мертв. Взамен его навстречу им вышла Омега-Белладонна. Он вернул ее на землю и отдал свою жизнь. Никто не посмел остановить ее, и она ушла в приближающуюся грозу, держа в руках зонт, нарисованный остатками волшебных красок.

Альф и Омега, Начало и Конец, Жизнь и Искусство — все запечатлено в вечном служении Любви, и не она ли дарит им бессмертие?

Накануне Рождества, когда созвездие Южного Креста пылало голубым огнем в ночном небе, на скалистом берегу Русалочьего мыса в таверне Блонделен за одним столом неожиданно оказалось разом двенадцать капитанов. Случай, сведший их вместе, можно было счесть по меньшей мере странным. С первых же слов завязавшейся беседы выяснилось, что курс кораблей, которыми они правили, пролегал в разных морях и широтах. Предположение, что кто-то из них сбился с пути, было невероятным. Буквально в день встречи каждый из двенадцати мог поклясться, что сверял координаты со звездами, солнцем и прочими ориентирами. Выходило, что двенадцать судовых компасов в двенадцати рассыпанных по миру точках в какой-то прекрасный момент так удачно солгали, что привели мореплавателей в одно место, которого никто из них не предполагал увидеть. Тем не менее каждый хоть и с трудом, но вспоминал, что когда-то слышал о Блонделен и ее таверне «Соленый пудель». А при взгляде на хозяйку эти смутные подозрения укреплялись: что-то удивительно знакомое проглядывало в усмешке высохших губ, казавшейся древней печатью на вековом пергаменте морщинистого лица. Как после крушения в обглоданном морем корабельном остове цепкий взгляд узнает родное судно, так капитаны ощущали некую связь с Блонделен, но до боли напряженная память не давала ответа. Россыпью цветных камешков впустую пересыпались какие-то обрывки слухов, сплетен, домыслов, но главное… главное не приходило. Спросить Блонделен о причинах происходящего почему-то никто не решался, а сама она не спешила говорить. Закутанная в плед, несмотря на жару в гостиной, она то подбрасывала дров в камин, то застывала в задумчивости, прислушиваясь к шуму прибоя, то разливала гостям глинтвейн. Громадные настенные часы в нише, освещенные тремя свечами, тоже вели себя странно: маятник бешено раскачивался, а стрелки замерли, будто кто-то держал их.