1

Стоял жаркий летний день 1066 года. Старый, совсем седой дед — житель маленькой деревни, близ древнего города Любеча, пошёл на поле проверить — не поспела ли рожь. Внук дедов, двенадцатилетний Епифанко, с ним увязался. Поднялись они на гору над Днепром…

— Дед, дед! Смотри! Смотри! — вдруг закричал Епифанко.

Он показал туда, где вдали виднелось соседнее селение. Оно горело. Чёрный дым поднимался к облакам.

— Опять половцы проклятые напали! — вскричал дед. — Беги, беги скорее!

И Епифанко помчался. Он бежал быстро, босые ноги его так и мелькали. Дед, запыхавшись, торопился за ним.

Их деревня стояла в низине, на берегу Днепра, никто из жителей и не думал, что враг так близко.

Епифанко бежал по улице, кричал:

— Половцы! Половцы!

Мужиков в деревне тогда было совсем мало. Все, кто мог оружие держать, отправились в степи войной на половцев, да, видно, где-то разминулись с врагом.

Женщины, дети, старики выскакивали из своих жилищ, наспех захватывали, что под руку попадалось, бежали к оврагу, там, в колючем кустарнике, прятались.

А уже половцы на своих резвых конях, сами в остроконечных шапках, с поднятыми кривыми саблями в руках, с гиканьем, с криками доскакали до деревни.

Над первой, над второй, над третьей избушкой взвились языки пламени, чёрные клубы дыма. И уже вся деревня полыхала, клочья горящей соломы срывались с крыш, летели по ветру.

Прошлым летом половцы наскочили ночью, нежданно и скоро, кого в плен захватили, кого порубили… Дедова сына, отца Епифанки, убили. Спаслось тогда не больше половины жителей деревни.

На этот раз уцелели все до единого. С тоской и с гневом издали смотрели люди, как пылали их жилища, как угоняли враги их овец, коров и коней.

А половцы уже скакали дальше, всюду оставляли пожарища, сеяли смерть…

Возвратились погорельцы на свои пепелища, принялись рыться в золе, в обгорелых брёвнах, но даже от глиняной посуды находили одни черепки. Епифанко отыскал в кустах терновника топор без топорища. Старый дед погладил мальчика по голове и похвалил его.

2

Собрались жители деревни на сход, сели в кружок, стали думать: как им дальше быть? Епифанко уселся в сторонке, слушал — что говорят.

Старый дед выступил вперёд, поклонился народу низко, начал держать речь:

— Слыхал я, что раскинулись к северу от нашего края леса необъятные. А ещё дальше идут земли глухие, безлюдные. Залесскими прозываются. Кто поселился там, живёт тихо и мирно. Жаль, конечно, покидать родимую Любечскую землю, а приходится. Поплывём на новые места, сперва вниз по Днепру, свернём налево на Десну-реку, поплывём вверх по Десне, а там выберем удобное место, построим деревню…

И решили на сходе: как поспеет рожь, как сожнут её женщины серпами и свяжут в снопы, как мужики обмолотят снопы цепами, ссыплют зерно в мешки — так будут переселяться.

Три ладьи сберегались в кустах на берегу Днепра. Дед с Епифанкой взялись их проверять — не текут ли. Щели между досками, не торопясь, законопатили паклей, пропитали расплавленной смолой. На средней лавке каждой ладьи поставили по шесту-мачте.

Погорельцы погрузили в ладьи свою поклажу. Самыми ценными были уцелевшие при пожаре железные предметы — топоры, ножи, два острых наконечника на рогатины, чтобы на медведя ходить, наконечники стрел, рыболовные крючки, один котёл и один сошник, чтоб на соху насаживать и землю пахать.

— Берегите сошник, он нас кормить будет, — сказал дед.

И ещё погрузили единственную спасённую корову, она потому спаслась, что захромала и в стадо не ходила. Ноги ей связали, на бок повалили, чтоб не билась.

— Берегите Бурёнку пуще глаза, — сказал дед, — она тоже нас кормить будет.

Отчалили. Поставили холщовые паруса на мачты, направили ладьи на середину Днепра. Ветерок попутный надул паруса. И побежали, побежали ладьи, разрезая носом волны.

Прощай, земля родная! С печалью все смотрели, как удалялись милые сердцу берега.

К вечеру домчал ветер ладьи до устья Десны-реки. Пристали к берегу. Епифанко и другие мальчишки побежали в лес за хворостом. На рогульках и перекладине повесили над костром котёл — кашу варить из полбы да репы с луком.

У Епифанки удочка с хитрым крючком была припасена. Спустился он к берегу, наживил крючок червяком, закинул удочку. И тотчас же попалась ему маленькая серебряная рыбка уклейка. Он её на крючок наживил и закинул в воду. Дыхнуть не успел, как удилище сильно дёрнулось, дугой перегнулось, а леска струной натянулась. Видно, большая рыбина схватила. Епифанко в одну сторону потянул, а рыбина — в другую. Не скоро она притомилась, ослабла… И вытащил Епифанко судака большущего, тёмнополосого, зубастого, понёс к костру, а тот в его руках трепыхался, хвостом бил.

— Вот молодец! — закричали все.

Мамка рыбину вычистила, разрезала на куски и в котёл бросила. Сварилась не то каша, не то уха, вкусная, жирная. Все наелись досыта. Епифанку хвалили.

На другой день поплыли дальше, теперь вверх по Десне-реке. Против течения трудно было грести. Шесть мужиков шестью вёслами управлялись, седьмой — малым рулевым веслом ладью направлял. Шли медленно-медленно. Устали гребцы, хотели к берегу приставать.

А дед сказал:

— Рано ещё. Доберёмся вон до того поворота.

Один юноша совсем притомился. Епифанко перебрался к нему, взял из его рук весло и начал грести.

«Раз!» — все шесть вёсел дружно поднимались. «Два!» — окунались в воду. «Три!» — подгребал Епифанко веслом изо всех сил. Ещё гребок, ещё гребок. Наконец дед направил переднюю ладью к берегу. Причалили. Начали устраиваться на ночлег…

4

— Смотрите, смотрите! — закричал Епифанко.

Он первый углядел, как выплывали из-за крутого дальнего поворота реки одна за другою три длинные, расписанные разноцветными красками ладьи с белыми парусами. На каждой ладье по десять гребцов-молодцов сидело, десятью вёслами размахивало. Посреди последней ладьи алый шатёр высился с флажком наверху.

То ладьи княжеские, — сказал дед. — И, верно, путь держат неблизкий.

А на ладьях, видно, заметили на берегу дымок костра и людей, повернули прямо к ним. Ближе, ближе… Нос каждой ладьи был особо изукрашен. На первой ладье поднималась вырезанная из дерева голова лебедя, на второй ладье — голова змея, а на последней — голова неведомого зверя.

— Дед, а дед? Кто это такой зубастый? — спросил Епифанко.