– Для меня ты гость незнакомый, – начала осторожно, – пристанища попросивший. И друзья твои, опосля пришедшие, тоже гости, не более…

– А коли так, – перебил ее Чужак, – уважь просьбу гостя!

Попробуй возрази ему, когда говорит так…

Старуха смирилась, поплелась покорно в завесу дождевую да, озлившись, напоследок дверью хлопнула, Бегуна разбудила. Тот глаза, со сна осоловевшие, вскинул, потер их, недоуменно на Чужака уставившись, – не мог уразуметь, что не сон ему снится.

– Сколько я спал? – ни к кому не обращаясь, спросил и, чуть не подпрыгнул, услышав бесстрастный ответ:

– Чуть поболее дня да ночи…

Не понимая, шутит ведун иль всерьез говорит, Бегун заозирался. Натолкнулся взглядом на Славена, вздохнул:

– Все по-прежнему…

А потом Лиса увидел и оторопел, глаза расширяя. Заплескались в голубизне их небесной удивление да растерянность… Кабы я сам не видел, что Чужак с раной смертельной сотворил, то на горло брата зажившее не лучше Бегуна воззрился бы.

– Это… Как это… – бормотал он, слов не находя.

– Чужак помог, – подсказал я, от слов своих теплую радость чувствуя.

– Правда? – Бегун оживился, махом подскочил к ведуну. – Так может, ты и Славена…

Тот немного поглядел на Славена, а потом потянулся лениво:

– Не нужна ему моя помощь, коли сам жить не желает.

– Жить всем охота, – донесся со стола голос слабый.

Всего я ждал – дней бессонных, волнений над братом хворым, но никак не думал, что очнется он так скоро!

Кинулся к нему, подхватил под руки, помогая со стола слезть.

– Ты чего меня, как бабку старую, обихаживаешь? – удивился он и застонал, голову поворачивая. – Болит, зараза…

Знал бы, что было с ним, не смеялся бы – руки Чужаку целовал!

– Ничего, до Ладоги заживет, – усмехнулся тот и отвернулся, будто не желая благодарственных слов слушать.

– А кто нас в Ладогу проведет, коли через озеро переправы нет, в Терпилицы да в Горелое уж точно не вернемся, а в обход все топи гиблые тянутся? – встрял Бегун, огорченно лицо кривя.

– Я могу провести, – тихо сказал Чужак. – Только тем путем, коим не всякий пройти сумеет.

– И каким же это?

– Кромкой, через Змеевы земли. У них по краю кромки ловите, туда Ягая, вход охраняющая, не сунется. Только говорить со Змеем настоящий вой должен. А я не вой…

У Бегуна от слов незнакомых и речей загадочных язык отнялся – замер с ртом приоткрытым, да и Лис, видать, слаб еще был – глядел на Чужака, словно невидаль некую увидел, и слов не находил… Хотя Чужак для него и был невидалью – он же в беспамятстве лежал, когда Бегун ведуна встретил и на подмогу привел…

А я хоть и не понимал странного разговора ведуна, а верил ему. Коли говорил он, что есть где-то Змеи да кромка, где живут они, – значит, так оно и было. А если выдумывал, то кто я такой, чтоб спорить с ним? Пусть кромка эта только в голове его существует, ныне я ему не указ – слуга верный…

– Очнись, Славен, – чужой голос потревожил мой отрешенный покой. Слова проникли сквозь благостную пелену, заметались внутри, как спугнутые барсуки в норе.

– Старик любил тебя, а ты? – Незваный гость не давал покоя, тянул душу обратно, в окаменевшее тело, заставлял вслушиваться. – Ты мечтал о славе и почестях, забывая о нем.

– Мне жаль, – ответила пустота внутри меня.

– Нет! – Голос загремел, пугая своей мощью, разогнал воспоминания. – Тебе не жаль! Не о нем твоя печаль. Он нашел свое счастье. Тело его покоится в озерном иле, и время изгложет его, подобно голодному псу, но сам он впервые свободен от страха и неуверенности. Его слезы станут каплями дождя, а его вздохи лягут на траву утренней росой! На молодом месяце он будет юн и беспечен, а на ущербе состарится чтобы вновь стать молодым. Будут ему подвластны реки, и озера, и тучи, и сможет он острова двигать, словно дитя малое камушки. Тебе бы радоваться за него, ибо он отмучился положенный срок и достиг счастья; но нет! Ты думаешь о себе. Ты взываешь к нему, умоляя вернуться, – ведь тебе дороже собственное, ничем не замутненное, спокойствие. Ты никогда не любил его!

– Неправда!!! – всколыхнулась в груди волна гнева, поднялась изнутри, рванула невидимое полотно, окутавшее душу, и выплеснулась на свободу, возвращая почти забытые чувства – боль, отчаяние, страх, любовь, надежду… Тот же голос, что шептал в темной тишине, произнес, обращаясь уже не ко мне:

– Ему не нужна моя помощь.

Чужак?! Значит, ему обязан я своим возвращением?! Не обошлось без него… Не зная, благодарить его или проклинать, я перенес внимание на пекущегося о моем здоровье Бегуна.

– Не стоит уговаривать, Бегун. Я не хворобей тебя.

Он всмотрелся в мои глаза, просиял, горестные морщины на высоком лбу разгладились. Никогда он не умел чувства сдерживать, вот и теперь – ухнул, хлопнул в ладони, приветствуя мое возвращение. От звонкого хлопка встрепенулись братья-охотники, подошли поближе с удивленной радостью в лицо мое вглядываясь. Они на меня глядели, будто на диво какое, а я – на Лиса. Поверить не мог, что все, что сном казалось – рана его кровавая, Чужак, руками ее заживляющий, да Медведь, на коленях пред ведуном стоящий, – все это наяву случилось…

Вскоре подоспела посланная за едой старуха-хозяйка. Снедь оказалась вкусной и свежей. Приятные запахи потекли в нос, разбудили дремлющего внутри, вечно голодного неведомого зверя. Потянувшись, он заурчал, стряхнул воспоминания, словно дворовый пес надоевших щенков…

В голове у меня прояснилось, мучительная тоска сжалась комочком, уступая место голоду и навалившимся заботам. За едой болтать лишь дурак станет, зато насытившись, любой спор миром решить можно. Только не с кем спорить было, разве что с ведуном, а какой из него спорщик… Все понимали – нужно добраться до Ладоги, но как – никто не представлял. И мне предложить было нечего…

Глупо, конечно, было верить россказням Чужака про неведомую нелепую кромку, про Змея на ней и зелье, позволяющее этого Змея увидеть, но попытка – не пытка. Обещал он довести до владений Змея, так пусть ведет, а там уж будет видно, что дальше делать. Может, знает ведун какую тайную тропу, ведущую к берегам Мутной. Может, мать его когда-то той тропой ходила… А Змей – уловка ведовская, чтоб от потаенной тропки чужих отпугивать. У всех знахарей, на крайний случай, таких уловок множество припасено. Выпьем мы колдовское зелье – оно глаза замутит, вот и начнет мерещиться всякая нежить… И ведь уперся ведун – или пейте, или вовек не пройдете теми землями! Да ляд с ним! Я лучше его варева напьюсь да Змея узрю, чем через Русалочье вплавь двинусь иль обратно, к оборотням, сунусь… Неладно, конечно, сыну Старейшины малого ведуна слушать, но, видать, выбора нет… Набирает Чужак силу, хорошо хоть к власти не очень-то рвется, скорее наоборот – кривится, замечая чрезмерно признательный, подобострастный взгляд Медведя.

Собраться и в путь тронуться – дело недолгое, да только муторно было всю дорогу объяснения и поучения ведуна выслушивать. Что мне Змей, зельем вызванный? А наставлениям конца-края не было. У меня уж ноги ныли от быстрого шага и в груди огонек разгорался, а он все бормотал, словно за все года, что молчуном ходил, выговориться хотел:

– Покажется вскоре молодой сосняк. За ним – владения Змея.

Посох постукивал по вылезшим из-под земли корявым корням сосен, пугал их оскаленным резным наконечником.

– Запомни, из лесу – ни шагу. Там еще Бор хозяин, а на ровной да голой Пустоши уже Змей. Увидишь его – не пугайся, а коли струсишь, то виду не подавай, держись на равных да проси позволения пройти через его ловище. Границу не переступай и памятуй о трех правилах: первое – не лгать, Змеи ложь распознают быстро, второе – не льстить, они того не любят, третье – не спорить, они спорщики заядлые, не тебе чета.

А закончил он просто, словно искренне в Змея верил:

– Если что – кричи, мы недалеко будем.

Постепенно сосняк поредел, высокие статные деревья сменились небольшими молоденькими сосенками. Откуда узнал об этом молодняке Чужак? От матери? Да откуда бы ни узнал, место и впрямь было зловещее – будто разделили землю надвое, с одной стороны украсили яркой зеленью да воями-сосенками, а с другой натыкали пологих, изъеденных норами, холмов. Тут и без зелья Змея увидать несложно было – щерились беззубые входы, мерещились в их темноте лики похищенных и замученных Змеем людей…