— Деятельный человек.

— Еще какой. — без воодушевления подтвердила Хола. — Автобус-то он нам одолжил, даже сюда пригнал, а вот дальше как? У кого в правах открыта «автобусная» категория?

— У моего оруженосца! — похвасталась Ильга.

— ТВОЙ оруженосец не будет водить ЭТУ МАШИНУ, — отрезала Хола, вечно бодавшаяся с Ильгой на предмет того, у кого оруженосец круче.

— Почему? У него отличная реакция!

— Реакция тут ни при чем. Твой оруженосец не будет водить ее потому, что он всегда прав! — заявила Хола.

— И что из этого?

— А то, что слишком правые люди смертельно опасны для окружающих, особенно за рулем тяжелой техники!

Мефодий и Дафна никак не могли протиснуться к свободным местам в хвосте автобуса. Им мешал чеканный щит Ламины, перегораживающий проход. Заметив, что Буслаев собирается его отодвинуть, оруженосец валькирии небрежно поставил на щит ногу и сплюнул рядом, демонстрируя свое на него право собственности.

Дафна мысленно хихикнула. Она давно заметила, что, когда мужчине требуется заявить свое право на какой-либо предмет, он ведет себя как собачка, разве что лапку не задирает. Да и в отношении девушек мужское поведение, по сути, мало чем отличается. Мужчина начинает накидывать на нее свой пиджак, примерять ей свои часы и галстуки. Даже Мефодий, ухаживая за Дафной, как мешком ловил ее своим пыльным свитером, а после утверждал, что якобы у нее был замерзший вид.

— Ламина! — невинно окликнул Буслаев, придя к выводу, что мускулистый оруженосец явно ищет приключений. — А на твой щит можно плевать?

— Чего-о? — грозно переспросила валькирия.

— Нет-нет, я понимаю, что нельзя. Но только мне нельзя или вообще всем? — уточнил Меф.

Наградив его взглядом, от которого чайник вскипел бы без огня, оруженосец убрал из прохода ногу, и Мефодий с Дафной смогли протиснуться.

— Мы еще встретимся! — сказал оруженосец шепотом.

— Еще бы: в одном-то автобусе! Предупреди, когда нужно начинать бояться! — попросил Буслаев.

Брунгильда робко сидела с краю. Ее громадные плечи притискивали к окну неосторожно разместившегося рядом оруженосца Хаары, тоже, кстати, юношу совсем не мелкого. Когда Брунгильда поворачивалась, оруженосец Хаары страдальчески хрюкал.

— Так что? Поведет кто-нибудь этот сарай? — нетерпеливо крикнула Радулга.

— Я умею! Можно мне? — внезапно вызвалась Брунгильда.

— Что, правда ты училась? — обрадовалась Фулона.

— Да, — сказала Брунгильда. — После школы, только я училась на желтеньком с прицепом, а этот синенький и без прицепа. Это ничего?

Она села за руль, робко потрогала его одним пальцем, неуверенно повернула ключ и вдруг рванула с места так решительно, что Антигон ударился носом о чей-то шлем. Ему это неожиданно понравилось, и, замигав носом, он стал ждать случая, чтобы повторить.

Дорога из города была не слишком загружена. Брунгильда, впрочем, и здесь ухитрилась остаться в своем репертуаре. Она то тащилась двадцать километров в час, со слезами на глазах умоляя посмотреть, не поцарапала ли она случайно мусорный бак и не лучше ли на всякий случай возместить государству его десятикратную стоимость, пока грозная служба разведки не выследила их из космоса. Через пять минут она уже начинала хохотать, на громадном автобусе отважно подрезала легковушки и колотила ладонью по гудку. Когда водители догоняли ее и показывали всякие знаки, она высовывала в окно боевой топор и крутила им у виска. Узрев бицепс Брунгильды, боевой топор и милую фенечку на запястье, водители легковушек робко жались к обочине, останавливались, утыкались лбом в руль и долго тихо разговаривай сами с собой на отвлеченные темы.

Хаара смотрела в окно на город, медленно проезжавший мимо их автобуса, и по ее лицу бродила творческая, с примесью озабоченности, мысль, которая бывает у женщин, грезящих ремонтом. Не так давно она обзавелась деревенским домом в районе Ряжска, который упорно называла дачей, и теперь на все в мире смотрела озабоченными глазами хомяка-дачевладельца.

— Какое чудо! Она бы прекрасно смотрелась на моей даче! — говорила Хаара, находя новую ограду с пиками в районе Сиреневого сада.

Они ехали дальше, а через километр валькирия обнаруживала красивую скамейку из литых завитушек. Выгнутая спинка влекла к упаднической неге.

— О! Вот бы мне на дачу! Ее бы я поставила у колодца! — восклицала Хаара, делая левой рукой движение, будто хотела схватить скамейку и сунуть се в карман.

Говорливому оруженосцу Бэтлы тоже хотелось поучаствовать в процессе мысленного дачеустройства.

— А это тебе нравится? Разве не красота? — спросил он, кивая на мраморный фонтан с лебедями, из приоткрытых клювов которых текли бурлящие струйки.

Хаара неприязненно покосилась на фонтан:

— Ты что, издеваешься? Он у меня на даче не поместится!

Бэтла, традиционно опекавшая одиночек, кормила Дашу бутербродами, поочередно, точно автоматные магазины, выдергивая их из разгрузочных карманов камуфляжного жилета. Ирка уже ничему не удивлялась. Она давно усвоила, что для Бэтлы и ее оруженосца еда является абсолютной ценностью. Не то чтобы они все время ели, но все время об этом говорили: это купить, это выкинуть, это приготовить, холодильник разморозить. В общем объеме их дневных бесед еда занимала процентов семьдесят. Даже сложные внутренние вопросы они всегда объясняли едой: «Она такая злая, потому что голодная!», «Кто много ест — того девушки не бросают, потому что поднять не могут!»

— Я больше не хочу! Лучше убей меня! — прохрипела Даша после третьего бутерброда, который Бэтла впихивала в нее двумя руками.

— Надо, Даша, надо! Соберись! Сделай усилие!

— Не хочу делать усилие!

— Вот оно, безволие! — воскликнула Бэтла. — Ешь! Хорошего человека должно быть много, чтобы он отовсюду был виден!

— Я плохой человек и меня должно быть мало! Не хочу быть ниоткуда видна! — Даша поспешно заткнула рот ладонями, чтобы Бэтла ничего туда не впихнула.

Огорченная валькирия перекочевала к Ирке, пытаясь по старой памяти накормить хотя бы ее. Протягивая Ирке бутерброд, она заметила у нее на шее серебряный жетон на цепочке. На жетоне было выбито «Memento more»[1]

— О, ты тоже любишь море! — воскликнула Бэтла.

— Просто обожаю. Море — мечта идиота! — мрачно подтвердила Ирка. В отличие от Бэтлы, она хорошо знала латынь.

Жетон был одним из множества подарков Аи- душки, на которые та не скупилась. Кинжал, которым Брут заколол Цезаря. Кубок, из которого Сократ выпил цикуту. Подарки были такими ценными, что Ирка не решалась их выбрасывать. И хранить их у себя не желала. В результате она придумала нечто среднее. Нашла в «Сокольниках» люк над бетонной ямой, на дне которой тихо ржавела не присоединенная ни к чему труба, и сваливала все сокровища туда.

Ламина ухитрилась поссориться с Хаарой, которую обычно не задевала. Но сегодня Хаара сама нарвалась, потому что сказала, что красной цвет не идет к белому. Ламина оглядела себя и, обнаружив, что у ее карманов красная подкладка, приняла все на свой счет.

— Ты профессиональное чтожество! — заявила она Хааре.

Та презрительно дрогнула ртом:

— Может, ты хотела сказать «ничтожество»?

— Нет, именно чтожество! Ничтожество знает, что ничего собой не представляет, и это преисполняет его мудрости. А чтожество — это деревянный туалет в голой степи, который считает себя архитектурным строением.

Не успела Хаара ответить, как автобус резко затормозил. Мефодия бросило на спинку переднего кресла. Антигон же со всей амуницией едва не вылетел через лобовое стекло.

— Ты чего?! — заорали все на Брунгильду.

— Я не виновата! Я пропускала бабушку! — оправдываясь, объяснила та.

— Какую бабушку?

— Да вон там стоит бабулечка и хочет перейти дорогу!

Хаара бросила скептический взгляд. Разглядеть старушку было непросто. Маленькая, сухонькая, и лицо под зонтиком. Под сигналы собравшихся сзади машин Брунгильда наконец тронулась. Автобус медленно проехал мимо стоящей на обочине женщины, которая, держа у глаз платочек, махала им зонтиком.