— «Закрыто!» — догадался Штирлиц. — сказал Багров.

— Может, подождать?

Мефодий отошел метров на пять и присел на перевернутый ящик рядом с продавцом билетов, упитанным субъектом с честной бородкой и глазами многократного плательщика алиментов.

— Это мой ящик! Я его сюда принес! Так что попрошу! — глядя в сторону, сказал субъект.

— Давайте я у вас билет куплю! — предложил Буслаев.

— Пожалуйста! — мгновенно оживился владелец честной бороды. — Беспроигрышная лотерея! Можно выиграть квартиру в Москве, машину или дом на острове!

— А если не выиграю?

— Все проигрыши автоматически идут на благотворительные цели и, таким образом, являются выигрышами! Вам два билета или три?

— Один. Дайте выбрать… Можно и те тоже посмотреть?

— Да тут их штук шестьсот!

— Ничего, я не спешу.

С минуту порывшись в билетах, Мефодий выудил один билет и, положив его на колено, монеткой поскреб фольгу. Посмотрел на свет, что получилось, и еще немного поскреб.

— Вот облом! Опять автомобиль! А я хотел дом на острове! — сказал он.

Субъект с бородкой одобрительно захохотал, поощряя шутку. Радуясь, что кому-то весело, Мефодий показал ему билет. Субъект мазнул по нему рассеянным взглядом, отвернулся, снова взглянул и схватил Буслаева за запястье.

— Только из моих рук! А то мало ли! Уроните еще!

— Вы могли не так прочитать! — проблеяла бородка.

— Ну не так и не так Дома прочитаю.

— Вы деньги не заплатили! Это еще мой билет!

— Все я заплатил. Мой друг видел!

— Да, но я не дал вам сдачи!

— А вот сдачи мне давать не надо! Я очень хрупкий! — сказал Мефодий.

Бородка отодвинулась и, окинув Буслаева понимающим взглядом, признала свое поражение. Бормоча: «Не верю! Хоть ящик отдай!» — субъект побежал по переходу.

— Я все видел. Ты затер ногтем слово «детский», — негромко сказал Багров.

— Не понял! — сказал Меф.

— Все ты понял! Там было написано «детский автомобиль», а ты одно слово убрал.

— Не придирайся! Посмотри! — Буслаев коснулся его руки.

По ступенькам перехода деловито спускалась большая прихрамывающая собака. В зубах она держала курицу в пакете. Несмотря на курицу, вид у собаки был потерянный. Она подошла к двери «Гормост» и дважды царапнула ее лапой. Спустя секунду дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить собаку. Закрыться она уже не смогла. Меф вставил в щель ногу.

— Попался! Чего своим-то не открываешь? Помогай, Багров! — крикнул он, плечом отжимая дверь.

Матвей с Мефодием ворвались внутрь и… остановились. На них смотрел грустный мерзнущий Корнелий, одетый в куртку Варвары. На плечи у него был накинут клетчатый плед, тоже принадлежащий Варваре. Джинсы у него были, безусловно, свои, но вот шерстяные безразмерные гольфы разного цвета, надетые поверх джинсов, тоже, безусловно, были не его. В руках Корнелий держал сотовый телефон Варвары, а на бедре у него висел один из двух ее тесаков. Казалось, Корнелий пытался слиться с Варварой, прикоснуться к ней и потому надевал ее вещи.

В переходе было холодно и сыро. Корнелий не включал обогреватель, ничего не делал, кажется даже не выходил наружу. Питался какой-то колбасой и кусками куриц, которые приносил ему Добряк.

— А Варвара?.. — зачем-то спросил Буслаев, уже смутно ощущая, что спрашивать об этом не стоит.

Его вопрос прорвал плотину. Корнелий разрыдался, и невысказанная смерть Варвары стала высказанной. На всех навалилась каменная плита общего горя, вот только каждый нес свою часть плиты — и у кого-то она оказалась тяжелее. Мефодий не знал, что говорить, как вести себя, и ощущал в горле подозрительную сдавленность. Багров, оставшийся внешне спокойным, стоял у карты Москвы, зажигалкой подпаливал ее края и тушил. Мефодий отобрал у нею зажигалку.

— Что ты делаешь целыми днями? — спросил он у Корнелия.

— Ничего. Хотя нет. Что-то делаю. Играю.

— Что? — осторожно спросил Меф, с подозрением глядя на разноцветные гольфы Корнелия.

— На флейте. Она теперь самая обычная — но разве в этом дело? Раньше я не понимал флейту. Она была для меня лишь источником маголодий, а теперь, кажется, начинаю постигать… Смешно! Ведь я даже и не страж уже! Был стражем — не понимал, а теперь вдруг музыка открылась мне… — слабо улыбаясь, сказал Корнелий и махнул рукой.

— Ты писал Троилу?

— Нет. Но Троил был здесь. Узнал все сам.

— Троил был в переходе? — не поверил Мефодий.

— Вчера утром. Я не хотел ему открывать. Как и вам. Потом открыл, и мы разговаривали. Долго. Почти час, — грустным эхом отозвался Корнелий.

— О чем?

— Не могу сказать. Это личное. Взять меня в Эдем он не предлагал. Это невозможно, да я и отказался бы. Да и кем бы я был в Эдеме? Без крыльев? С флейтой, которая потеряла маголодии, но обрела музыку?

Простившись с Корнелием, Мефодий и Багров вышли из перехода. На ступеньках Меф остановился и присел на холодноватый мрамор. Нужно было все состыковать, осмыслить, разобраться. Мефодий был оглушен, но оглушен как-то затуманено. Сознание его защищалось, как это было после смерти Арея. Человек очень кратковременен в горе, если это не застывшее, давнее страдание, похожее на хроническую болезнь. Даже сквозь слезы, в самой искренней печали, человеку нередко и очень естественно хочется смеяться, есть, любоваться природой. Потом горе снова наваливается, человек плачет маятник приходит в движение и… опять откачивается в спасающую, разгружающую сознание радость. Человек ужасается горя и, спасаясь от него, путл и во отбегает в область веселого. Убежать! Не думать! не потому ли многие поминки, такие горестные в первые минуты, очень скоро становятся чем-то вроде внепланового дня рождения?

Рядом с Мефодием сидела девушка и, болтая ногами, ела чипсы. Чем-то она была похожа на Варвару, в таких же тяжелых ботинках, с независимым взглядом, но… другая. И только теперь, увидев эту совершенно постороннюю девушку, Мефодий ощутил, что такое была Варвара и что они потеряли…

Мефодий смотрел, как на колени девушке падают крошки чипсов с мельчайшими красными точками перца, и ему казалось, что все вокруг картонное, ненастоящее, мелкое. Все волнуются не о том, не того боятся, не того хотят, не в том увязают.

«Нет, пока тебе самой не будет больно, ты не поймешь Так и будешь хрустеть чипсами! Никто ничего не поймет, если его не разбудить болью. Без боли мы спим и никогда не проснемся», — подумал он.

— Какие-то проблемы? — с вызовом спросила девушка, и ее нога в ботинке качнулась грозно, как хвост недовольной кошки.

— Не сиди на холодном! Тебе еще человечество приумножать, — сказал Меф и, спрыгнув с бортика, догнал Матвея. Они пошли к Большому Каменному мосту, а оттуда по набережной в сторону храма Софии.

— Варвары больше нет! — отозвался каким-то своим мыслям Багров.

— Варвара больше ЕСТЬ! — упрямо сказал Мефодий, вспоминая слова Арея.

В грязную, свинцового цвета реку были заброшены два спиннинга с колокольчиками. В глазах у усатого мужика, сидевшего на парапете, было не желание поймать, а надежда. Надежда не ошибается, и поэтому Мефодий не поверил Багрову, когда тот буркнул, что рыбы тут нет.

— Смотри… он теперь в ее переходе живет! Ее куртки носит! Ее собаку кормит! — сказал Буслаев.

— Ну, Добряк сам себя кормит, — возразил Матвей.

— Ты заметил? — спросил Меф. — У него глаза другие стали. Были щенячьи, на шесть там, по хлопку, аля-улю, а теперь хорошие глаза. Страдающие.

— Ерунда! Чего хорошего в страдании? — усомнился Багров.

Мефодий пожал плечами, и мысль развивать не стал. Он по опыту» знал, что если во что-то веришь, а потом начинаешь эту веру объяснять, то быстро ее теряешь. Твое только то, о чем ты молчишь.

Внезапно Матвей схватил Буслаева за плечо и притиснул ею к стене дома:

— Смотри? Видишь?

На набережной, там, где некогда, смыкаясь тесным лабиринтом, уходили к Болотной площади доходные дома Бахрушина, шла стройка. За сетчатой оградой возился маленький желтый трактор. Мефодий внимательно оглядел его и даже, не исключая подвоха, переключился на истинное зрение, однако трактор так и остался трактором, ни в кого не превратившись.