Валькирия Даша сидела на земле и улыбалась виноватой улыбкой человека, с которым опять что-то случилось. Гелата заставила ее снять кроссовку и ватными палочками обрабатывала ранку у большого пальца.

— Никогда не срывай мозоли! Слышишь: никогда!

— Я хотела как лучше, — оправдываясь, сказала Даша.

— В следующий раз хоти как хуже. И будет в самый раз, — посоветовала Гелата.

Ламина доставала Ильгу, рассказывая ее оруженосцу, какой он привлекательный. Оруженосец притворялся, что не слышит, но уши у него были багровые. Ильга долго крепилась, а потом схватила Ламину за рукав и оттащила ее в сторону для решительного объяснения.

— Да не нужен мне твой ДДДР! Успокойся и отпусти мою руку! Синяки же будут! — морщась, сказала Ламина.

— Кто?

— Аббревиатура. Дурачок, допущенный до размножения. В каждую эпоху — дэдэдээры свои. Сейчас это клерк в белоснежной рубашке, с дряблым животом и вежливой улыбкой.

— Мой оруженосец не такой!

— Да все они такие! — сказала Ламина, зевая. — Бывают, конечно, варианты. Например, улыбка может быть невежливая или рубашка в полоску. И живот факультативен. Но обязательно будет куча хвастовства и пустой болтовни и обязательно — противный запах одеколона. Уж лучше б они его пили, этот одеколон, право, было бы лучше!

— Ты очень циничная!

— Какая есть. Разрешаю любоваться!

Ильга все никак не могла успокоиться. Ее трясло от негодования.

— И как лунное копье тебя выбрало? — выпалила она.

Она ожидала, что Ламина вспылит, мечтала об этом, но та отнеслась к вопросу неожиданно серьезно.

— Как — я понимаю. Я не понимаю — за что? Все произошло поздно ночью, и, думаю, все остальные, более достойные, уже дрыхли. А я-то полуночница! И вообще, скоро мы все погибнем и тема будет закрыта. Надеюсь, хоть умереть в бою я смогу как настоящая валькирия! — тихо сказала она.

Ирка пробиралась по поляне, напряженно улыбалась и старалась ни на кого не смотреть, чтобы не пришлось ни с кем здороваться. Она сомневалась, что кто-то ей обрадуется, и заранее готовила себя к плохому приему. Внезапно она увидела на бревне Брунгильду. Та колола бицепсом грецкие орехи. Вклады вала орех, сгибала руку, напрягала бицепс и — крак! В какой-то момент на Брунгильду с дерева свалился безобидный жук-пожарник. Взвизгнув от испуга, она вскочила и, стряхнула жука, швырнула в него огромным камнем, который не подняли бы и шестеро взрослых мужчин. Метнув камень, сантиметров на десять ушедший в землю, Брунгильда вспомнила, что ей нельзя поднимать больше двух килограммов, и, вытащив телефон, спешно стала искать я Интернете, что теперь с ней будет и к какому доктору ей следует обратиться.

— К ухо-горло-носу! А лучше приведи его сюда! — сказала Ламина.

— Почему?

— Потому что от твоего визга я оглохла!.. Как ты его подняла? Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет?

— Про избы не знаю, а коня остановить несложно! — печально сказала Брунгильда. — Однажды на съемках на меня понесся жеребец. Я немного отодвинулась, схватила его за шею и пригнула к земле. Потом этот конь меня долго боялся. И я его боялась. Мы оба боялись друг друга.

Глядя мимо Брунгильды, Ирка пробормотала что-то вроде «првкты!» (расшифровка: «Привет! Как ты!»). Вроде как здоровалась, но вроде как и нет. Кому как захочется услышать. Брунгильда мельком взглянула на нее и отвернулась. Ирка ощутила, что несостоявшаяся валькирия каменного копья уже все знает.

Ирка подошла к Фулоне. Свою рунку она тащила с собой, и так как была очень смущена, то рунка казалась ей чем-то вроде лопаты на плече у пришедшей на субботник пианистки.

— Я пришла, чтобы жить и умереть с вами! — сказала Ирка.

На шее у Фулоны висел дешевый пластиковый свисток на желтом шнурке, и Ирка, чтобы было не так страшно, обращалась к этому свистку. Фраза была красивая, но Ирка, волнуясь, произнесла ее недостаточно внятно. Фулона спорила с Радулгой и не расслышала.

— А… чего ты пришла? — рассеянно переспросила она.

Оказалось, что Радулга тоже этого не знает и ответить не может.

— Жить с нами хочет! — подсказала Ильга, обожающая ссорить по пустякам.

— Нет, милая моя, это невозможно! У нас не общежитие! Каждый живет у себя дома! — строго сказала Фулона.

— …и умереть! — повторила Ирка, ощущая, как это слово выцветает у нее на языке, лишается силы и смысла.

— Вот это уже свежая мысль! В ней определенно есть какая-то изюминка! — одобрила Радулга.

Ирка закрыла глаза. Не просто закрыла. Зажмурилась до боли.

— Я пришла, чтобы сражаться вместе с вами! Моя рунка тяжелое копье. Я смогу прорубить для вас окно в щитах мрака и сделаю это. А дальше будь как будет! — сказала она громко и отчетливо, как шары, выкатывая слова.

Ирка стояла с закрытыми глазами и ждала. Кий не отвечали ни «да», ни «нет». Слышно было, как за бетонным забором грызутся бездомные собаки. Так ничего и не дождавшись, Ирка открыла глаза. Фулона и Радулга смотрели на нее. Кругленькая Бэтла пыталась выглянуть между» ними.

— Я вообще-то думала, что рунка — это протазан! — с вызовом заявила Радулга. Она явно хотела ссоры.

— Довольно! Перестань! — тихо сказала Фулона, вроде как и не угрожающе, но грозная Радулга вдруг сдулась и уступила. Фулона протянула руку и пальцем коснулась отполирован нот древка рунки.

— Значит, хочешь поработать дровосеком? Я не помню случая, чтобы Трехкопейная дева выживала в серьезном бою! — сказала она.

— Я все равно не смогу жить, если вас убьют, — просто ответила Ирка.

Валькирия золотою копья пристально взглянула на нес. Ирка ощутила, что для нее важны не слова, а что-то другое, лежащее за ними. И именно в это другое Фулона и всматривалась, Ирка выпрямилась, изо всех сил пытаясь собраться, но все равно ощущая себя очень жалкой.

— Хорошо, будешь сражаться. Становись в строй!.. Девочки, отдых закончен! — пробурчала Фулона и коротко свистнула в свисток.

Вскоре совсем стемнело, потом пошел дождь, но Фулона не прекратила тренировку. Брунгильда билась вместе со всеми, правда чуть в стороне и копьем не магическим, а обычным. Но по весу оно вполне соответствовало каменному копью. Брунгильда тренировалась вполне в духе своей двойственности. То, разгораясь отвагой, она отчаянно расщепляла молодые сосны, то начинала ныть, что засадила под ноготь занозу. А ведь заноза — это гангрена! Так или не так?

Ирка боялась спросить, зачем тренируют Брунгильду. Ей уже ясно было, что с Черной Дюжиной она сражаться не сможет. Нет ни копья, ни опыта, ни времени, чтобы его приобрести. Однако в какой-то момент тренировки, когда на залитое дождем лицо Брунгильды упал лунный свет, Ирке стало ясно, что она дерется просто потому, что дерется, во имя своего существования. Так и в последние часы жизни нашего мира где-то будут рождаться дети просто во имя того, что должны рождаться. И к Лигулу всякую рефлексию!

Ирка билась в первом ряду, в центре построения валькирий. Она прокручивала рунку, рассекала, делала выпады. Ладони скользили по разбухшему от дождя древку. Ирка не замечала, что она промокла до нитки. Один из запасных щитов к руках у изображавшего врага манекена она рассекла надвое.

— Неплохо, — одобрила Фулона во время краткой паузы.

Она стояла, опираясь на золотое копье, наконечник которого полыхал во тьме. Какие-то мотыльки, невесть откуда взявшиеся, слетались на него, как на огонь свечи, врезались, отскакивали, но — чудо — наконечник не обжигал их.

— А что плохо? — осторожно спросила Ирка.

— Медленно перемещаешься. Ты исходишь из того, что бойцы Черной Дюжины будут подходить к тебе по одному, замирать сусликами и любоваться, как ты прорубаешь их щиты.

— А вот и нет! Не жду я этого! — обиделась Ирка.

— А похоже, что ждешь! Все эти выпады, прокрути и прочая гимнастика — это для фотосессии. Даже боксеры, если бы сражались не на ринге, а насмерть, забыли бы о своих прямых левой. Дрались бы лопатой, табуретом, какой-нибудь доской. Перегрызали бы горло! Старались бы сунуть своего противника лицом в лужу и утопить его.